— А я как счастлива! — воскликнула старая дама, надевшая по этому случаю бриллиантовые серьги и роскошное изумрудное ожерелье. — В последнее время я стала часто скучать.

Неисправимая кокетка, Жерсанда де Беснак продержала своего гостя в одиночестве ровно столько времени, сколько ей понадобилось, чтобы надеть свои самые красивые драгоценности и напудриться.

— Но вы не одиноки! — удивился лорд. — У вас есть ваша гувернантка Октавия и маленький мальчик, которого вы усыновили. Прекрасный ребенок… И мадемуазель Анжелина…

— Мне так не хватает этой барышни! Теперь, когда она получила диплом, она ездит по деревням и помогает женщинам рожать, так что у нас нет времени, чтобы поболтать о нарядах, безделушках… Но я горжусь ею.

В гостиную вошла Розетта, хотя ее никто не приглашал. Молодая служанка задыхалась от возбуждения, она хотела собственными глазами увидеть гостя, казавшегося ей необыкновенным персонажем. Ее осиная талия была перехвачена белым фартуком, который дала ей Октавия, а свои косы она спрятала под безукоризненно чистым платком. Розетта подошла к столику, делая вид, что собирается убрать грязную посуду.

— Мадемуазель Жерсанда, мсье лорд, я вас приветствую! — произнесла она, делая некое подобие реверанса.

— Но… Подай нам арманьяк! — возмущенно сказала хозяйка дома. — И если тебе так хочется понаблюдать за нами, принеси приборы, фарфоровый сервиз с голубыми розами на фоне цвета слоновой кости. А приборы серебряные с гербом!

— Кто это? — спросил лорд Брунел с неподдельным интересом.

— Розетта, — сказала Анжелина. — Она работает у меня. И мы с ней подруги. Я сказала бы даже, что она мой ангел-хранитель.

— Как я сегодня счастлив! — вздохнул лорд. — Сколько красивых дам меня окружает!

— Вы должны были привыкнуть к обществу красивых дам при дворе королевы Виктории! — заметила Жерсанда.

Последние слова поразили молодую повитуху, осознавшую, что лорд Брунел принадлежит к совершенно иному миру, исключительному, по ее мнению. Она вспомнила о портрете королевы Виктории, которым восхищалась, просматривая «Иллюстрасьон», любимую газету Жерсанды де Беснак.

— А вы действительно были близки к королеве? — спросила Анжелина, забыв о робости.

— Я присутствовал на ее коронации в 1837 году, равно как и моя супруга, — объяснил Малькольм Брунел. — Роскошная церемония! Все пэры королевства собрались вокруг молодой восемнадцатилетней государыни. А платья, мои дорогие! Какие чудесные платья были на благородных дамах!

— Рассказывайте, мой друг, рассказывайте! — воскликнула старая дама. Ее глаза цвета лаванды блестели от радости.

— Бархатные, муслиновые, парчовые… А какие кружева! — произнес лорд мечтательным тоном. — Наша королева, которая была также императрицей Индии, сумела придать двору блеск, достойный вашего короля Людовика XIV, короля-солнце. И это сохранилось до сих пор, хотя нравы стали менее строгими, а декольте — более глубокими.

Открыв рот, Розетта упивалась его словами. Лорд Брунел рассмеялся.

— Вы в совершенстве владеете нашим языком, мсье, — заметила Анжелина.

— Надо говорить «милорд», — мягко поправила ее Жерсанда.

— Вполне подойдет и «мсье», — заметил англичанин. — Отвечая на ваш комплимент, мадемуазель, скажу, что наша королева Виктория с юности овладела итальянским, греческим, латинским и французским языками. Я счел необходимым в совершенстве знать французский язык, поскольку, выполняя свои обязанности, был вынужден часто бывать в Париже.

Октавия, сгоравшая от нетерпения в кухне, тоже решила заглянуть в гостиную. Она вошла, держа за руку Анри. Мальчик был тщательно умыт и переодет в небесно-голубую рубашку и бархатные брючки.

— Наш малыш соскучился по вам, мадемуазель, — почтительно сказала Октавия.

— Какой прелестный ребенок! — умилился лорд.

Он внимательно вглядывался в черты лица Анжелины и мальчика. Если он и нашел сходство, то счел разумным промолчать.

— Иди сюда, Анри! — воскликнула Жерсанда. — Ты хорошо поужинал?

— Да, мама, — ответил ребенок, с любопытством глядя на благородного гостя.

— Теперь ты можешь поиграть на ковре, а потом ляжешь спать. Октавия, подай нам аперитив. Я выпью портвейн. А вы, дорогой друг?

— Портвейн, охотно.

— Я тоже выпью немного! — воскликнула довольная Розетта.

Она очень хотела побыть в обществе своей хозяйки, лорда Брунела и мадемуазель де Беснак. Розетта уже представляла себя в длинном парчовом платье, отделанном золотыми кружевами.

— А ты, вместо того чтобы зыркать по сторонам, иди на кухню! Будешь мне помогать! — прикрикнула на нее Октавия. — И вместо портвейна получишь воду, разбавленную сидром. С тебя будет достаточно!

— Я пошутила! — солгала Розетта, сожалея о том, что должна идти за Октавией в кухню.

И все же Розетта удостоилась чести подать знаменитый аперитив, что и сделала с образцовой прилежностью.

— Вам еще подадут тартинки, — сообщила она, — к редису.

— Спасибо, это мое любимое лакомство, — обрадовалась Жерсанда.

Вечер обещал быть оживленным и очень приятным. В открытые окна просторной гостиной врывался ветерок, наполненный ароматами цветов, которые первыми расцвели в городе. В золотисто-розовом небе стремительно порхали ласточки, испуская пронзительные крики. Они то камнем летели вниз, то взмывали ввысь, в зависимости от своих безумных прихотей.

Нисколько не боясь досадить экстравагантной хозяйке дома, Анжелина села на ковер рядом с Анри и принялась вместе с ним играть в кубики. Она соорудила пирамидку, которую ребенок тут же сломал с радостным смехом.

Это умилительное зрелище растрогало Малькольма Брунела. Он закурил сигару и, держа бокал с портвейном в руке, любовался молодой женщиной и малышом.

— Ваша жизнь спокойна и полна радости, — наконец, обратился он к Жерсанде. — Я уеду, нисколько не волнуясь о вашей судьбе, мой дорогой друг.

— Для полного счастья не хватает только моего сына Жозефа. В последнем письме я рассказывала вам, как мне хочется найти его, восстановить наши отношения. Теперь его зовут Луиджи. Он музыкант. Где он сейчас бродит? В каком краю?

— Если на то будет воля Божья, он вернется к вам. Я понимаю ваше нетерпение, знаю, что вы не перестаете надеяться, — заметил лорд. — Я верю в Провидение. Вы вновь увидите вашего Жозефа. В своих письмах вы упоминали невероятный случай, благодаря которому он встретился с Анжелиной. В этом надо видеть знак судьбы.

Лорд неумело выговорил имя молодой женщины и тут же рассыпался в извинениях.

— Мне немного трудно произносить ваше имя.

— Ну, оно не сложнее имени Виктория и других имен вашего дорогого Альбиона, — заметила старая дама.

— Мою прабабушку звали Дезирадой, — сообщила молодая женщина. — Это от нее я унаследовала столь редкий цвет глаз.

— Право, я никогда прежде не видел глаз цвета аметиста, — согласился гость. — Дезирада, Анжелина…

Лорд старательно выговаривал имена, стараясь не искажать звуков, что рассмешило Жерсанду.

— Как я рада вас видеть, мой друг! — вздохнула она. — Вы приготовили для меня чудесный сюрприз. Какой же вы внимательный! Ведь вы подумали обо мне, когда ехали в Люшон, город, славящийся своими водами. Впрочем, наша повитуха прекрасно знает этот город, не так ли, Анжелина?

— Повитуха? — переспросил лорд Брунел.

— В нашем краю меня все так зовут. Это слово означает «акушерка». Мадемуазель наверняка говорила вам, что я акушерка.

— Да, разумеется. В Англии, вас, несомненно, называли бы Энджи. Вам подошло бы такое имя.

Тон, которым лорд произнес это уменьшительное имя, восхитил хозяйку дома. Она повторила вслед за ним: «Энджи» и захлопала в ладони.

— Очаровательно! А как оригинально! Что ты об этом думаешь, Анри? Анри, Энджи! К тому же это рифмуется.

Анжелина в недоумении пожала плечами. Но малыш в то же мгновение громко воскликнул: «Энджи!», показывая пальцем на свою настоящую мать.

— Я люблю тебя, — добавил он со счастливой улыбкой. — Давай еще немного поиграем…

— Конечно! — воскликнула Анжелина, ощущая себя на седьмом небе от счастья.

Октавия и Розетта бесшумно вошли в гостиную и стали накрывать круглый стол. Вскоре натертая до блеска деревянная столешница была покрыта узорчатой скатертью. Они поставили фарфоровые тарелки с цветущими розами и золотой каймой, а также тонкие хрустальные бокалы и разложили серебряные столовые приборы. Из кухни доносились дразнящие ароматы, что только усилило эйфорию лорда Брунела.

— Во Франции понимают толк в еде, — заявил лорд. — В прошлом году я тоже ездил на воды, только в Виши. Там я нашел великолепный ресторан. Мадемуазель Энджи, не могли бы вы мне порекомендовать какое-нибудь хорошее заведение в Люшоне?

— Боже, нет! Мне это трудно сделать, милорд, — ответила Анжелина, грациозно вставая. — Я провела в Люшоне только один вечер и одну ночь при весьма тягостных обстоятельствах. Мадемуазель смеется надо мной, утверждая, что я хорошо знаю город.

— Надо завалиться в «Отель де Франс»! — воскликнула Розетта и тут же прикусила нижнюю губу. — Простите, вам стоит остановиться в этом отеле, милорд. Хозяин готовит самые лучшие омлеты в мире.

Вмешательство Розетты вызвало у Анжелины беспокойство. Она спрашивала себя, при каких обстоятельствах девушка могла есть эти омлеты, она, которая, одетая в лохмотья, просила милостыню на паперти. Ответ Анжелина узнала позже, когда они вдвоем шли по улице Мобек.

— Спасибо, Розетта, — оборвала девушку Жерсанда. — Октавия, я проголодалась. Все готово?

— Да, мадемуазель. Но я должна уложить Анри. Он зевает, ваш херувим.

— Я уложу его! — воскликнула Анжелина.

— В таком случае, Энджи, загляни в платяной шкаф, который стоит в коридоре. Там хранятся некоторые из твоих нарядов, — посоветовала старая аристократка.

Намек был прозрачным. Жерсанда де Беснак ненавязчиво, но твердо велела Анжелине переодеться. «Я не могу за это на нее сердиться, — думала Анжелина, держа Анри на руках. — Этой зимой мадемуазель потратила на меня целое состояние. Она хотела, чтобы я выглядела элегантной в Люшоне, в семье доктора Коста».

Анжелина с отвращением вспомнила о часах, проведенных в роскошном доме семьи доктора Филиппа Коста. Циничная, эксцентричная мать ее жениха все время ставила молодую женщину в неловкое положение.

«В конце концов я бросила ему в лицо, что мой отец — простой сапожник, но я не стыжусь этого! — вспоминала Анжелина. — А когда Филипп принялся упрекать меня за мое поведение, я рассказала ему о своем прошлом, в том числе и о том, что у меня есть ребенок».

Анжелина почувствовала, как к горлу подкатил ком. Она расцеловала своего малыша. Ей не терпелось выразить свою нежность, свою неутоленную материнскую любовь.

— Мой прекрасный малыш! — прошептала она ему на ушко. — Настанет день, когда мы будем вместе, когда ничто уже не сможет нас разлучить. Ты мое сокровище, мое единственное сокровище.

Для своих двух с половиной лет мальчуган был очень развитым ребенком. Он, озадаченный, посмотрел на Анжелину, а потом тоже поцеловал ее. К этой молодой женщине, которую видел ежедневно, Анри проявлял повышенный интерес и питал глубочайшую привязанность. Розетта утверждала, что Анри вел себя с Анжелиной по-особенному, словно в глубине душе чувствовал, что она была ему самым близким человеком.

Со слезами на глазах Анжелина одела Анри в пижаму и расчесала волосы, восхищаясь их шелковистостью. Положив малыша в кроватку, она села рядом и стала напевать на местном диалекте колыбельную, широко распространенную в ее родном краю, ту самую, которую пела сыну в вечер его рождения.

«Господи! Сколько еще раз эти слова будут ранить меня? — спрашивала себя Анжелина. — Одна в пещере Кер, прижимая своего малыша к груди, я думала о Гильеме, который, как и в песне, был далеко от меня. А теперь я говорю себе, что эти высокие горы мешают мне видеть моего возлюбленного. Да, но кто он, мой возлюбленный? Луиджи! Почему он не возвращается? Ведь он так ловко умеет перевоплощаться, проникать в любые места незамеченным! Он мог бы приехать в наши края хотя бы для того, чтобы узнать, арестовали ли истинного преступника!»

— Энджи! — позвал ее сын. — Спой еще…

— Хорошо. Но потом ты обязательно должен заснуть.

Анжелина расстегнула блузку и сняла юбку, в то время как слова сами слетали с ее розовых губ, даря радость уже засыпающему малышу.

Он поет, он поет,

Но не для меня,

А для моей милой,

Которая далеко от меня.

Склонитесь, горы,

Долины, возвысьтесь,

Пусть мои глаза смотрят туда,

Где моя любовь[2].