Наша любимая блинная в нескольких минутах ходьбы, и, едва я вижу, как продавец выливает тесто на сковородку, мой страх прогулять занятия резко исчезает. Я делаю заказ в своей обычной манере – тыкаю пальцем в картинку с банановым блинчиком с «Нутеллой» и говорю «пожалуйста». Мужчина размазывает теплый шоколадный спред с лесным орехом по тонкому блинчику, заворачивает туда банан и посыпает сверху кокосовой стружкой. В качестве заключительного штриха он добавляет шарик ванильного мороженого. Настоящая ваниль, с черными пятнышками.

Я откусываю кусочек и жмурюсь от удовольствия. Теплый, клейкий, шоколадный, блинчик само совершенство.

– У тебя «Нутелла» на подбородке, – смеется Рашми, показывая на меня вилкой.

– Мм… – мычу я.

– Забавно, – говорит Джош. – Похоже на маленькую эспаньолку.

Я опускаю палец в шоколад и подрисовываю усы:

– Так лучше?

– Возможно, если только ты не собираешься строить из себя Гитлера, – говорит Рашми.

К моему удивлению, Сент-Клэр прыскает от смеха. Это воодушевляет. Я снова опускаю палец в шоколад и подрисовываю с одной стороны завиток.

– Неправильно, – говорит Джош. – Иди сюда.

Он макает палец в краешек шоколадной лужицы и аккуратно, профессионально точно дорисовывает вторую половинку, а затем исправляет и мою часть. Я оценивающе разглядываю отражение в окне ресторана – усы получились пышные и завитые. Друзья хохочут и хлопают в ладоши, а Мер делает фото на память.

Мужчины в изящно повязанных шарфиках за соседним столиком смотрят на нас с отвращением, и я делаю вид, что подкручиваю кончики своих нутелловских усов. Наконец-то меня хвалят, и в итоге Сент-Клэр дарит мне едва заметную улыбку.

Это чудесно.

Я вытираю шоколад с лица и улыбаюсь в ответ. Сент-Клэр качает головой. Остальные пускаются в обсуждение самых причудливых видов растительности на лице – у Рашми есть дядя, который однажды сбрил все волосы, кроме тех, что росли по краю лица, – а Сент-Клэр подается вперед, чтобы что-то мне сказать. Его лицо так близко к моему, но в глазах пустота. Он говорит с хрипотцой:

– По поводу того вечера…

– Забудь об этом, ничего страшного, – говорю я. – Все уже убрано.

– Что убрано?

Ууупс.

– Ничего.

– Я что-то сломал?

Он кажется смущенным.

– Нет! Ты ничего не сломал. Ты просто что-то вроде… ну, знаешь… – Я изображаю, что произошло.

Сент-Клэр качает головой и стонет:

– Прости, Анна. Я знаю, как важна для тебя чистота.

Я смущенно отвожу взгляд:

– Все в порядке. Правда.

– Я хотя бы дополз до раковины? Или душа?

– Все осталось на полу. И на моих ногах. Но совсем немного! – добавляю я, замечая испуганное выражение на его лице.

– Меня вырвало тебе на ноги?

– Все нормально! Со мной было бы то же самое, окажись я в твоей ситуации.

Слова вырываются прежде, чем я успеваю прикусить язык. Я так старалась об этом не упоминать. На лице Этьена отражается боль, но он переходит к другой, не менее болезненной теме.

– Я… – Сент-Клэр косится на остальных, желая убедиться, что они по-прежнему обсуждают волосяной покров на голове. Так и есть. Он пододвигает стул поближе и шепотом говорит: – Я говорил тебе что-нибудь необычное тем вечером?

– Необычное?

– Просто… Я плохо помню, что происходило в твоей комнате. Но могу поклясться, что мы говорили о… чем-то.

Сердце колотится как сумасшедшее, мне тяжело дышать. Сент-Клэр помнит. Вроде бы. Что это означает? Что я должна сказать? Его вопросы будоражат, и все же я пока не готова к этому разговору. Мне нужно время.

– О чем?

Парень чувствует себя не в своей тарелке.

– Может, я говорил что-нибудь странное о… нашей дружбе?… – Вот оно! – Или моей девушке?

Приплыли. Я окидываю Сент-Клэра долгим взглядом. Темные круги под глазами. Грязные волосы. Сутулые плечи. Он так несчастен, что даже непохож на себя. Я не сделаю ему хуже, как бы сильно мне ни хотелось знать правду. Я не имею права его об этом спрашивать. Потому что, даже если я ему нравлюсь, он не в том состоянии, чтобы завязывать новые отношения. Или порывать со старыми. А если я ему не нравлюсь, то наша дружба, скорее всего, на этом закончится. Странно все это.

В данный момент Сент-Клэр, несомненно, нуждается в дружбе.

Я сохраняю невозмутимое, но участливое выражение лица:

– Нет. Мы говорили о твоей маме. И все.

Это правильный ответ. На лице Сент-Клэра проступает облегчение.

Глава семнадцатая

В кондитерской скрипучий пол из толстых досок и люстры, усыпанные звенящими кристаллами цвета топаза. Они сияют, точно капельки меда. Женщины за прилавком упаковывают необычные пирожные в бело-коричневые полосатые коробки и каждую перевязывают бирюзовой лентой с серебряным колокольчиком. Очередь довольно длинная, но все терпеливо ждут, наслаждаясь обстановкой.

Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Один – в виде дерева из макарон, круглых печеньиц в форме сэндвича, покрытых твердой, точно яичная скорлупка, корочкой и с такой тающей, нежной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Второй – в виде композиции из миниатюрных пирожных – гато, – глазированных миндальной крошкой и прессованными засахаренными анютиными глазками.

Наш разговор возвращается к Сент-Клэру. Собственно, мы постоянно о нем говорим.

– Я боюсь, что его отчислят, – говорю я, вставая на цыпочки и пытаясь разглядеть витрину перед очередью, но мужчина в полосатой футболке с веселым щенком на руках загораживает обзор.

В магазине несколько посетителей с собаками, и в этом для Парижа нет ничего необычного.

Мер качает головой, и из-под вязаной шапочки выбиваются кудряшки. В отличие от Сент-Клэра, ее шапка голубенькая, точно яйцо малиновки, и смотрится весьма респектабельно.

Шапка Сент-Клэра мне нравится больше.

– И вовсе его не отчислят, – отвечает Мер. – Джоша ведь не отчислили, хотя он начал прогуливать занятия давным-давно. Директриса никогда не отчислит ученика, мать которого… ну ты знаешь.

Дела ее плохи. Рак шейки матки. Запущенная стадия.

Слова, которые я никогда не хотела бы услышать по отношению к любимому человеку – внешняя радиационная терапия, химиотерапия, – Сент-Клэр слышит каждый день, это теперь неотъемлемая часть его жизни. Сьюзан, его мать, начала курс лечения через неделю после Хеллоуина. Его отец сейчас в Калифорнии и пять дней в неделю возит ее на радиационную терапию, а один раз на химиотерапию.

Сент-Клэр все еще здесь.

Мне хочется удавить его отца. Его родители живут раздельно уже много лет, но отец все равно не дает матери развода. У него любовницы в Париже и в Лондоне, а Сьюзан живет одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец приезжает и остается на пару ночей. Демонстрирует, кто здесь хозяин, чтобы сохранить контроль над ситуацией. А затем снова уезжает.

И вот теперь он ухаживает за женой один, пока Сент-Клэр страдает в шести тысячах миль от матери. При мысли об этой ситуации мне так дурно, что я не могу думать об этом. Несложно догадаться, почему Сент-Клэр сам не свой последние несколько недель. Он забил на учебу, и оценки снизились. Он больше не ходит завтракать в столовую и всегда обедает с Элли. Не считая занятий и ланча, когда он сидит рядом, будто мраморная статуя, мы видимся только по утрам – я бужу его в школу. Мы с Мередит делаем это по очереди. Если не постучать ему в дверь, он вообще не выйдет.

Дверь кондитерской открывается, и в зал врывается холодный ветер. Люстра подрагивает, словно желе.

– Я чувствую себя такой беспомощной, – вздыхаю я. – Если бы я только могла что-нибудь сделать.

Мер вздрагивает и трет друг об дружку ладони. Сегодня на ней чудесные стеклянные кольца. Напоминают сахарную вату.

– Знаю. Я тоже. До сих пор не могу поверить, что его отец запретил ему прилететь к матери на День благодарения.

– Не разрешил? – Я потрясена. – Когда это произошло?

И почему Мер об этом знает, а я – нет?

– Когда его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал, что директриса позвонила его отцу, поскольку ее беспокоило состояние Этьена, и, вместо того чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клэр никуда не полетит, пока не научится вести себя более ответственно.

– Но он никак не сможет сосредоточиться на чем-либо до тех пор, пока не увидит мать! И она нуждается в сыне, нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!

– Это так типично для его отца – использовать любую ситуацию против сына.

Меня вновь начинает снедать любопытство.

– Ты когда-нибудь его видела? Его отца?

Я знаю, что он живет где-то недалеко от нашей школы, но никогда его не видела. И Сент-Клэр, конечно, не держит его фотографию в рамочке.

– Да, – осторожно говорит Мер. – Видела.

– И?

– Он был… милым.

– МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот человек – монстр!

– Знаю, знаю, но у него безупречные манеры. Он постоянно улыбается. Весьма приятный мужчина. – Мер внезапно меняет тему: – Как ты думаешь, может, это Джош плохо влияет на Сент-Клэра?

– Джош? Нет. Хотя возможно. Не знаю. Нет. – Я качаю головой. Очередь продвигается вперед. Мы уже почти дошли до витрины. Впереди виднеются золотистый край тарт татена[27] и кусочек шоколадно-малинового гато.

Сначала местная еда казалась мне чересчур изощренной, но спустя три месяца я наконец поняла, почему французы гордятся своей кухней. Едой здесь наслаждаются. Обед в ресторане длится часами, а не укладывается в несколько минут. Это так непохоже на Америку. Парижане каждый день ходят на рынки за свежими фруктами и овощами, заглядывают в специализированные магазинчики, чтобы купить сыр, рыбу, мясо, домашнюю птицу и вино. Ну и конечно, в кондитерские.

Больше всего я люблю кондитерские.

– Просто Джош как будто убеждает Сент-Клэра в том, что это нормально – забивать на школу, – продолжает наседать Мер. – Я постоянно чувствую себя плохим полицейским. «Вставай. Пора в школу. Ты сделал домашнюю работу?» Понимаешь? А с Джошем все просто: «Да фиг с ним, дружище. Плюнь».

– Да, но не думаю, что он прямо предлагает Сент-Клэру забить на учебу. Просто понимает, что Сент-Клэру сейчас не до того.

Мне немного неловко. Уж лучше бы Джош поддерживал друга, подавая более положительный пример.

Мер открывает рот, чтобы возразить, но я ее перебиваю:

– Как футбол?

– Футбол, – мечтательно произносит девушка, и лицо ее освещается внутренним светом.

Месяц назад Мередит присоединилась к местной девчоночьей команде и теперь тренируется почти каждый день. Всю дорогу до витрины она заваливает меня рассказами о своих последних приключениях на тренировках. Витрина мерцает аккуратными рядами лимонных пирожных; ноздреватых шоколадных кексов; карамельных эклеров, напоминающих балетные туфельки; красных фруктовых пирогов с лесной земляникой, присыпанной сахарной пудрой.

И конечно, макарон.

Длинные ряды макарон на любой вкус и цвет. Изумрудно-зеленые, розово-красные и солнечно-желтые. Пока Мер размышляет над тем, какое пирожное выбрать, я беру шесть. Розовое. Черносмородиновое. Оранжевое. Инжирное. Фисташковое. Фиолетовое.

А потом я замечаю пралине с корицей и лесным орехом, и все. Умереть мне на месте. Хочется залезть на прилавок и слизывать ароматную начинку до тех пор, пока больше не смогу дышать. Я настолько замечталась, что даже не слышу, как кто-то ко мне обращается.

– А?

Я оборачиваюсь и вижу солидного джентльмена с бассет-хаундом. Он с улыбкой показывает на мою полосатую коробку. Мужчина кажется знакомым. Клянусь, что уже где-то его видела. Он говорит на прекрасном французском.

Я развожу руками и пожимаю плечами:

– Же не парль па…

Я не говорю…

Мужчина начинает говорить медленнее, но я все равно не понимаю.

– Мер! Помоги! Мер!

Подруга приходит на помощь. Она болтает с мужчиной целую минуту. Глаза мужчины сияют, пока Мер не произносит фразу, от которой незнакомец ахает.

– Се не па посибл!

Чтобы понять эту фразу, не нужно знать язык. «О нет!» я узнаю на любом языке. Незнакомец окидывает меня грустным взглядом и прощается с Мер. Я тоже говорю «до свидания». Мы с Мер расплачиваемся за свои сладости – подруга выбрала мильфей, слоеное пирожное с заварным кремом, – и выходим из магазина.

– Кто это был? Чего он хотел? О чем вы говорили?

– Ты его не узнала? – с удивлением спрашивает Мер. – Это управляющий театром на ру дез Эколь.

Такой маленький, с красно-белыми огоньками. Он всегда выгуливает Пуса перед нашим общежитием.

Мы проходим сквозь стаю голубей, которых, похоже, совершенно не волнует, что мы можем на них наступить. Они квохчут, бьют крыльями, взлетают и сталкиваются в воздухе.

– Пуса?

– Бассет-хаунда.

Красная лампочка в голове выключается. Конечно же я их видела.