Нахмурив брови, Огюстен пододвинул табурет к печке и знаком велел Анжелине сесть. Она поставила стул и села напротив.

— Ты плохо поступила, солгав мне, — проворчал сапожник. — Если бы ты сказала правду, я поехал бы с тобой. Святые небеса! Разве ты забыла, что случилось с дочерью торговца скобяными товарами два года назад? А с малышкой Амели? Я наверняка рассказывал тебе о ней, как только ты достигла того возраста, когда уже могла понимать такие вещи. Их обеих изнасиловали и задушили… Люди бывают гораздо опаснее волков и кабанов! Я потерял твою мать. Если потеряю тебя, то сойду с ума. Твое дело, как ты это называешь, мне не нравится. Я знаю, что ты шьешь наряды дамам нашего города и даже Сен-Жирона, потому что откладываешь деньги на учебу в Тулузе. Да, я все это знаю, но прошу тебя в будущем уважать меня и не подвергать себя такой опасности. Черт возьми! Я никогда тебя не бил, не наказывал. Зачем же ты мне врешь?

— Но, папа, я же тебе объяснила! Я должна была сдержать слово, а ты помешал бы, поскольку боишься за меня. Я была на похоронах дочери торговца скобяными товарами и видела, как у могилы рыдали ее родители. Что касается маленькой Амели, то это произошло более тринадцати лет назад. Возможно, эти чудовищные преступления совершили бродяги. Ничто не указывает на то, что нечто подобное может повториться в наших краях. Да ты и не смог бы сопровождать меня, ведь тебе пришлось бы идти пешком. Наша ослица не повезет двоих.

Анжелина обезоруживающе посмотрела на отца. Он поддался очарованию аметистовых глаз дочери.

— Я поступила так, как считала справедливым, — продолжала Анжелина. — Не забывай, что два последних года я помогала маме. Она научила меня не судить женщин, не быть ханжой, а главное, она научила меня сострадать им. Разумеется, моя пациентка совершила тяжкий грех, но, если бы ты знал, как горько она раскаивается! Мне жалко ее, папа. Она не увидит, как будет расти ее ребенок, не увидит его первую улыбку. После страданий, которые она претерпела, даруя ему жизнь, разлука с крошкой стала для нее суровым наказанием. Но она была вынуждена пойти на это, чтобы избежать скандала и не опорочить честь семьи.

Молодая женщина говорила со все большей страстностью, не осознавая, что делится с отцом собственными чувствами.

— По крайней мере, с ее сыном будут хорошо обращаться, — добавила Анжелина. — Я подумала об Эвлалии Сютра, потому что мама хвалила ее за опрятность и говорила, что у нее хорошее молоко.

— Я слышал о некой Жанне Сютра из Бьера. Наверное, это ее мать, — высказал предположение Огюстен.

— Да, в молодости Жанна тоже была кормилицей, — тихо ответила Анжелина. — Папа, прости меня!

Она протянула руки в знак примирения. Немного поколебавшись, Огюстен схватил их и крепко сжал.

— Ба! — выдохнул он. — Я так боялся, что произошло нечто нехорошее, что сейчас чувствую огромное облегчение. Но ты не такая уж хитрюга! Надо было не просто обмануть меня, но и предупредить кузину. Не сомневаюсь, Леа с удовольствием стала бы твоей сообщницей.

Анжелина улыбнулась. Она все больше чувствовала усталость. Опасность миновала. Отец скоро простит ее. Но она почти сожалела об этом, настолько сильным было желание высказать кому-либо свою боль.

«Дорогой папа, если бы я только могла сообщить тебе, что ты стал дедушкой, что у тебя есть красивый внук! — думала Анжелина. — Но я еще раз убедилась, что ты выгонишь меня из дому, если узнаешь, что у меня есть любовник и что я повела себя, как те непорядочные девицы, которых ты осуждаешь».

— Признать свою вину значит почти получить прощение, как говорила наша Адриена, — заявил сапожник. — Ты проголодалась? Я поставил суп на огонь, тот, что ты любишь, с капустой, репой, бобами и кусочками сала.

— Да, я очень хочу есть! — обрадовалась Анжелина. — Я, как только приехала, сразу же пришла к тебе. Я расседлала Мину и дала ей сена. Сейчас переоденусь и выйду к столу.

Огюстен Лубе внимательно посмотрел на дочь. Казалось, он хотел прочитать на ее очаровательном личике какую-то тайну. Наконец он погладил Анжелину по щеке.

— Знаю, малышка, тебе нелегко приходится после смерти мамы. У меня отвратительный характер… Как нам ее не хватает!

Из глаз Анжелины брызнули слезы, но она все же сумела прошептать «да».

— Да, нам ее не хватает, папа. Так будет многие годы — все годы, что мне суждено прожить. Боже, как это несправедливо!

Анжелина встала и вышла из мастерской, оставив отца в смятении.

«Вылитая Адриена, — думал Огюстен. — Ее походка, не говоря уже о манере возражать мне с праведным неистовством в голосе! Пусть она продолжит дело матери. Храни ее Господь…»

Огюстен Лубе встретил ту, которая затем стала его женой, при трагических обстоятельствах. Молодая повитуха Адриена принимала роды у сестры сапожника, Сюзанны Лубе. Сюзанна родила мертвого ребенка, после чего у нее открылось сильное кровотечение. Тогда собралась вся семья.

«Я плакал, никого не стесняясь, — вспоминал Огюстен. — Соседка твердила, что повитуха, несмотря на свою молодость, очень опытная, но она не могла ничего сделать, чтобы спасти Сюзанну. Она говорила, что я должен подождать, что меня позовут проститься с моей бедной сестрой. Потом я услышал легкие шаги на лестнице и передо мной предстала красавица, похожая на ангела. Но лицо ее было искажено мукой, а белый передник был весь забрызган кровью. Это была ты, Адриена, с глазами, полными сострадания ко всем нам. Ты сказала, чтобы я быстро поднялся наверх, поскольку умирающая Сюзанна хочет меня видеть».

Огюстен печально вздохнул и встал. Он страстно любил свою жену и первое время после свадьбы надеялся, что она оставит свое ремесло. Но тщетно.

«Адриена, я никогда не мог обладать тобой в полной мере. Я стоял после всех этих женщин, которым ты помогала освобождаться от созревшего плода и днем и ночью. Сколько раз я седлал для тебя ослицу… Даже в лютый мороз ты оставалась подле своих пациенток столько, сколько считала необходимым».

Сапожник мысленно разговаривал с покойной женой. Анжелина ушла в свою комнату и закрыла дверь на ключ. Это были ее владения, ее убежище. Лубе жили скромно, но правила гигиены соблюдали неукоснительно, дом содержали в порядке. В углу комнаты молодой женщины стояла жаровня, и в отсутствие дочери отец всегда поддерживал огонь. Обстановка состояла из кровати с балдахином, массивного кованого сундука, стола, соломенного стула и небольшого буфета из черешневого дерева.

«С какой охотой я бы сейчас легла! — думала Анжелина, снимая юбку, подол которой был мокрым и забрызганным глиной. — Но я должна что-то решить с собакой».

Овчарка следовала за Анжелиной. Та пыталась отогнать ее, приказывала вернуться домой, но собака не слушалась или же чувствовала по голосу, что молодая женщина хочет прямо противоположного.

«Какая же я глупая! — думала Анжелина. — В Бьере я заявила, что это моя собака. Значит, я не хотела с ней расставаться. И она это поняла. Я не думала, что собаки такие умные!»

При свете небольшой керосиновой лампы Анжелина тщательно помылась. Она потеряла много крови, все ее белье было испачкано.

«Мне надо отдохнуть, я очень устала. Мама говорила, что, бывало, женщины не вставали с постели дней сорок. Конечно, богатые знатные дамы так и поступали, но простолюдинки не могли позволить себе ничего подобного. А вдруг ночью у меня откроется кровотечение?! Если я засну и не проснусь утром, отец найдет меня в луже крови… Пресвятая Дева, помоги мне!»

Анжелина нервно ощупала живот, проверяя тонус матки.

— Похоже, все в порядке, — успокоила она себя.

Дрожа от переживаний, Анжелина сделала новую прокладку из куска ткани. Затем она надела домашнее хлопчатобумажное платье.

— Вот теперь мне лучше!

Но все же Анжелина не спешила спускаться в кухню, где отец уже накрывал на стол.

«Анри, сыночек мой любимый, ты так далеко от меня! — сетовала она в полной тишине. — Может быть, ты плачешь или тебе холодно! Эвлалия не станет носить тебя на руках, как я, ты не сможешь ощутить тепло материнского тела».

Образ ребенка, припавшего к груди кормилицы, стоял у Анжелины перед глазами. Она с трудом смогла сдержать крик отчаяния. Она хотела, чтобы ее сын был здесь, рядом с ней. Он такой красивый, такой нежный, такой уязвимый…

— Нет! Нет! Я не могу оставить его у этих женщин! Завтра же заберу его и уеду с ним в Испанию. Там я наймусь служанкой на какую-нибудь ферму и не расстанусь с ним. Если надо, я привяжу его к спине, как это делают цыганки. Я буду много работать, буду зарабатывать на хлеб.

Анжелина уткнулась лицом в колени… Нет, это всего лишь безумная мечта обезумевшей матери.

— Анжелина! — позвал дочь сапожник. — Суп на столе! Я слышу, как ты разговариваешь сама с собой! Что такое?

Анжелина быстро накинула на плечи шерстяную шаль и стала спускаться по лестнице. Потом прошла несколько шагов по темному холодному коридору до двери, ведущей в кухню.

На этот раз отец, увидев дочь, улыбнулся. Анжелина поспешила сесть перед дымящейся тарелкой.

— Благодарю тебя, папа, за ужин, — просто сказала Анжелина.

— А благословение? — удивился Огюстен. — С каких это пор ты благодаришь меня прежде, чем Господа Бога?

— Но ведь не Господь Бог сварил этот суп! — возразила Анжелина. — И не он обработал наш клочок земли и посадил овощи. Этим ужином я обязана тебе, папа.

— О, да ты еретичка! — проворчал Огюстен. — Если ты разуверилась, не вспоминай в моменты грусти ни Пресвятую Деву, ни Иисуса. Я не узнаю тебя, Анжелина!

Он сел за стол и, закрыв глаза и сложив руки, начал читать молитву. Анжелина вызывающе смотрела на отца. Огюстену Лубе было пятьдесят два года. У него были седые волосы, низкий лоб, нос с горбинкой. Он никогда не считался красивым, но в молодости пухлые губы и голубые глаза делали его привлекательным.

— Отец, ты закончил? Можно есть? — с иронией спросила Анжелина, давая выход раздражению.

— После той злой шутки, что ты сыграла со мной, могла бы вести себя более скромно! — рассердился отец. — Какая муха тебя укусила?

— Не муха, а овчарка, — наконец решилась Анжелина. — Она в конюшне вместе с ослицей. Собака шла за мной от самого Бьера. Я не смогла от нее отделаться. К тому же ее присутствие придавало мне уверенности. Не сомневаюсь, что она бросилась бы на помощь, повстречай я злых людей. Отец, я хочу ее оставить.

Сапожник с недоумением смотрел на дочь. Минутой позже он стукнул кулаком по столу.

— Собака, овчарка! — закричал Огюстен. — Да ты лишилась разума, дочь моя! Чем ты собираешься ее кормить?

— Я все решила. Она будет есть хлебные корки и кусочки сыра. Я попрошу мадемуазель Жерсанду отдавать нам остатки еды. Она не откажет мне.

Анжелина пристально смотрела на отца. Он выдержал ее взгляд, качая головой. В глубине души он всегда восхищался удивительной красотой своей дочери. Сейчас она казалась какой-то другой, такой хрупкой в ореоле своих роскошных рыжеватых волос. Лиловые глаза казались более светлыми, а веки — темными.

— Нет, завтра утром ты прогонишь собаку! — решительно сказал Огюстен. — Я терплю присутствие кошки, которую ты приютила, только потому, что она избавила нас от мышей, но собака… Она нам не нужна.

— В любом случае она не уйдет, — пожала плечами Анжелина. — Я могу прогнать ее со двора, но она уляжется на улице. Она уже выбрала меня.

— Боже мой! Сколько глупостей мне пришлось выслушать сегодня вечером! Хорошо, после ужина покажешь свою собаку.

На губах Анжелины заиграла победная улыбка. Отец всегда уступал ей! У Огюстена Лубе, человека несдержанного и неукоснительно соблюдающего правила приличия, была одна слабость: его единственная дочь. Он лелеял ее, ведь сыновья умерли в младенческом возрасте, а жену он потерял прошлой осенью.

Огюстен Лубе встал, чтобы достать сыр из шкафа. Затем отрезал два ломтя хлеба.

— Что-то смущает меня в истории твоей клиентки, этой распутной женщины, — сказал он. — Если ты увезла только что родившегося ребенка, значит, его не крестили?

— Полагаю, что этим занималась его бабушка, папа. Ведь ему было уже три дня!

— В таком случае, неужели ты думаешь, что кюре ни о чем не догадался, не понял, чей это ребенок? Дочь моя, ты должна была спросить об этом. Лучше окрестить ребенка дважды, чем ни разу. Хочу напомнить тебе, что повитуха имеет право сама крестить новорожденных.

— Только в том случае, если они находятся в смертельной опасности, папа, — возразила Анжелина.

Она без аппетита съела сухой, пересоленный кусок овечьего сыра. Огюстен налил ей стакан вина.

— Выпей, это придаст тебе бодрости, малышка, — сказал он. — Мне не нравится, что ты такая бледная. Можно подумать, что тебе пускали кровь.