— И где же была мадемуазель? — с усмешкой спросил акробат.

— На кладбище, у могилы матери, — сухо ответила Анжелина. — Я всегда убегаю туда, когда чувствую себя несчастной или униженной.

— Спасибо, что сказали. Когда вы убежите в следующий раз, я буду знать, где искать вас.

Смышленая Розетта предпочла оставить их одних. Взяв цинковое ведро, она вышла.

— Пойду дам Бланке воды, — сказала девушка.

Луиджи тут же наклонился к молодой женщине, но она отстранилась, чтобы он не смог коснуться ее.

— Сумасшедшая! — прошептал Луиджи. — Приношу вам свои незатейливые извинения, поскольку, как понимаю, обидел вас. Но когда же вы наконец поймете? Я прилагаю огромные усилия, чтобы между нами возникла искренняя дружба, что предполагает, в частности, — повторяю в очередной раз — уважение. Для меня это настоящий вызов, даже жертва, которая дорого мне обходится. Еще недавно я говорил себе, что для меня нет ничего важнее вас и страсти, которую вы пробуждаете во мне. Но, хорошенько поразмыслив, я сумел взять себя в руки. Кроме того, все — моя мать, ваш отец и прочее наше окружение — надеются, что мы поженимся. К этому меня склонял даже мой аббат. Но я ненавижу установленный порядок, обязанности. Я хочу остаться свободным на тот случай, если у меня вновь возникнет желание жить жизнью, полной приключений. Добавлю, что я вовсе не намерен жениться на повитухе, которая будет дезертировать с супружеского ложа среди ночи. Я вас хорошо изучил. Все то богатство, которое я недавно обрел, не сможет вас заставить отказаться от вашего ремесла.

— Какое прекрасное свидетельство любви! — с горечью откликнулась Анжелина.

— А разве я говорил, что люблю вас? Нет, я говорил о любовной грезе, уничтоженной в зародыше. Я говорил, что ваш образ преследует меня, что я жажду завоевать вас. Разумеется, это не делает мне чести. Но я не утверждал, что люблю вас той любовью, какой мне хотелось бы любить женщину, на которой я готов жениться, если однажды меня угораздит попасть в ловушку, именуемую браком.

— Тогда почему вы заставляете меня страдать? — сдавленным голосом спросила Анжелина. — Я по-прежнему мечтала, упивалась этой любовной грезой. Разбив мою мечту, вы разбили нашу дружбу и уничтожили все прекрасные воспоминания о последних неделях. И потом, разве было бы нелепо оправдать чаяния наших родных? Впрочем, даже если бы вы меня любили надлежащим образом, как вы говорите, вы все равно не женились бы на мне. Ведь вы не хотите жить упорядоченной жизнью, выполнять определенные обязанности!

Задетый за живое, Луиджи сел на стул, с которого несколько минут назад встала Розетта.

— Мне очень жаль, но я не знаю, как ответить вам, — признался он. — Иногда по утрам я просыпаюсь счастливым при одной мысли, что сейчас увижу Октавию, хлопочущую на кухне. Не буду лукавить. Я привыкаю к отчаянным взглядам своей матери, у которой нахожу все больше достоинств. Но порой я встаю и начинаю метаться по комнате, как медведь в клетке. Я смотрю на гористый горизонт, и у меня появляется жгучее желание уйти, перекинув суму через плечо и взяв с собой скрипку. Да, любовь — это тюрьма. Любая любовь. Честно говоря, едва я подумаю, что мне до старости придется жить в Сен-Лизье, как я прихожу в ужас и меня обуревает животный страх. Анжелина, не грустите. Я больше не тот Луиджи, которого вы видели на крыше конюшни в тот день, когда я приехал в город. Тогда я смог бы бесцеремонно повалить вас на солому, овладеть вами, не испытывая никаких угрызений совести. Сейчас я на это не способен. Давайте попытаемся стать, по крайней мере, друзьями, братом и сестрой, кузеном и кузиной… И, ради бога, больше не бросайтесь мне на шею, не целуйте меня. Мужчина не может перед вами устоять… Или он не мужчина. Избавьте меня от печальной необходимости отвергать вас, как это я был вынужден сделать совсем недавно. Мне нечего больше добавить. Пойду наводить порядок в вашем будущем диспансере.

Луиджи встал и вышел. Анжелина теперь утратила все свои иллюзии. Она, подавленная, сидела, опершись локтями о стол. Ничто больше не интересовало ее. И даже призвание казалось Анжелине пустым звуком, да и диспансер тоже. Она никоим образом не ставила слова Луиджи под сомнение и проклинала себя за то, что впустила в свое сердце любовь, окрылявшую ее еще утром.

— Мне хотелось бы страдать, но верить в счастье, ждать его многие годы, если в том возникла бы необходимость, — сетовала Анжелина.

Вошедшая Розетта забеспокоилась, увидев, что лицо Анжелины окаменело, стало мертвенно-бледным, а прекрасные фиолетовые глаза устремлены в пустоту.

— Мадемуазель Анжелина, час от часу не легче! Я специально оставила вас вдвоем. Но что он сказал вам, этот мсье Луиджи?

В голосе девушки звучали искреннее сочувствие и явное беспокойство. Анжелине стало стыдно. Розетта недавно потеряла свою старшую сестру и к тому же давно не видела своих младших братьев. Тем не менее она опять пела, трудилась не покладая рук, была услужливой и любезной. Она также следила за своей речью, помня просьбу Анжелины. «Я выгляжу смешной, — подумала Анжелина. — Розетта преподнесла мне суровый урок мужества, сама того не зная. Зачем жаловаться на судьбу? Я должна отдавать всю себя своему ремеслу».

— Розетта, ты такая милая! — сказала Анжелина, вставая. — Не бойся, со мной все в порядке. Луиджи принес мне свои извинения.

— Тем лучше, иначе я рассердилась бы на него. Я не шучу. Я охотно надрала бы ему уши.

Анжелина широко улыбнулась и ласково обняла Розетту за плечи.

— Давай поднимемся на чердак и посмотрим мебель, — предложила Анжелина. — После того как мы вымоем мебель и она высохнет, мы сможем покрасить ее в белый цвет. Это будет великолепно, правда?

— Разумеется, мадемуазель Энджи! Идем? Или дождемся вашего папу?

— Не стоит, давай поднимемся сейчас же.

И они, взявшись за руки, стали подниматься по лестнице. Луиджи наблюдал за ними, пока они не скрылись на втором этаже. Нахмурившись, он отложил лопату и прислонился к одному из подоконников.

— Но чего я, собственно говоря, боюсь? Так ли мне дорога моя свобода? — тихо спросил он сам себя. — К чему мучить Анжелину? Черт возьми, я все сильнее люблю ее! Я играю с огнем.

Мостки в Сен-Лизье, на следующий день, вторник, 16 августа 1881 года, в полдень

Анжелина не стала писать Гильему, чтобы отменить свидание. Она продолжила заниматься домашними делами, в чем ей помогали отец и Розетта. Теперь свидание казалось ей чем-то вполне безобидным. Вечером к ним присоединилась Жермена Лубе, и они поужинали во дворе, под голубым небом с розовыми облачками. Воздух был теплым, прозрачным. И хотя Луиджи грустил, тем не менее он был со всеми любезным и доброжелательным. Ловя его хмурый взгляд, Анжелина догадывалась, что он испытывает адские муки, но причину этого не понимала. Едва ужин закончился, акробат откланялся.

— Мсье и мадам Лубе, барышни, желаю вам доброй ночи, — уныло произнес он. — Я возвращаюсь на улицу Нобль. Теперь, когда у меня появилось пианино, я все вечера сочиняю.

Идя в сторону мостков, Анжелина вспоминала эти слова, сказанные мрачным тоном. Они по-прежнему звучали в ее голове. Пианино было доставлено на прошлой неделе и ценой невероятных маневров и огромных усилий поднято в комнату Луиджи. Это был превосходный инструмент, заказанный в Тулузе.

«А ведь вчера вечером он даже не намекнул, что теперь у него есть пианино, — говорила себе Анжелина. — Раньше он предпочитал задерживаться у меня и аккомпанировать Розетте на скрипке, когда она напевала какую-нибудь мелодию. Господи, помоги мне! Я не должна больше думать о нем!»

Анжелина ускорила шаг. Солнце закрыли серые плотные облака. Час, который она выбрала для встречи с Гильемом, имел столько же преимуществ, сколько и неудобств. Улицы пустели, поскольку люди уходили домой обедать, но на улице Мобек Огюстен удивился, увидев, что его дочь собирается куда-то идти пешком. Луиджи тоже.

— Ты должна навестить одну из своих пациенток? — спросил отец. — Сначала съешь что-нибудь. Пойдешь к ней позже.

— Хотите, я провожу вас? — предложил акробат, заподозрив неладное.

Пришлось бы снова лгать. Анжелина предпочла сказать полуправду. Она ответила, что это дело личное и его необходимо срочно уладить. Мужчины не решились настаивать, тем более что Анжелина заверила их, что скоро вернется.

«Боже мой! Гильем уже там! Что я ему скажу?» — растерялась Анжелина, увидев силуэт своего бывшего любовника в нескольких метрах от мостков.

Он держал лошадь под уздцы. Животное явно было намного спокойнее, чем жеребец Клеманс Лезаж.

Едва заметив Анжелину, Гильем помахал ей рукой. Она с опаской подошла ближе.

— Что за идея встречаться здесь, да еще в полдень! — посетовал Гильем. — К счастью, сегодня на мостках нет прачек. Анжелина, нам было бы намного спокойнее в нашей риге. Я так счастлив, что ты наконец-то захотела встретиться со мной!

Радостный Гильем любовался Анжелиной. Его зеленые глаза с золотистыми искорками с нежностью смотрели на нее.

— Даже в этом простом платье, в скромном белом чепце ты такая красивая, что у меня перехватывает дыхание.

— Прошу тебя, не заблуждайся. Я согласилась встретиться с тобой, но именно днем и на виду у всех. Я пришла, чтобы поговорить, только и всего.

Но Гильем не слушал ее. Жестом собственника он схватил Анжелину за правую руку и притянул к себе, а потом прошептал ей на ухо:

— Давай сядем на лошадь и поскачем в лес. Я хочу крепко прижать тебя к себе, дорогая, целовать тебя, как прежде. Ты помнишь? Как прежде. Ты, голая, лежала на мху, твое тело было бело-розовым, словно из фарфора, но таким теплым и шелковистым! Иди ко мне, иначе…

Гильем еще крепче сжал ее руку, и Анжелина вскрикнула.

— Ты делаешь мне больно, отпусти, дерзкий грубиян! — возмутилась Анжелина. — Я не принадлежу тебе, ты не вправе мной распоряжаться. Что ты себе вообразил? Я достаточно церемонилась со всеми вами. Что сказала тебе Клеманс?

— Ну что ж… Она сказала, что встретила тебя на кладбище и что ты хочешь повидаться со мной, — ответил Гильем, не отпуская руку Анжелины.

— Господи, какая наглость! Похоже, твоя невестка знает правду о нас. Она умоляла, чтобы я согласилась образумить тебя, поскольку, судя по всему, ты сходишь с ума по мне и бьешь свою супругу, что теперь меня ничуть не удивляет. Изволь отпустить меня или я закричу, позову на помощь!

Гильем изумился, но отпустил руку Анжелины. Его надменное лицо исказилось от злобы.

— Она врет! Клянусь тебе, она врет. Клеманс говорит всякий вздор, чтобы принизить меня в твоих глазах.

— Ты давал мне много обещаний, прежде чем сбежать на острова, так что я советую тебе не клясться по каждому пустяку, Гильем.

— Я был искренен, когда произносил эти клятвы. Анжелина, я готов на все, чтобы тебе это доказать. Да, признаю, я на дух не выношу Леонору. И я зол на нее, потому что она воплощает в себе то, что разлучило нас с тобой. Верь мне, я люблю тебя, я всегда любил только тебя, дорогая!

Гильем дрожал, словно готов был вот-вот расплакаться. Он отбросил свой цинизм, свое высокомерие и теперь смотрел на Анжелину со странной горячностью. Растроганная, но по-прежнему встревоженная, молодая женщина отступила на шаг назад.

— Нет, не уходи! — воскликнул Гильем. — Теперь мне плевать на слухи и на скандал, поверь мне. И знаешь почему? Потому что я принес тебя в жертву на алтарь благопристойности и социальных условностей. Это было ужасной ошибкой. Но я искуплю свою вину и стану наконец счастливым. Да, теперь мне все равно! Я решил потребовать развод и взять на себя всю вину, если понадобится. Церковь будет по-прежнему считать меня женатым на этой дуре, но мне плевать. Я не очень-то верю в Бога. Я женюсь на тебе, Анжелина. Это будет гражданский брак, но ты станешь носить мою фамилию.

Дрожа всем телом, Гильем пылко обнял Анжелину, словно она одна могла его согреть.

— Как хорошо чувствовать тебя рядом! — прерывающимся от волнения голосом признался Гильем. — Моя жена, моя любовь!

Грубо одернутая накануне Луиджи, тронутая нежностью и страстностью Гильема, Анжелина заколебалась. Этот мужчина мог бы стать ее супругом перед Богом, законным отцом ее ребенка.

— Если бы ты вернулся ко мне раньше, свободным, холостым… — со вздохом сказала Анжелина. — Прошло время, когда я могла бы разрыдаться, услышав эти слова. Я любила тебя долгие месяцы, Гильем. Затем я тебя возненавидела, а потом вычеркнула из своей жизни. Сейчас слишком поздно. Ты будешь самым настоящим глупцом, если разведешься. Подумай о своих сыновьях, о том горе, какое причинишь Леоноре…

— Я оставлю себе Бастьена, моего ангелочка, моего малыша, — заявил Гильем, прижимаясь лбом к щеке Анжелины. — Он красивый, развитый не по годам, великолепный мальчик. Посмотри, у меня есть дагерротип. Он позировал фотографу из Сен-Жирона.