На самом деле никто ее не ждал. Рабочий стол, заваленный разбросанными в беспорядке бумагами, нагонял тоску. После смерти матери Анн прятала свое отчаяние в кучу повседневных забот. После ссоры с Лораном она не могла заставить себя даже разобрать почту, трудно было сесть за наброски плаката, связать воедино две мысли. Уже две недели его нет в комнате, он ушел. Куда? Привратница об этом ничего не знала. Конечно же, вернулся к себе в Экс-ан-Прованс. Во всяком случае, ничего не оставил после себя – ни носка, ни платка. Только теперь она поняла, что это разрыв. Но разве не этого ей хотелось?

В сотый, в тысячный раз она прокручивала перед собой сцену в ресторане. Зачем она устроила ему такой отвратительный прием? Вместо того чтобы смущать его, могла бы предложить ему сесть с ними за столик. Марк все понял бы правильно. Ну пообедали бы они втроем. В итоге Лоран, ставший для нее всем, принесен в жертву, вместо ничего более не значившего Марка. Заботилась о приличии? Какая глупость! А пощечина посреди улицы? Будто наказала дерзкого юнца.

А прав-то был он. Хотя бы потому, что жил главным. Он жаждал свободы, ему претили любые правила и ограничения, его невозможно удержать в клетке. Как же он должен был ее презирать после той перепалки, когда она снова выставила себя во всей своей красе, полной обычных условностей?

Наскоро, набегом затащила она его в странный, непривычный мирок тридцатилетних теток. Так кем же он был для нее? Сумасбродной авантюрой или полыхающим откровением? Или тем и другим сразу? Изо всех сил Анн пыталась забыть его. Но чем больше усилий она прилагала, изгоняя его из памяти, тем прочнее он там обосновывался. С присущим ему напором, со всей своей требовательностью, пылкостью. В этой неравной борьбе она истратила все силы. Скисло ее чувство юмора. Она с трудом переносила выходки отца, Луиза ее раздражала. Она вдруг спросила себя, поняла бы ее Мили, и эта мысль вспенилась в душе нежностью. Анн бросилась было в немой диалог с вызванным в памяти образом, но тот ускользал тем быстрее, чем сильнее хотелось его удержать. Интересовала ее не Мили-мать, но Мили-женщина. Лицом к лицу с любовью. Если бы Мили увидела Лорана, что бы подумала о нем? Поддалась бы этой его загадочной притягательности дикого зверя? Да, несомненно! Анн снова и снова повторяла эти слова, оправдываясь в собственной слабости. Сердце в груди билось часто-часто, ей хотелось плакать. Но нужно еще обсудить с Каролю и Бруно их макет, отвечать на телефонные звонки, спуститься к мсье Куртуа, который на все посматривал искоса, словно видел за ее спиной Лорана.

А потом опять – дом, ужин, телевизор… Сидя возле отца в гостиной, Анн вышивала. Пьер уткнулся в экран с прыгающими на нем персонажами какой-то музыкальной пьесы. Отныне это все, на что она может надеяться. Она и ее отец. Друг против друга. Тишина и молчание. Забвение в привычках. Тюрьма да и только. Она вспомнила Лорана, бродившего по комнате и трогающего безделушки, накинувшегося на ее рукоделие: «Так это твое?» Воспоминание ударило под дых, плоть завопила: «Идиотка, что ты натворила? Зачем ты позволила ему уйти? Он-то был в ладу с самим собой, а ты… ты…»

Перед глазами все задрожало. На экране посреди декораций, составленных из каких-то кубов, шаров, лестниц, гримасничал дурацкий певец. Отец клевал носом, временами вскидывая голову. Чем дальше, тем реже. Как он умудряется совсем не стареть? Не собирается же он сохраниться таким до девяноста лет? Но хватит старости, болезней, траура… Ей нужны ветер, солнце, распахнутое небо!

– Спокойной ночи, папа, – сказала Анн. – Я устала.

– Ты не досмотришь до конца?

– Нет.

В постели оказалось еще хуже, и она приняла таблетку снотворного.


Телефон зазвонил, когда она убирала после обеда посуду. Пьер поднялся из-за стола, снял трубку и чуть погодя крикнул:

– Анн, это тебя!

Она вытерла руки, взяла трубку, и до нее донесся незнакомый мужской голос:

– Так вы Анн?

– Да.

– Я приятель Лорана.

Горло сдавило, и она едва выдохнула:

– Где он?

– У меня. Вам нужно приехать как можно быстрее. С ним не все в порядке, он болен. Запишите адрес, это в Сент-Уане…

Анн нацарапала адрес в блокнот, лежащий рядом с телефоном, вырвала листок и спросила:

– Но что с ним?

Вместо объяснения голос на другом конце провода проворчал:

– Так вы приедете или как?

– Да! Алло, алло! Кого спросить? Который этаж?

– Это небольшой домик. Я буду ждать вас у входа.

Трубку повесили. Она набросила пальто. Охватившее нетерпение скрутило нервы в тугой жгут. Мрачное беспокойство пожирало ее печень.

– Ты куда? – поинтересовался Пьер.

– У меня важная встреча, не жди меня.

Он говорил ей что-то еще, но она его не слышала. Выстрел закрывшейся входной двери избавил ее от всех вопросов. Улица, ночь… и она, бегущая к перекрестку у «Одеона».

Ей повезло – на площади стояло несколько такси. Она влезла в первую машину и назвала адрес. Шофер не знал, где это, и долго копался в справочнике. Анн нервничала. Наконец они отъехали. Машина пересекла Сену. Тысячью огней взорвалась авеню Опера. В этой черно-золотой суматохе могло приключиться что угодно. Где-то там – Лоран. Но какой Лоран? Отчего мужчина на другом конце провода ничего не стал уточнять? Мимо неслись уличные фонари. На боковом стекле проступили узнаваемые очертания заставы Сент-Уан. Вспомнился блошиный рынок, куда они с Мили приходили побродить. Такси нырнуло в лабиринт плохо освещенных улочек, нерешительно попетляло, прибавило скорости, наконец остановилось.

– Это здесь, – заявил таксист.

Она вышла и очутилась перед двухэтажным флигелем с облупившимися стенами. На ступенях перед входом сгорбился чей-то силуэт. Анн толкнула калитку, поднялась на три ступени. Свет из окна первого этажа освещал молодое лицо с ухоженными усиками, свисающими вниз крысиными хвостами.

– Так это вас Лоран попросил мне позвонить? – спросила она.

– Он так ухайдакался, что ни о чем просить не может. Но он рассказывал о вас очень часто. Я отыскал вас в телефонной книге.

– Что с ним?

– Больше двух недель не ест. На прошлой хотел покончить с собой, проглотил кучу таблеток. Хорошо, что его вырвало. Боюсь, как бы он это не повторил. Не знаю, что делать… вот.

Анн слушала его с душевной болью, но не удивлялась, будто давно предчувствовала все, о чем ей сообщил этот парень. Важно лишь одно – Лоран здесь! Они переступили порог. Сразу за дверью большая комната с голыми стенами. В ней Анн увидела с дюжину длинноволосых, хмурых парней и девиц. Одни курили, сидя на каких-то ящиках или пристроившись прямо на полу, на восточный манер, другие вяло перебрасывались в карты. Какой-то немощный юноша с пустыми глазами наигрывал на тростниковой дудочке нечто меланхоличное. Незамысловатая мелодия была бесконечной. На матрасе, живот к животу, спала парочка. Никому до Анн не было никакого дела.

Провожатый провел ее к лестнице в глубине комнаты. Вслед за ним Анн поднялась по ступенькам наверх.

Одна из дверей второго этажа была открыта. Лампочка на конце голого провода тускло освещала сумрачную комнату. Со стен свисали отклеивающиеся там и сям желтые в полоску обои. Пол забросан окурками, обрывками шпагата, бутылочными пробками. На спинке одного стула висело грязное полотенце. В ногах раскладушки Анн различила графин с водой, ампулы из-под каких-то лекарств и грязные ботинки Лорана. Сам он дремал на матрасе без простыни, не раздевшись, лицом к стене.

– Эй, к тебе пришли, – сказал парень, трогая его за плечо.

Лоран не шелохнулся.

– Лоран! – позвала его Анн.

И тогда он медленно повернулся к свету, показалась худая, бледная, обезображенная всклокоченной бородой физиономия. Лихорадочно блеснули зрачки. Сиплый кашель потряс его грудь. Потрескавшиеся губы дрогнули, он прикрыл глаза, впадая в забытье, и вдруг закричал:

– Что ты здесь вынюхиваешь, Анн?

– Лоран! – глухо выдавила она. – Что случилось? Ты болен?

Парень, который привел Анн, вышел и закрыл за собой дверь. Она села на край раскладушки.

– Я не болен, – ответил Лоран. – Мне все здесь нравится. И я требую только одного – чтобы ты отсюда убралась.

– Никуда я не пойду. Мне нужно знать… что это за лекарства, там на полу?

– Одни – чтобы заснуть, другие – чтобы проснуться. Такие вот фокусы. Они помогают мне быть в форме.

Анн попыталась взять его за руку, но он резко отстранился.

– Лоран, ты не можешь здесь оставаться среди этой нищеты, в этой грязи! – воскликнула она.

– Ну так вот представь себе, что эта нищета, эта грязь устраивают меня! – крикнул он в ответ. – Все, что смущает тебя, радует меня! Все, что внушает тебе отвращение, меня возбуждает! Просто друзья, просто жизнь, безо всяких там обещаний, без ложных ужимок. Пустой желудок, зато свободная голова; грязные ноги, зато чистая душа! Чего тебе нужно, Анн? Мы с тобой из разных миров. В отличие от тебя, я не прихожанин храма пристойности. Вбей же себе в башку, что ты представляешь собой то, что я презираю больше всего на свете, – респектабельность, пунктуальность, предусмотрительность, расчетливость… Дерьмо! Жизнь коротка!

Приступ кашля снова сдавил ему горло. Глаза налились кровью, он задыхался.

– Хорошо, – сказала Анн. – Куда бы ты хотел уйти?

– Никуда! Меня не мучают дурацкие сомнения, я живу лишь сегодняшним днем!

– А со мной, вдвоем?

Он ухмыльнулся:

– Вдвоем? Наверное, втроем – с твоим бывшим мужем?

Она подняла руки к лицу и в отчаянии уронила их на колени. Снова он о своем! Непоколебим, как скала.

– Повторяю тебе еще раз, Марк для меня – всего лишь приятель! Пойми же ты это!

– Я давно все понял!

– Не думай о той глупой истории. Допустим, тогда, в ресторане, я была не права. Тебе нужно вернуться в дом.

– Для чего? Здесь есть все, что мне надо. Если мне нужна девчонка, всегда какая-нибудь найдется, среди этих вон подружек.

Анн посмотрела на него в ужасе, будто он плюнул ей в лицо. Задрав подбородок, с полубезумным блеском в глазах, он продолжал ерничать.

– А что ты себе думаешь? Что я живу тут, как монах, целых пятнадцать дней? Настолько в тебя влюбленный, что не смею думать о других? Ты видела девчонок внизу, а? Они красивые, правда? И такие милые, такие ласковые! И молодые, ты слышишь меня, молодые!

В груди у Анн, подобно вскипающему молоку, нарастал гнев.

– Замолчи! – одернула она его резким тоном.

Лоран фыркнул:

– Опять приказываешь! Ты не можешь жить без приказов. Сухая, как теорема, ненужная, как старые занавески!

Она вскинула руку. Нужно заглушить этот полный злобы голос, разом остановить весь этот кошмар. Сейчас она не будет жалеть о том, что врезала ему. Все это мелькнуло у нее в голове яркой вспышкой, а рука тем временем смачно улеглась Лорану на щеку. И Анн бросилась от него, ошарашенного, к выходу. Невероятным, каким-то обезьяним прыжком он опередил ее и, загородив проход, схватил за руки:

– Да у тебя мания какая-то! Ты не можешь видеть меня, не дав пощечины.

– Пусти, – оборвала она его. – Ты мне противен.

Но Лоран не подчинился, а настойчивыми рывками повлек ее вглубь комнаты. Его небритое лицо дергалось от нервного тика. Он икал, кашлял и не переставая бормотал что-то несвязное. Заливаясь слезами, Анн почти не сопротивлялась. Он толкнул ее на раскладную кровать и рухнул сверху. Подавленная, она чувствовала на своих губах его лихорадочное дыхание. Его колючая борода царапала ей щеки. Анн потонула в его резком запахе. Внезапно он простонал:

– Анн, Анн, любовь моя! Прости… я люблю тебя! Я подыхаю без тебя! Зачем ты это сделала?

– Что – это, Лоран?

– Этот мужик, кто он тебе?.. Этот Марк… Я не могу больше… ты моя… только моя! Скажи, что это так!

– Это так, поверь…

– Как было ужасно сознавать, что тебя нет… Я не знал, зачем вообще я есть, без тебя… мне не хотелось больше жить.

Никогда прежде не был он таким уязвимым. У него же, кроме нее, никого нет! Очутившись посреди этой полыхающей мольбы, ее захотелось лишь одного: быть его единственной и верной сиделкой, пристанищем, спасением. Жадно жуя ее губы, он скинул с нее пальто, расстегнул пуговицы на блузке, оголил плечи. Руки его вспотели. Он покрывал ее поцелуями, она нежно гладила ему волосы и думала: «Я его люблю. Я его снова нашла. Я ему нужна, все просто, и я сделаю его счастливым…» А он совсем на ней размяк; тело ослабло, черты лица поблекли, дыхание стало сиплым, во взгляде промелькнула тоска. У него ничего не получилось, он уткнулся в плечо Анн головой и выдохнул:

– Что со мной?

– Ничего, – ответила она. – Успокойся, тебя лихорадит.

У него стучали зубы, он плакал. Анн обхватила руками и прижала к себе мокрое, горячее, беззащитное, покорное дитя. Она вкушала любовь, словно пищу, она убаюкивала свою добычу. Наконец она прошептала: