Эти стенания рассмешили Албани, но Луиджи не обиделся. Внимательно посмотрев на женщину, он сказал:

— Дорогая тетушка, если мне удалось развеселить вас, то я нисколько не жалею, что мои ступни горят, а икры сводит судорога, — заявил он.

— О да, моя племянница, твой аристократ — просто баба! И он хочет, чтобы я поверил, будто он взбирался до крепости Монсегюра! Ладно, Албани, разбирай сумки!

Довольный Жан Бонзон сел около камина. Он с удовольствием смотрел на свою жену, которая вскрикивала от восторга, вынимая вещь за вещью.

— Две настоящие соски для младенцев с новыми насадками! О, аптечная вата и губки! И погремушка, и градусник! Ой, печенье! Мое любимое, ванильное!

Из сумки, которую нес Луиджи, она вынула кусок мяса, завернутый в плотную коричневую бумагу.

— Говядина, изжаренная на вертеле! Но Жан, это дорого! Это очень дорого!

— Черт возьми, мы принимаем дорогих гостей!

Жан Бонзон купил также большую булку с повидлом и две бутылки бордоского вина.

— Сегодня вечером мы будем пировать! — заявил он.

Анжелина порывисто обняла дядюшку. Никогда этот человек не разочарует ее, и это успокаивало молодую женщину. Она гордилась, что в их жилах течет одна кровь, пусть даже эта кровь и делает ее немного еретичкой, как считали недальновидные умы.

— Спасибо, — тихо сказала она.

Анжелина вновь увидела себя в толпе, собравшейся в Бьере. Ей было жутко присутствовать при самосуде, учиненном над Луиджи. Тогда местные жители хотели забросать его камнями. Жан Бонзон сурово отчитал ее. Разгневанный горец упрекал свою племянницу в том, что она выдала акробата, не имея веских доказательств его виновности. «Дядюшка сразу понял, что Луиджи не виновен. Я могла бы потерять его, пройти мимо этой единственной, бесценной любви!» — думала Анжелина.

Взволнованная, вновь терзаемая угрызениями совести, Анжелина поставила стул рядом и села, прижавшись к своему любимому. Весь вечер она проведет вместе с ним, а когда настанет время сна, они вновь улягутся на старую деревянную кровать, ставшую свидетельницей их тайной свадьбы.

Сен-Лизье, суббота, 8 октября 1881 года

Октавия пришла, чтобы помочь Розетте привести себя в порядок. Одетая в темно-розовое сатиновое платье, девушка попросила причесать ее.

— Ты хочешь, чтобы я собрала твои волосы в пучок? — спросила удивленная служанка. — А в какой? На затылке? Или на макушке?

— Так, как это делает Анжелина. Чуть приподняв волосы сзади.

— Хорошо. Скажи, а они сегодня возвращаются, наши жених и невеста?

— Да. Они сказали, что вернутся в субботу. Мне не терпится увидеть Энджи. Мне надо ей кое-что рассказать.

— А я уже не в счет! Мне ты рассказать не можешь!

— Не обижайся, Октавия. Это сюрприз.

Октавия пожала плечами. Взяв шпильки, она принялась собирать в пучок темные волосы Розетты.

— Доктор приходил? — спросила она.

— Вчера вечером. Он снимет гипс через три недели. Потом мне придется ходить на костылях. Надеюсь, что в день свадьбы я смогу танцевать.

— Тьфу, опять эта свадьба! Мадемуазель только о ней и говорит. Она составила по меньшей мере десять меню, но ни одно ее не удовлетворило. К тому же, насколько я ее знаю, она готовит неприятный подарок своему сыну…

— О чем ты говоришь, Октавия?

— Черт возьми! Неужели ты считаешь, что протестантка пойдет в собор? Я удостоилась чести выслушивать ее откровения. Мадемуазель не будет присутствовать на церковной церемонии. До сих пор об этом никто не подумал. Мсье Луиджи — католик, Энджи тоже. Но Жерсанда де Беснак — упрямая, как осел, и ничто не в состоянии заставить ее изменить свое решение.

— Черт! — воскликнула Розетта. — Не слишком-то любезно с ее стороны!

Служанка тяжело вздохнула. Причесав Розетту, она взяла небольшое зеркало и протянула его девушке.

— Ты довольна, малышка?

— Конечно. Именно так, как я и хотела. Спасибо, Октавия, ты так хорошо заботилась обо мне. И следила за порядком в доме.

Они обе обвели взглядом комнату. На чугунной подставке в камине пылали дубовые поленья. Стол, начищенный пчелиным воском, блестел. Пол, который подметали утром и вечером, был безукоризненно чистым.

— Ты видела букеты, которые сделал Пьеро? Правда, милые? — спросила Розетта. — У этого мальчика богатая фантазия!

Октавия залюбовалась ветками орешника с желтыми листьями, стоявшими в вазе с зимними сиреневыми астрами, этими маленькими цветочками, похожими на маргаритки, которые зацветают в октябре.

— Скажи ему, чтобы он отнес букеты мадемуазель. Она даст ему монетку. А как мадам Ирена? Поправляется?

— О да. Слава Богу, у этой славной женщины железное здоровье. Утром муж не позволяет ей вставать с кровати, но после полудня она спускается в кухню и принимается готовить или убирать посуду. Представляешь, она доверяет мне свою малышку, чтобы у нее руки были свободными. Я держу малышку на коленях. Анжела совсем маленькая. А мсье Робер, едва увидев дочурку, гладит ее по щечке или целует в лобик. У меня от умиления слезы выступают на глазах, честное слово!

Октавия и Розетта еще немного поговорили, потом служанка взглянула на часы.

— Пора возвращаться на улицу Нобль. Анри обедает в одиннадцать часов, а мадемуазель в полдень. Главное, скажи Энджи и мсье Луиджи, чтобы они сразу, как только вернутся, пришли к нам.

Розетта обещала. Оставшись одна, она вновь посмотрела на себя в зеркало, которое служанка оставила в ее распоряжении. Виктор Пикемаль не приходил со среды, когда она рассказала ему о своем тяжелом прошлом, однако прислал письмо. Листок голубой бумаги, надушенный лавандовым одеколоном, был сложен вчетверо и лежал между нижней рубашкой и блузкой Розетты, рядом с сердцем. Розетта знала содержание письма наизусть. Тем не менее она вытащила его из своего тайника и в очередной раз принялась перечитывать.


Дорогая Розетта!

Я пишу Вам эти строки из Тарба, поскольку боюсь, что вы станете сомневаться в моей дружбе, ибо я не пришел к вам, как обещал. Мой отец послал меня в этот гарнизонный город, чтобы я встретился там с его другом, полковником. Я должен обсудить с полковником мою карьеру военного. Буду откровенен: теперь у меня нет никакого желания записываться в солдаты, но мои родители, едва услышав о вас, решили, что сначала я должен предоставить доказательства своей привязанности к вам и, главное, подождать два года, а уж потом говорить о помолвке.

Но я все понимаю. Они просто хотят, чтобы я оказался как можно дальше от вас. Розетта, вы должны знать одну вещь. Моими главными достоинствами являются верность и постоянство. Я об этом говорю не из тщеславия. В тот день, когда я подарю вам свою любовь, я это сделаю навсегда и без всяких условий. Я надеюсь вернуться в субботу днем и навестить вас, что позволит мне вновь увидеть ваши нежные глаза пугливой лани и ваше очаровательное лицо.

Еще раз благодарю вас за то, что вы оказали мне доверие, поведав об ужасных страницах своей жизни, которые я помогу вам перевернуть и стереть из вашей памяти, если это возможно.

Обнимаю вас.

Преданный вам Виктор


— Только бы он пришел! — прошептала Розетта. — Только бы он пришел до приезда Анжелины и Луиджи, после того как Роббер уйдет вместе с Пьеро собирать каштаны. Так нам обоим будет удобнее.

Розетта прислушалась. Кто-то ходил на втором этаже. Через несколько минут появилась Ирена с младенцем на руках.

— Господь всемогущий! Какая ты красивая с такой прической! — воскликнула Ирена.

Они обе были из народа, поэтому быстро перешли на «ты» и стали обращаться друг к другу по имени, что делало их отношения особенно близкими.

— Возьмешь мою малышку? Надо признать, это утомительно для тебя.

— Вовсе нет, я с удовольствием держу ее на руках. Ведь должна же я быть хоть чем-то полезна.

— Знаешь, Розетта, мы с Робером подумали и решили, что ее крестной станешь ты. Через неделю мы переедем в домик у дороги, ведущей в Ториньян, благодаря щедротам мсье Луиджи. Я с нетерпением жду, когда у нас будет собственная крыша над головой, но мне грустно расставаться со всеми вами. Ты понимаешь? Робер захотел осмотреть наш будущий дом. Двое рабочих клеят обои, и за это тоже заплатил мсье Луиджи. Я, едва проснувшись, благодарю Господа за то, что он привел нас в Сен-Лизье и что хозяйка таверны послала нас сюда, к повитухе Лубе. Иначе я родила бы на обочине дороги, около нашей повозки. Переехав в свой дом, мы продадим осла, и у нас появится немного денег. Ну как, ты согласна стать крестной матерью? Мы покрестим малышку, когда ты сможешь ходить, будь уверена…

— Я польщена! Я стану крестной! Разумеется я согласна! А кто будет крестным отцом?

— Мсье Луиджи… — ответила Ирена.

И, вздохнув с облегчением, она отдала ребенка Розетте, которая тут же принялась напевать свою любимую песенку:

У меня болит нога, натирает седло, натирает седло,

У меня болит нога, натирает седло спину моей лошади!

Робер и Пьеро, собиравшие за городом каштаны, вернулись к обеду. Робер переставил кресло Розетты ближе к столу, и они с удовольствием стали есть фасоль, тушеную с шалфеем и кусочками сала.

— Сегодня вы такая красивая, Розетта! — сказал после обеда Робер. — Готов спорить, что этот парень, который не ваш жених, но который может им стать, скоро просунет свой нос в ворота.

— А я вот ревную! — пошутил Пьеро. — Я собирался жениться на Розетте, когда вырасту.

— В таком случае ты получил бы в жены женщину, которая старше тебя на десять лет, маленький сорванец, — сказала, посмеиваясь, Розетта.

— Ну и что? Через десять лет ты все равно будешь красивой.

Родители Пьеро рассмеялись. Ирена сварила кофе с цикорием. Когда она собралась уйти в свою комнату, чтобы покормить малышку, ее муж шутливо пригрозил:

— Я приказываю тебе отдохнуть, тем более что некая барышня, присутствующая здесь, ждет гостей. А мы с сынком займемся посудой, а потом снова уйдем в лес. Я уверен, что мадемуазель Анжелина сегодня вечером с удовольствием поест жареных каштанов.

Вскоре в кухне осталась одна Розетта. Она жалела, что рядом не было Спасителя, но мадемуазель Жерсанда забрала овчарку к себе, чтобы порадовать малыша Анри.

«Как хорошо было бы поскорее выздороветь! — думала Розетта. — Как мне всего этого не хватает! Бегать во дворе, скакать по улицам! В день свадьбы я уже буду ходить и пойду за Энджи до алтаря по центральному проходу собора. Похоже, у меня будет красивое платье. А Виктор будет держать меня под руку».

Размечтавшись, Розетта не услышала, как ворота открылись. Робер днем не запирал их на ключ, чтобы Октавия и его жена могли свободно входить и выходить. В дверь тихо постучали.

— Входите! — воскликнула задрожавшая Розетта.

Ее сердце бешено билось, щеки раскраснелись. В комнату вошел Виктор Пикемаль в дорогом коричневом шерстяном пальто и шляпе такого же цвета.

— Здравствуйте, Розетта! — широко улыбаясь, сказал он. — Господи, до чего же вы очаровательны! А какая у вас прическа!

— Благодарю вас.

Виктор держал в руках букет белых роз, завернутый в голубую папиросную бумагу.

— Здравствуйте, Виктор, — поприветствовала его Розетта дрожащим голосом. — Я получила ваше письмо. Знаете, я его не раз перечитывала. Очень мило было с вашей стороны написать мне.

Розетте не терпелось сказать Виктору, насколько это послание было для нее важным. Он должен был это знать, чтобы ни секунды в этом не сомневаться.

— Я очень рад, — сказал Виктор, протягивая девушке букет цветов.

— Большое спасибо! Но вы их купили, эти розы. Не стоило тратиться.

— Я был вынужден купить их. В саду около нашего дома все цветы давно отцвели. Но ничего страшного. Я выбрал белые розы как символ дружбы, нашей такой замечательной дружбы.

Он, оставив Розетту любоваться цветами, пошел за вазой, но Пьеро занял их все.

— Возьмите графин, — посоветовала Виктору Розетта.

Сердце девушки по-прежнему бешено колотилось. Когда Виктор забирал у нее цветы, их пальцы соприкоснулись.

— Я удивился, не увидев вас на улице в такую хорошую погоду, — сказал Виктор. — Кстати, я хотел предложить вам кое-что. Я приехал в фаэтоне своих родителей. Мы могли бы прогуляться в нем по окрестностям города. Вам по душе мое предложение?

— Да, я была бы очень рада. Но как это сделать?

— Я все продумал. Я могу въехать во двор и донести вас до экипажа на руках.

— Не знаю, прилично ли это, Виктор. Нас увидят люди. Я должна спросить разрешения у мадемуазель Жерсанды де Беснак, будущей свекрови Анжелины.