Внешне смирившись, Розетта послушно кивала. Вскоре они обе лежали на кровати Анжелины, крепко прижавшись друг к другу. Измученная Розетта уснула первой, положив голову на плечо молодой женщины.

«Боже мой! Розетта столько времени держала в тайне это мерзкое изнасилование! Как сделать так, чтобы ей не было стыдно? Она сбежала из дома, чтобы уберечь себя от извращенных желаний отца, но сама бросилась в пасть волку», — думала Анжелина.

Теперь все казалось Анжелине значимым. Она вновь увидела, как Розетта присоединилась к ним на остановке фиакров, бледная, с отсутствующим взором. В поезде девушка выглядела чем-то удрученной, потрясенной. Конечно, то обстоятельство, что Розетта обнаружила Валентину мертвой, объясняло печаль девушки в последующие дни, а также оправдывало пощечину, которую она дала Анри, и ее бегство.

«А я, увлеченная своими чувствами к Луиджи, занятая работами по обустройству диспансера, я даже не подумала, что Розетту мучает более глубокая рана, что она страдает не только из-за смерти Валентины. Она дорожила своей девственностью, моя Розетта. Это была ее гордость. Да, она гордилась тем, что смогла сберечь ее, несмотря на порочные желания этого мужчины, этого негодяя!»

Анжелина находила успокоение, обличая виновного, который в этот час, вероятно, пьянствовал в каком-нибудь притоне в трущобах Сен-Годана. Вся в слезах, она нежно гладила свою протеже по волосам, не решаясь задуть свечу, от которой оставался маленький огарок.

— Спи, моя Розетта, спи! Я позабочусь о тебе, — шептала Анжелина.

Она боролась со сном, который на короткие мгновения смыкал ей веки. Ей хотелось подумать, найти необходимые слова, чтобы утешить Розетту и поддержать ее в этом новом испытании. Сотни раз она мысленно перебирала все события вечера, их разговоры, упрекая себя за то, что порой была слишком властной и даже осмелилась заподозрить свою протеже в связи с Луиджи. Анжелине стало стыдно, и она принялась горячо и вместе с тем смиренно молиться. Но на рассвете усталость взяла свое.

Улица Нобль, на следующее утро, воскресенье, 11 сентября 1881 года

Октавия отправилась на первую мессу, на которой присутствовали монахини больницы и старые женщины, не любившие толчеи, возникавшей на мессе с песнопениями. Служанка взяла с собой Анри, одетого в бархатный темно-зеленый костюмчик с кружевным воротником цвета слоновой кости.

Жерсанда и Луиджи не спешили выходить из-за стола после завтрака. Будучи неисправимой гурманкой, старая дама любила по воскресеньям полакомиться пирогом с виноградом и маленькими булочками, запивая все это чаем с бергамотом. Посуда, чашки, тарелки и молочник из тонкого китайского фарфора контрастировали с металлическим кофейником, которым пользовался сын, одомашненный акробат, как он сам себя называл.

В то утро Луиджи пребывал в хорошем настроении, и его мать решила воспользоваться этим, чтобы завести разговор на тему, вызывавшую у нее сильное беспокойство.

— Что ты собираешься делать? — спросила она, начиная разговор издалека.

— Все зависит от погоды. Если пойдет дождь, что предвещают тучи, я буду играть на пианино. Если же распогодится, поеду в аббатство Комбелонг. Мы можем поехать вместе. Я представлю вас своему духовному отцу. Я написал ему письмо, в котором подробно рассказал о нашей встрече, но он был бы рад видеть меня и познакомиться с вами, мадам.

Жерсанда сдержала вздох разочарования, поскольку ей вновь хотелось бы услышать «мама» — это спонтанно вырвавшееся у Луиджи и немного детское слово, которое накануне наполнило ее счастьем.

— Это очень мило с твоей стороны. Мы могли бы нанять фиакр. Но надо бы пораньше выехать из дома, до обеда. Однако прежде, Луиджи, мне хотелось бы поговорить с тобой о том, что очень волнует меня. Порой ты откровенен с Октавией, а она передает мне все ваши разговоры, хоть я ее об этом не прошу. От нее я знаю, что ты опасаешься связывать себя брачными узами.

— А я это и не скрываю, — откликнулся Луиджи, обеспокоенный неожиданным поворотом разговора. — Я презираю браки по расчету, те самые, на которые возлагают большие надежды.

Жерсанда вновь сдержала вздох разочарования, но продолжила:

— Сын мой, ответь мне, не лукавя и не играя словами. Вчера Анжелина сказала мне, что вы просто хорошие друзья, ничего больше, тем не менее я убеждена, что она тебя любит. Об этом легко догадаться по ее взглядам, по улыбкам, которые озаряют ее лицо, едва ты появляешься. А ты любишь ее? Какие чувства ты испытываешь к ней?

— Мне нечего сказать вам, мадам, — прервал мать Луиджи, готовый встать из-за стола.

— Нет, погоди. Это касается и меня тоже. Луиджи, я не буду жить вечно. Сегодня утром у меня вновь болело сердце. Итак, поговорим откровенно. Если ты любишь Анжелину, почему бы тебе на ней не жениться? Я буду действительно счастлива, если вы соедините свои судьбы перед Богом, взяв на себя обязательства по отношению друг к другу. Я рассматриваю этот брак и с юридической точки зрения. В начале августа мы ездили к нотариусу и должным образом оформили все документы. Но статус малыша Анри меня не устраивает. Я думаю об этом каждое утро, едва проснувшись. Было бы предпочтительнее, если бы он стал твоим приемным сыном, если бы все перестали считать его твоим братом. Если ты женишься на Анжелине, это станет возможным. Я знаю, в этом случае нас ждут всевозможные бюрократические препоны. Однако я полагаю, что нам все удастся уладить, если мы проконсультируемся у другого нотариуса, например, в Тулузе. Деньги творят чудеса.

— Я не вижу необходимости во всей этой суете, — заявил Луиджи.

— А мне представляется это разумным, поскольку Анжелина — настоящая мать малыша.

— Мадам, нельзя жонглировать законами.

— Разумеется. Когда Анри вырастет, а я уже буду в мире ином, он узнает правду и, несомненно, разозлится на Анжелину из-за всей этой лжи.

— Ну что же. Вместе с этим он узнает и о том, что женщины способны на мошенничество. Поступим проще. Оставим Анри в неведении относительно его происхождения. Анжелина — его крестная. Она будет заботиться о нем. Этого вполне достаточно.

Раздраженный этим разговором, Луиджи встал и принялся ходить по гостиной. Жерсанда боялась противоречить сыну и поэтому прибегла к более хитрой тактике, пустив в ход все свое красноречие:

— Хорошо, оставим это и вернемся к предполагаемому браку. Ты хочешь путешествовать, посетить Париж и Лондон. Как ты сообщил Октавии, ты дорожишь своей свободой, чтобы иметь возможность беспрепятственно ездить по миру. Я понимаю тебя. Такой опыт очень важен, он обогащает новыми знаниями. Но разве такая жена, как Анжелина, сможет помешать тебе? Учитывая то обстоятельство, что Анжелина не собирается отказываться от своего ремесла, она охотно отпустит тебя и после свадьбы, зная, что ты вернешься еще сильнее влюбленным в нее. Если, конечно, ты и правда влюблен в нее… Она будет ждать тебя здесь. Военные и моряки без колебаний отправляются в долгий путь, не боятся покидать дом на несколько месяцев.

— Черт возьми! Почему вы так упорно хотите нас поженить? Огюстен Лубе, должно быть, без конца ставит свечи, моля Бога, чтобы я женился на его дочери. Я вижу это по его глазам. Он становится до смешного любезным, готовым все простить мне в надежде, что я скоро стану его зятем.

Старая дама дрожала нервной дрожью. Отпив глоток чая, она подняла глаза к небу и ласково добавила:

— Я согласна с тобой, Огюстен, несомненно, ведет свою игру. Но это не имеет особого значения. Ты не ответил мне, Луиджи. Я спрашивала тебя, любишь ли ты Анжелину. Мне необходимо это знать. Если ты ее любишь, я хочу предупредить тебя об одной опасности. Вот так!

— О какой еще опасности? — проворчал Луиджи.

— Анжелине прислал письмо Филипп Кост. В эту среду он приезжает в Сен-Лизье. Блестящий медик, весьма импозантный мужчина. Красивая и умная женщина, устав от одиночества, может не устоять и согласится выйти за него замуж. А Гильем? Он утверждает, что готов подать на развод. Выздоровев, он, вероятно, сумеет уговорить Анжелину вновь сойтись с ним. У него есть серьезные козыри: он отец Анри и Анжелина любила его. Даже если этим двум претендентам не удастся похитить ее у тебя, по крайней мере они докажут, что любят ее. А ты сидишь сложа руки.

Луиджи попал в ловушку, расставленную матерью. Разгневанный и одновременно уязвленный, он воскликнул:

— Я по-своему доказываю, что люблю ее! Я поддержал ее план создания диспансера и сам приложил к этому руки, я работал на нее! Я заказывал необходимые материалы и оборудование. И представьте себе, мадам, я даже признался ей в любви. И что она мне ответила? Ничего. Никаких заверений, никакой радости. Просто странный взгляд, полный меланхолии и сомнений.

Луиджи прекрасно понимал, что лукавит, но ему вовсе не хотелось держать душу нараспашку.

— Просто любить недостаточно, сын мой. Необходимо брать на себя определенные обязательства, обмениваться клятвами, — сказала Жерсанда, ликуя в душе. — Я считаю, что вы оба ведете себя глупо, и Энджи, и ты. Почему бы вам не объявить о помолвке? Ведь между помолвкой и свадьбой может пройти год или два, но это заставит злые языки замолчать. Скажу тебе честно, жители города приняли тебя, только когда узнали, что ты мой сын. Но по городу упорно ходят слухи, что ты проводишь много времени на улице Мобек и даже иногда по вечерам остаешься там. Подумай о репутации Энджи.

— Я думаю, мадам. Я только о ней и думаю. Именно по этой самой причине я порой откладываю свой визит к Анжелине. Я дал себе слово уважительно относиться к ней. Впрочем, она об этом знает.

— Какие вы все-таки глупые! Прошу тебя, дай мне мою шкатулку с драгоценностями. Она стоит там, на нижней полке книжного шкафа. Ты выберешь кольцо для любимой женщины и будешь носить его с собой. Когда станешь посмелее, подаришь его Анжелине. Она расценит это как свидетельство твоей любви к ней.

Озадаченный акробат принес шкатулку и сел напротив старой дамы. Он недооценил свою мать, которая была ему ровней, женщиной, наделенной твердым и страстным характером, живым и проницательным умом, образованной, культурной и на удивление рассудительной.

— Скажите, а когда мой отец клялся вам в верности, он подарил вам кольцо? — спросил Луиджи, которому очень хотелось озадачить мать.

— Разумеется, и оно лежит в этой шкатулке, — ответила Жерсанда. — Попробуй узнать его среди всех прочих. Вильям подарил его мне в Лионе, когда я сообщила ему, что беременна. Вначале он пришел в ужас, так как понимал, насколько тяжело болен. Но через несколько дней он повеселел, и мы подолгу разговаривали о нашем будущем ребенке. Знаешь, как он меня называл? Своей ощипанной маркизой.

Взволнованный Луиджи смотрел, как его мать открывает шкатулку, в которую были аккуратно уложены драгоценности. Белыми руками, испещренными морщинами и голубоватыми прожилками, Жерсанда вынимала столь дорогие ее сердцу сокровища, рассказывая сыну об их происхождении и своих предпочтениях.

— Я очень люблю этот изумруд, оправленный в серебро и обрамленный бриллиантами. Смотри, вот золотой браслет, который я носила, когда была девочкой. А вот мое жемчужное ожерелье. Его я хочу подарить Энджи.

Вскоре на вышитой скатерти лежали восемь колец. Акробат стал искать самое скромное, поскольку предполагал, что его отец, бродячий комедиант, не имел средств, чтобы купить дорогое украшение. Но напрасно.

— Все эти кольца очень красивые, мадам, но я не прорицатель. Я отказываюсь угадывать.

— Ну, попытай удачу! — подзадорила Жерсанда.

Луиджи вздохнул. Он выбрал кольцо из чеканного серебра с рубином и, нахмурившись, взял его двумя пальцами. Старая дама покачала головой, на ее глазах мгновенно выступили слезы.

— Это оно, — сдавленным от волнения голосом прошептала она.

— Нет, это невозможно! Вы врете, чтобы растрогать меня, чтобы произвести на меня впечатление! — возмутился Луиджи. — Я мог бы указать на любое кольцо, и вы сказали бы то же самое!

— Я не посмела бы, Луиджи. Посмотри, это кольцо не подходит мне. Знаешь, почему я не могла его носить? Оно принадлежало матери Вильяма, твоей бабушке Лучии. Я знаю ее только по имени. Я не успела познакомиться с ней в ту пору. Конечно, твой отец никогда не смог бы купить рубин, даже самый маленький. Он мало рассказывал мне о своей семье, жившей в итальянском Пьемонте. Но об этом мы поговорим позже. Возьми это кольцо и умело воспользуйся им. Но не жди долгие месяцы или годы. Для всех нас время сочтено, сын мой. Никто не знает ни дня, ни часа своей смерти. Надо наслаждаться жизнью, любить, не сдерживая чувств, без всякого расчета. Я никогда не жалела, что убежала из дома и последовала за Вильямом. Никогда!

Потрясенный Луиджи пристально смотрел на мать. Он представлял ее цветущей красавицей, величественной белокурой аристократкой с бледно-розовой кожей, выросшей в обеспеченной семье суровых гугенотов и все же способной отказаться от всего ради любимого мужчины, бродячего комедианта. Он осознал, что был человеком того же социального статуса, человеком, к которому с презрением относятся порядочные люди, и сходство их судеб поразило его. Последние бастионы пали. Луиджи расслабился, и его ярко-красные губы расплылись в лучезарной улыбке, а в темных глазах весело засверкали лукавые искорки.