— Судя по тому, что я видел, мадемуазель, возможно, будет лучше, если он не выкарабкается, — возразил мастер. — По нему проехало тяжелое, даже очень тяжелое колесо дилижанса. Он рискует остаться калекой.

Услышав эти слова, Анжелина застонала и, не выдержав нервного напряжения, расплакалась. «Господи, какая трагедия! Он хотел догнать меня, но с ним случилось несчастье, такое ужасное несчастье!» — думала она.

— Мадемуазель, вы смертельно побледнели, — заметил Саденак. — Вам надо выпить воды. Пойдемте в таверну, я провожу вас… Или вы хотите дождаться родственников этого мсье?

Анжелина отрицательно покачала головой. Будет лучше, если она не столкнется с Оноре Лезажем, когда тот приедет в больницу, которая примыкала к собору.

— Благодарю вас, мсье, — прошептала Анжелина. — Думаю, мне лучше вернуться домой. Я буду молиться за своего друга. Прощайте, мсье Саденак. Передайте мои самые теплые пожелания своей супруге Сидони. Как поживает малыш Селестен?

— О, это великолепный пупс, пухленький, и такой рыжий!

Повитуха вновь мысленно увидела очаровательную Сидони, в пятнадцать лет вышедшую замуж за этого привлекательного тридцатилетнего мужчину.

«А мы с Розеттой так и закончим свои дни старыми девами, уединенно живущими на улице Мобек. Мы будем шить для других женщин, а по субботам печь булочки», — подумала Анжелина с горькой иронией.

Люди по-прежнему стояли около того места, где только что лежал Гильем. Попрощавшись с теми, кого знала, Анжелина пошла домой. Ей очень хотелось быть возле своего бывшего любовника, но присутствие молодой женщины в больнице могло вызвать нездоровый интерес.

«К тому же неприлично находиться рядом с Гильемом, когда там будут его отец, брат и Леонора. Клеманс должна горько сожалеть о содеянном. Если бы не она, Гильем был бы здоров. Господи, сохрани Гильему жизнь! Ему предстоит вырастить двух сыновей».

Анжелина продолжала горячо молиться, идя под аркадами. К Жерсанде де Беснак она не стала подниматься. «Потом, я зайду к ней потом. Если я увижу Анри, я расплачусь, порывисто прижму его к себе, а такое мое поведение всегда вызывает у него беспокойство. Октавия сама расскажет ей о несчастном случае… Но кто из моего окружения пожалеет Гильема? Никто. Для них он чужак, надменный богатый буржуа».

Анжелина остановилась и несколько минут постояла под сводами колокольни. Из серых туч пошел, наконец, мелкий, но частый дождь. Почти сразу же от теплой земли стал подниматься пар, и Анжелина с жадностью вдыхала пьянящий запах.

— Животворная влага на сухую землю, на розы и траву, на сады, — тихо произнесла Анжелина.

Луиджи, отправившийся на поиски Анжелины по настойчивой просьбе Огюстена Лубе, нашел ее прижимающейся к стене. Аметистовые глаза молодой женщины были полны слез.

— Где вы были, черт возьми? — воскликнул Луиджи. — От волнения ваш отец не находит себе места. Он велел мне найти вас и привести домой. Мы даже еще не обедали! Анжелина, что произошло?

Взволнованный Луиджи осторожно дотронулся до плеча молодой женщины, словно запрещал себе более ласковые жесты.

— Я спряталась здесь от дождя, но он уже закончился. Идем! — сказала Анжелина. — Помогите мне, у меня дрожат ноги.

Луиджи решил обойтись без дальнейших расспросов. Он довел Анжелину, держа ее за талию, до ворот дома, заинтригованный отсутствующим взглядом и необычной бледностью молодой женщины. Едва сапожник, стоявший посредине двора, увидел их, как взорвался от негодования:

— Разрази меня гром! Дочь моя, больше не смей так зло шутить надо мной! Ты убегаешь, отказываясь сказать нам, куда направляешься, и долго не возвращаешься. Уже почти час. Я проголодался. Я впервые обедаю здесь, а ты отказываешься составить мне компанию!

— Не сердитесь, мсье Лубе, — вмешалась Розетта, привлеченная криками. — Фасоль еще не остыла. Сейчас мы все поедим. О, мадемуазель Анжелина! Ну и видок у вас!

— Обними меня, Розетта, — умоляющим тоном попросила Анжелина. — Прижми крепче к себе.

— Черт бы тебя побрал, Анжелина! Да что с тобой? — спросил отец.

Прижавшись к Розетте, Анжелина все-таки осмелилась излить свое горе:

— На площади с фонтаном произошел несчастный случай. Здесь вы ничего не могли слышать.

— Мне показалось, что я слышал какой-то необычный шум, — отозвался Луиджи.

— Всадник на всем скаку врезался в лошадей, запряженных в дилижанс, и упал. Господи! Я видела, как он катался по земле, как его топтали лошади своими копытами, как его переехало колесо! Это ужасно!

Задыхаясь, Анжелина посмотрела Огюстену прямо в глаза, словно одержимая.

— Папа, это был Гильем Лезаж. Изо рта несчастного текла кровавая пена. Его унесли монахини. Возможно, к этой минуте он уже умер.

— Ну и дела! — пробормотала Розетта.

— Гильем Лезаж? — буркнул сапожник. — Тот, который вернулся с островов? Это очень печально, дочь моя, но он не стоит твоих слез. Ты училась в Тулузе и всего навидалась в родильном отделении больницы Святого Иакова.

— Он отец Анри, папа. Да, папа, отец моего малыша. В тот день, когда я во всем призналась тебе, ты требовал, чтобы я назвала имя моего соблазнителя. Теперь ты его знаешь. Родители Гильема были против, чтобы он женился на мне. Он уступил, послушался их. Но он об этом сожалеет. В полдень я встречалась с ним. Он твердил, что ненавидит себя. Впрочем, он не знает, что у нас есть сын. Мы любили друг друга, и это служит мне извинением.

Услышав это откровение, Огюстен на мгновение превратился в каменную статую. На его лице застыло выражение недоверия.

— Лезажи! — после молчания, показавшегося бесконечным, наконец произнес он. — Семья буржуа, разбогатевших благодаря сомнительным сделкам. Оноре Лезаж даже не скрывает этого. Он скупал за гроши земли своих соседей. Разрази меня гром! Что сказала бы твоя мать, Анжелина? Ты забыла, что эти Лезажи с ней сделали? Ее ударили, унизили, втоптали в грязь, ее, лучшую женщину на всем белом свете! Многие годы она стыдилась того, что на нее подали жалобу. И ты утверждаешь, что любила их сына? Сына этих людей? Было бы лучше, если бы ты промолчала. Я полюбил этого малыша, привязался к нему. Но теперь я больше не хочу его видеть! Никогда!

— Мсье, не отвергайте ребенка из-за его родства с Лезажами, — заговорил Луиджи. — Это дело касается и меня. По воле обстоятельств Анри стал моим приемным братом. Он ни в чем не виноват.

— Возможно. Но я предпочел бы, чтобы он был сыном славного парня.

— Этот славный парень женился бы на Анжелине.

— Черт возьми, не вмешивайтесь, Луиджи! Это касается только меня и моей дочери! — разъярился сапожник. — Да разрази его гром, этого Гильема Лезажа! Если бы я знал раньше, то с удовольствием набил бы ему морду, этому прощелыге!

Розетта продолжала утешать Анжелину, которая содрогалась от судорожных рыданий.

— Да перестаньте кричать, мсье Лубе! — возмутилась девушка. — Вы же сами видите, ваша дочь едва держится на ногах. В конце концов, плевать, кто приходится отцом этому очаровательному малышу. Он носит фамилию де Беснак, а не Лезаж. Не стоит ходить на мессу каждое воскресенье, а иногда и по вечерам, чтобы потом говорить гадости. Иисус хочет, чтобы мы всех прощали. Не надо сердиться ни на Энджи, ни на Анри. Что касается несчастного Гильема, то, если он сейчас умирает, не по-христиански отзываться о нем плохо.

И Розетта, лицо которой сразу стало суровым, перекрестилась. Луиджи нежно улыбнулся девушке.

— Я не мог бы найти более подходящих слов, мсье Лубе, — сказал он. — Розетта, если бы в церкви вы говорили с кафедры, то имели бы огромный успех.

Розетта пожала плечами, но тоже одарила Луиджи улыбкой. Немного успокоившись, Анжелина посмотрела на отца, потом на акробата.

— С Гильемом произошел несчастный случай только потому, что он хотел догнать меня, повторить мне, что сдержит обещание и не будет поднимать руку на жену, с которой так грубо обращался. Я согласилась встретиться с ним, поскольку об этом меня просила его невестка Клеманс. Вот, теперь в нашей семье нет лжи! Остальное касается только меня. Но и днем и ночью меня еще долго будет преследовать образ окровавленного, кричащего от боли человека, которого били своими копытами лошади. Боже мой, как он кричал! Мне кажется, что я до сих пор слышу, как его тело бьется о дышло, резкие удары копыт и эти крики, крики ужаса и боли. Он был похож на тряпичную куклу, но кричащую! Я никогда не смогу забыть эти предсмертные крики. Это ужасно!

Анжелина открыла рот. Создавалось впечатление, что ей не хватает воздуха. Она покачнулась и ухватилась за Розетту. Луиджи бросился к молодой женщине и подхватил ее.

— Ей плохо! — воскликнул он. — Я отнесу Анжелину в ее комнату.

— Я пойду с вами, — со стоном произнесла Розетта. — Нет, сначала схожу за холодной водой и уксусом. Бедная мадемуазель Анжелина!

Анжелина очнулась в своей кровати. Луиджи сидел на табурете. Оторопевшая молодая женщина осознала, что он держит ее за руку.

— Где мой отец? — спросила она. — И Розетта?

— Ваш отец ушел в очень плохом настроении, но скоро вернется, чтобы узнать, как вы себя чувствуете. Розетта моет в кухне кастрюли.

— Я спала? Я упала в обморок, правда?

— Не будучи доктором, скажу, что вам стало дурно вследствие шока, который вы испытали. Уксус привел вас в чувство, но вы не хотели просыпаться. Вы словно отсутствовали минут десять.

— Что вы здесь делаете?

— Я любуюсь вами. Вы такая красивая, когда спите! И я хочу с вами поговорить. Вы считаете себя виновной в этом несчастном случае, но произошел он не по вашей вине. Тем более нельзя Анри винить в том, что в его жилах течет кровь Лезажей. Скажите, если бы не произошла эта прискорбная трагедия, вы рассказали бы мне, что встречались с этим мужчиной?

— Думаю, да…

— Вы в этом не уверены?

— Нет, я в этом вполне уверена. Гильем показался мне очень возбужденным, но я вам уже говорила об этом. Я очень волновалась и не знала, как сообщить ему, что больше не люблю его. Он клялся в своей страсти ко мне, говорил, что разведется, и прочие безумные глупости. Я почувствовала, что он готов на все, и испугалась. И вот этот несчастный случай… Не надо упрекать меня за то, что я переживаю, печалюсь… Он отец моего ребенка.

Луиджи нежно сжал пальцы Анжелины.

— Не надо хоронить его раньше времени, он может выздороветь. Конечно, сейчас не самый подходящий момент, но все-таки я хочу с вами поговорить. Я принял решение. На следующий день после Рождества я уеду в Париж. Примерно через полгода. Я мечтаю посетить столицу, потом Бельгию или Англию. На этот раз не в тряпье акробата, а одетый с иголочки, как богатый аристократ, жаждущий открыть для себя новые горизонты.

— Опять хотите путешествовать, бродить, даже будучи богатым… В поисках чего? — спросила Анжелина. — Соблазнять, очаровывать благодаря музыке? Вдалеке от меня и от всех нас!

— Но я вернусь, потому что люблю вас.

Луиджи отпустил руку Анжелины, встал и, прежде чем выйти из комнаты, повторил:

— Да, я вас люблю.

Анжелина закрыла глаза, счастливая и одновременно несчастная. Гильем, возможно, умер, Луиджи признался ей в любви, но при этом объявил, что уедет на несколько месяцев, возможно, на несколько лет.

— Хватит, — тихо прошептала Анжелина. — Хватит, хватит, хватит!

Она еще долго плакала. Потом, устав рыдать и кусать подушку, она решила взглянуть на происходящее под иным углом.

В ее душе снова вспыхнула надежда, и она прошептала:

— Гильем будет жить, он воплощение природной силы, а до Рождества еще далеко. Я сумею удержать Луиджи. А если он уедет, я уеду вместе с ним…

Сен-Лизье, улица Мобек, суббота, 10 сентября 1881 года, утром

Анжелина сидела за прелестным столиком из красного дерева, заменявшим ей письменный стол. Просторное светлое помещение, ставшее диспансером неделю назад, было обставлено элегантной мебелью. Если бы сюда пришли клиенты сапожника Лубе, они не узнали бы бывшую мастерскую, темную, заваленную множеством инструментов, кусками кожи, ненужными досками, с верстаком, на котором громоздилась старая обувь.

Все было учтено. Жерсанда де Беснак и Луиджи не жалели денег. Но ни одна из пациенток до сих пор не удостоила вниманием диспансер, не пришла полюбоваться смотровой кушеткой на стальных колесиках, медицинскими инструментами, новенькими эмалированными лотками, тщательно выглаженными пеленками, лежащими на полках, и это очень беспокоило повитуху. Все вокруг Анжелины сияло чистотой: белые стены, аптечный шкаф, выкрашенный в цвет слоновой кости, стекла окон и двери, протертые спиртом и уксусом. Плитка черного и белого цвета, уложенная на полу, тоже блестела, поскольку Розетта совсем недавно снова вымыла ее.