Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек

«Наперстянка, чабёр, шалфей, иссоп, лапчатка, ромашка лекарственная, тысячелистник. Каждое растение обладает не только полезными свойствами, но и таит в себе опасность. Господь одарил простых смертных множеством лекарственных растений, чтобы они могли лечить свои болезни».

Старый монах принялся взвешивать пакетики с травами на чугунных весах с медными чашами, прищуриваясь, чтобы лучше видеть стрелку весов.

— Ты все еще хочешь пройти годовой курс обучения, Анжелина? — поинтересовался он.

— Да, но сначала я должна накопить денег, брат Эд. Я приобрела определенные знания, помогая матери, и, если бы могла, уже занялась бы практикой. Но увы! Надо поучиться еще год. Я должна получить образование на медицинском факультете или в какой-нибудь больнице. Мне хотелось бы учиться в нашем городе[10], но тут нет повитух с дипломами. Директор больницы настоятельно советует пройти обучение в родильном отделении при больнице Святого Иакова в Тулузе. Но я боюсь, ведь придется целый год жить вдали от дома[11].

— Это необходимо, дитя мое, — нравоучительным тоном произнес монах. — Ты, безусловно, получишь дополнительные знания. Я задал тебе этот вопрос, потому что нашел кое-что интересное в библиотеке нашего каноника[12] и сделал выписку специально для тебя.

Старик вынул лист из своего журнала и протянул его молодой женщине. Толстая матовая бумага была исписана аккуратным почерком.

— Благодарю вас, брат Эд. Что это?

— Текст клятвы, написанной в прошлом веке нашей святой Церковью для повитух из парижской богадельни, — объяснил старик. — Полагаю, эта клятва подходит и для нашего времени.

Анжелина начала тихо читать:

«Обещаю и клянусь Богу, Творцу всемогущему, а Вам, мсье, его наместнику, жить и умереть в вере апостольской Католической Римской Церкви и выполнять с точностью и верностью, на которые я только способна, миссию, доверенную мне. И днем и ночью я буду присутствовать при родах как богатых, так и бедных женщин. Я буду ухаживать за ними, чтобы ни с матерью, ни с ребенком не случилось никакого несчастья. И если я пойму, что им грозит опасность, отвести которую не позволяют мне ни мои силы, ни мои знания, я позову врачей-хирургов или более опытных в этом искусстве женщин и буду поступать в соответствии с их советами или с их помощью.

Я обещаю не раскрывать тайны семей, которым буду помогать, обещаю пресекать суеверия и незаконные методы либо словами, либо знаками, либо иными методами, чтобы помочь разрешиться женщинам, роды которых будут происходить с осложнениями или которые окажутся в опасности. Я обещаю, что буду советовать им положиться во всем на волю Божию и прибегнуть к молитвам нашей Церкви. Я также обещаю ничего не делать из мести или по иным преступным причинам, ни под каким предлогом не советовать женщинам избавиться от плода или ускорить роды противоестественными способами. Я, будучи добропорядочной и богобоязненной женщиной, обещаю способствовать всеми своими силами телесному и духовному здоровью как матери, так и ребенка. Наконец, я обещаю незамедлительно ставить в известность моего пастыря о рождении детей, не крестить и никому не позволять крестить их в доме, кроме тех случаев, когда в этом есть насущная необходимость, и не относить их для крещения священникам-еретикам»[13].

Последнюю страницу молодая женщина прочитала, повысив голос. Она разволновалась. Ее смутил глубокий смысл клятвы, а упоминание о священниках-еретиках вызвало раздражение.

— Брат Эд, считаете ли вы мадемуазель Жерсанду врагом Католической Церкви? — спросила она. — Считаете ли вы ее еретичкой?

— Нет, Анжелина! Не стоит возмущаться, — ответил монах. — Этот текст был написан в 1786 году. С тех пор много воды утекло под мостами Парижа и иных мест. Сохрани эту клятву и читай ее в одиночестве, тщательно обдумывая обязательства, которые ты собираешься взять на себя.

— Благодарю за оказанную мне услугу. Это так мило с вашей стороны! Простите, если я расстроила вас, упомянув о мадемуазель Жерсанде. Она моя подруга, духовный наставник, хотя и протестантка.

— Возможно, это-то и привлекает тебя, дитя мое, — откликнулся брат Эд. — Тебя привлекает иное, неведомое. Но я охотно признаю, что без этой эксцентричной особы наш город стал бы более скучным.

Они обменялись заговорщическими улыбками. Все их беседы заканчивались именно так, поскольку они с уважением относились друг к другу. Анжелина заплатила за травы и вышла. Жизнь входила в привычную колею.

«На десять минут я забыла об Анри! — подумала Анжелина. — Я должна вести себя разумно, все время повторять, что мой малыш в безопасности, я вскоре опять его увижу, пусть мне и приходится для этого лгать».

Одна фраза из клятвы не давала ей покоя: «Я обещаю не раскрывать тайны семей, которым буду помогать». Анжелина усмехнулась.

«Если бы моя клиентка — женщина, изменившая мужу, о которой я выдумала эту ужасную историю, — существовала на самом деле, я бы рассказала о ней папе… Но малыш, которого я доверила дамам Сютра, — это мой малыш, пока о нем никто не должен знать. И он не будет незаконнорожденным».

Молодая женщина, погруженная в эти мысли, шла вдоль стены собора к бакалейной лавке и не сразу заметила, что собака исчезла. Она уже собиралась свернуть на Новую улицу, как вдруг чья-то крепкая рука схватила ее за плечо и над ухом раздался хриплый голос:

— Ну что, красавица, прогуляемся с утра пораньше? А почему ты спрятала свои прекрасные волосы под этим монашеским чепцом?

Анжелине не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто к ней подошел. Разъяренная молодая женщина круто повернулась:

— Отойди, Блез Сеген! — воскликнула она. — Отпусти меня!

Перед ней стоял мужчина лет тридцати. Он, смеясь, ослабил хватку и провел пальцами по ее шее.

— Не бойся, дорогуша! Я хочу немного развлечься, — сказал он тише. — Ты же знаешь, что нравишься мне и что в конце концов я женюсь на тебе.

— Ты хочешь, чтобы я вышла замуж за такую свинью, как ты? — возмутилась Анжелина. — Ты себя видел? С меня довольно и того, что я вижу тебя каждый божий день!

Блез Сеген, шорник по профессии, среднего роста, мускулистый, плотный и широкоплечий, с трудом терпел ее оскорбления. Он в течение многих месяцев преследовал молодую женщину, отпуская вольные шуточки и делая непристойные намеки на то, как они проведут свою первую брачную ночь. Анжелина с презрением смотрела на его лицо, похожее на свиное рыло, с узким лбом, выступающим носом и тонкими губами. Когда он смеялся, были видны гнилые зубы. Но самым ужасным был взгляд его серых глаз, плутовских и порочных.

— Когда ты станешь моей женой, ты перестанешь называть меня свиньей, Анжелина, — произнес он угрожающе.

Молодая женщина попыталась сбросить с себя его руку, освободиться от пальцев, сжимавших ее горло. Он внезапно уступил, но это было уловкой, ибо тут же стащил с ее головы белый хлопчатобумажный чепец, прикрывавший волосы.

— Все такая же рыжая! — усмехнулся мужчина.

И тут раздался звук, похожий на громовой раскат, а затем грозный рык. Овчарка бросилась на Блеза Сегена, словно животное, вырвавшееся из ада.

— Черт возьми! — закричал шорник. — Откуда она взялась?

Больше он ничего не успел сказать. Мощные челюсти сомкнулись на его руке. Собака не кусала, она просто не отпускала руку, мотая головой из стороны в сторону.

— Каждому овощу свое время, Блез, — злорадно усмехнулась Анжелина.

Кулаком мужчина ударил собаку по морде. Животное отскочило, готовое вновь напасть.

— Подойди ко мне, мой спаситель! — позвала молодая женщина. — Оставь его! Подойди, он не стоит твоего гнева.

Ощетинившаяся овчарка продолжала рычать. Анжелина погладила собаку. Разъяренный шорник не спускал с нее глаз.

— Это моя собака, — сказала Анжелина. — И она никогда не расстается со мной, так что берегись.

Солнечные лучи золотили волнистые волосы Анжелины и придавали ее глазам блеск драгоценных камней. Никогда прежде она не была для Блеза Сегена такой желанной. Эта девушка с тонким лицом и изящным станом была роскошью, которую он не мог себе позволить. Уязвленный шорник показал пальцем на овчарку.

— Я убью твою собаку! — проревел он. — Твой отец рассмеялся мне в лицо, когда я попросил у него твоей руки. Он тоже дорого заплатит за это, старый очкарик! Ты всего лишь девка, Анжелина Лубе, нищенка! Я думал, что ты лучше других, но ты стоишь не дороже, чем шлюхи с улицы Фуа. Я-то знаю! Если я расскажу о том, что видел, ты перестанешь быть такой гордой.

— Интересно, что ты такого мог видеть! — возмутилась Анжелина. — И потом, никто не станет слушать такого дурака, как ты. И ты прекрасно это знаешь!

Ссора привлекла внимание зевак. На них смотрел почтальон с перекинутой через плечо кожаной сумкой; через стеклянную витрину своей лавки их разглядывала Ивонна Пикмаль, бакалейщица. Две женщины, несшие большие корзины с бельем, предусмотрительно остановились. В Сен-Лизье любили Анжелину. Она была дитя города, ведь родилась и выросла здесь. Семья Сегенов приехала из долины Биро, расположенной в нескольких километрах к юго-востоку, и обосновалась в Сен-Жироне. Блеза, старшего сына, запойного пьяницу и распутника, местные жители считали чужаком, посторонним. Он об этом знал и потому предпочел удалиться, красный от унижения и ярости.

Анжелина минутку постояла, размышляя, что же Блез Сеген мог видеть такого, что компрометировало ее. В конце концов она отбросила все страхи, успокаивая себя тем, что они с Гильемом были очень осторожны и что Блез просто провоцировал ее. Затем она повернулась к собаке, стоявшей рядом.

— Спаситель, какое хорошее имя! Что ты об этом думаешь, собака?

Когда Огюстен Лубе узнал об этом инциденте, то долго смотрел на огромную белую собаку. Будучи человеком набожным, он увидел во вмешательстве овчарки знак свыше.

«А вдруг это моя Адриена послала собаку, чтобы та присматривала за Анжелиной? — спрашивал он себя. — Сейчас, когда она в раю, среди ангелов, это показалось ей достаточным, чтобы оберегать нашу семью».

— Хорошо, пусть твой спаситель остается, — вздохнул Огюстен. — Но жить он будет в конюшне. Днем ты будешь привязывать его во дворе. Если он набросится хотя бы на одного из моих клиентов, я быстро пойду по миру.

— Хорошо, папа. Если бы ты видел его… Да это настоящий медведь! Теперь я ничего не боюсь! Скажи, как ты думаешь, Блез может причинить ему зло?

За многие годы жизни сапожник научился разбираться в людях: шорник не внушал доверия. В задумчивости он погладил бороду.

— Это грубиян, настоящий бандит, Анжелина. Если можешь, избегай встреч с ним. При необходимости овчарка сумеет тебя защитить — эти собаки вступают в схватку с волками и медведями.

Молодая женщина расслабилась, слова отца успокоили ее. Она пошла на кухню, где дожидались две форели, которых нужно было выпотрошить и пожарить.

«Через месяц или даже чуть раньше я поеду в Бьер и увижу своего маленького Анри, — говорила себе Анжелина. — Спаситель будет меня сопровождать. Благодарю тебя, Господи, за то, что ты послал мне этого сторожа!»

На следующий день у Анжелины пропало молоко. Она немного поплакала и смирилась с неизбежным. В тот день в Сен-Лизье шел дождь…

На следующий день после злосчастной встречи с Блезом Сегеном, несмотря на проливной дождь, Анжелина решила навестить мадемуазель Жерсанду, которую считала единственным другом, невзирая на большую разницу в возрасте.

— Возвращайся пораньше! — попросил отец. — И возьми зонт. В последнее время ты плохо выглядишь. Не хватает еще заболеть!

Молодая женщина обещала быть осторожной. С сожалением заперла она овчарку в конюшне.

— Ты не можешь пойти со мной к Жерсанде, Спаситель. Ты не маленькая комнатная собачка, — сказала Анжелина. — Составь компанию Мине.

Анжелина вышла из ворот, которые некогда были воротами крепостной стены укрепленного города. Мостовая была скользкой, но девушка быстро спустилась по улице на площадь с фонтаном. Из-за вчерашнего происшествия она была настороже.

«Блез Сеген подкрался ко мне незаметно, — вспоминала Анжелина. — Хотя весит целый центнер, ходит он бесшумно. Интересно, почему он бродит здесь, ведь живет в Сен-Жироне? Все еще надеется, что я проявлю к нему интерес? Если Гильем узнает, что этот грубиян прикасался ко мне, что он сорвал с моей головы чепец, то придет в ярость!»

Все лето шорник оказывал знаки внимания Анжелине Лубе. Четырнадцатого июля[14] он даже пришел на бал, устроенный на базарной площади у стен монастыря. Столетние платаны, в тени которых в базарные дни сидели торговцы, были украшены разноцветными бумажными фонариками.