Впрочем, надо отметить, что она общалась не только с императором. Ее общение с Донауровым, Обольяниновым и другими придворными, составлявшими ближний круг Павла, стало более интенсивным. Она познакомилась также с братьями Александром и Алексеем Куракиными, Сергеем Плещеевым, Федором Растопчиным, с адмиралом Григорием Кушелевым. Все они обращались с ней крайне почтительно, совсем как с царственной особой, и это ей, конечно, льстило.

Но главным содержанием ее жизни в Павловске, конечно же, оставалось общение с Павлом. Они проводили вместе много времени — и на прогулках, и во время обеда, и после него. Теперь император делился с ней не только своими мечтами, сокровенными желаниями. Он рассказывал о текущих государственных делах, о том, что занимало его каждый день. Она замечала, что иногда он словно бы ждет от нее совета, подсказки и что она легко может дать такой совет и таким образом повлиять на ход государственных дел. Но ей этого вовсе не хотелось. Ее не интересовали отношения с Портой или Францией, Австрией и Англией, хитросплетения европейской политики. Она с трудом вникала в содержание указов, которые Павел собирался издать — и перед тем рассказывал ей их содержание. Она не желала вмешиваться в назначения, которые сделал или собирался сделать государь. Павел вскоре заметил это и высказался по этому поводу так:

— Вы снова и снова доказываете мне, сколь вы отличаетесь от прочих придворных. Многие из них дали бы отрезать себе руку или ногу, чтобы только иметь возможность повлиять на назначения, что я делаю. Ведь я в силах даровать тому или иному лицу власть обширную, предоставить в его ведения огромные пространства и позволить распоряжаться значительными средствами. И весьма многие лица, даже из числа приближенных ко мне, желали бы сами занять такое место или посадить на него своих родственников. Вы же остаетесь к этим назначениям совершенно равнодушной, вы без всякого интереса проходите мимо этих «сокровищ Аладдина». Но при этом вас никак нельзя назвать равнодушной, невнимательной. Нет, вы весьма внимательны, когда дело касается любви или ненависти, нежности, страдания, отмщения, чести. Вы помните все, что я вам рассказывал, вы храните мои сообщения в сокровенных уголках вашей души. О, как мне дороги эти ваши особенности — ваша способность сочувствовать, ваша бескорыстность!

— Но я не вижу здесь ничего особенного, государь, — ответила Анна. — Разве девушка моего воспитания, с моим кругозором может вникать в тонкости государственных дел? Разве я могу оценить качества человека, которого вы собираетесь поставить во главе армии или губернии? Домашняя кошка не должна изображать из себя льва, царя пустыни, и скромная малиновка не должна вести себя, словно горный орел — ей неуютно будет на вершинах, где обитают орлы. Вот я и не стремлюсь к вершинам, мне достаточно деревьев в вашем парке.

— За то я и люблю вас, Анна, и с каждым днем моя любовь все сильнее, — сказал на это Павел, забирая в плен ее руку и покрывая ее поцелуями. — И пусть тела наши не могут соединиться, в силу ваших предубеждений и воспитания, но души наши давно слились!

Так, в пеших и конных прогулках, беседах наедине, играх и общении прошло лето. С наступлением осенних дождей в Павловске начались сборы, и шестнадцатого сентября двор перебрался в Петербург, в Зимний дворец. Следует заметить, что Павел не любил этого дворца. Это здание не хранило воспоминаний о дорогом его сердцу прадеде, великом Петре, зато все было проникнуто памятью о его матери, императрице Екатерине. Именно воля Екатерины наделила эти просторные залы обильной позолотой, зеркалами, лепниной, сделала их такими роскошными. Эта помпезная роскошь раздражала Павла, которому был по душе строгий, воинственный стиль. Поэтому по его повелению недалеко от Зимнего, в месте слияния Мойки и Фонтанки, спешно возводилось новое здание, призванное стать резиденцией царской семьи, — Михайловский замок. Павел сам участвовал в составлении проекта будущей резиденции, выполнил ряд рисунков. Он требовал, чтобы замок строился как можно скорее, даже ночью, при свете факелов.

Тем не менее осенью 1798 года новая резиденция была еще далека от окончания, и приходилось жить в Зимнем дворце. Императорская семья расположилась, как всегда, на втором этаже дворца. И здесь же, на втором этаже, Павел приказал оборудовать комнаты для Анны. Однако, неожиданно для него, она воспротивилась его планам и наотрез отказалась жить во дворце.

— Поймите, ваше величество, — убеждала императора Анна, — своим желанием вы ставите меня в унизительное положение! Там, в Павловске, мое размещение под одним кровом с вашим величеством тоже было странно, но имело, по крайней мере, разумное объяснение — так я приближалась к месту своей службы, как камер-фрейлина. Ездить каждый день из Петербурга было бы для меня весьма утомительно, и эта причина была всякому понятна. Но здесь, в Петербурге, у моей семьи — спасибо вашему величеству за этот дар! — есть свой особняк. Зачем же я буду жить во дворце? Видимо, только для того, чтобы стать предметом сплетен и толков. Я не допускаю, чтобы вы, с вашим великодушным сердцем, могли этого желать. Поэтому прошу: отпустите меня, позвольте мне жить в родительском доме! А я обещаю, что с самого утра буду подле вас и стану сопровождать вас, как то было в Павловске.

Император выслушал ее горячую речь с хмурым видом и некоторое время молчал, думая о чем-то. Затем произнес:

— Наверное, вы правы, Аннет. Будучи крайне чувствительны в вопросах чести, вы лучше меня поняли ложность вашего положения здесь. Хорошо, живите у родителей. Но я желаю, чтобы весь день вы были здесь! Я нисколько не хочу отменить ваше назначение в камер-фрейлины. И я хочу, чтобы вы непременно танцевали на первом балу, который состоится на будущей неделе! Непременно!

— Да, конечно, государь. — Анна склонила свою красивую головку в знак согласия. — Только…

— Что «только»? Вы же знаете, я не терплю никаких условий и оговорок!

— Нет-нет, государь, я не смею выставлять вам никаких условий, мне и в голову такое не могло прийти. Мне только жалко, что и на этом балу нельзя будет танцевать мой любимый танец, а будут все те же наскучившие экосезы…

— Вот как? Какой же ваш любимый танец, скажите?

— Вальс, государь! Ах, я так мечтаю пройти с вами тур вальса! Вы будете так близко, наши лица будут совсем рядом…

Анна знала, чем можно было поколебать прежнее решение императора о запрете вальса. Картина, которую она нарисовала — они вдвоем, они рядом, их лица почти соприкасаются, — вмиг предстала перед внутренним взором Павла и перевесила все прежние соображения. Для пущей важности император еще минуту сохранял на лице выражение раздумья, а затем произнес:

— Хорошо, пусть будет по-вашему! Я разрешу вальс. Но если от того произойдут какие неприличности, тотчас возьму свое разрешение обратно!

— Что вы, государь, никаких неприличностей не произойдет! — заверила его Анна. — Так я извещу всех придворных дам о вашем милостивом решении?

И она в тот же день сообщила эту новость графине Чесменской, а от нее решение государя сделалось известным всему светскому Петербургу. И какая же радость царила во всех гостиных! Как бросились дамы и девицы заново разучивать вновь разрешенный танец!

После этого случая Анна заметила, что многие придворные стали смотреть на нее с большим уважением и теплотой. В высшем свете стало известно, что новая приближенная императора имеет на него совсем особенное влияние, какого не имела Катерина Нелидова, и что использует она эту власть для достижения целей совершенно невинных и для всех радостных.

Глава 12

Бал в Зимнем дворце, назначенный на 1 октября, имел для всего светского Петербурга совершенно особое значение. Впервые был дозволен танец, до того бывший под запретом, — вальс. Кроме того, император сам должен был открывать бал этим танцем. И среди придворных распространялся упорный слух, что пару государю составит не императрица Мария Федоровна, а юная Анна Лопухина — новая фаворитка его величества.

Немудрено, что во всех домах шились новые наряды, примерялись бальные туфельки, из шкатулок извлекались фамильные драгоценности. Сколько было новых заказов на платья, кружева, шарфы, туфли! Сколько было разговоров!

И вот назначенный вечер настал. Еще засветло к подъезду Зимнего дворца начали съезжаться кареты с гостями — ведь всем было известно, что бал не может продлиться до полуночи, по причине строгих взглядов императора на уместное время веселья. Один за другим гости проследовали во дворец, оставляли в руках лакеев шубы и собольи шапки и проходили в зал. Здесь их встречали министр двора князь Плещеев, секретари императора Обольянинов и Донауров, статс-дама Мария Чесменская и камер-фрейлина Анна Лопухина.

Да, Павел попросил Анну оказать ему эту почетную услугу — заменить собой императорскую чету при приеме гостей. Собственно, царственные особы никогда не встречали гостей — это не соответствовало их высокому званию. За них эту обязанность выполняли особо доверенные лица. Однако еще не было случая, чтобы столь почетная миссия была доверена такой юной особе, к тому же совсем недавно появившейся при дворе и, по слухам, не вполне знакомой с этикетом.

Анна встретила сообщение о поручении государя без восторга. Но отказаться было никак нельзя: поручение было очень почетным и никак не затрагивало ее чести. К тому же император только что выполнил ее просьбу, даже две просьбы: позволил ей жить отдельно от царственной семьи и разрешил танцевать вальс. Отказавшись от приема гостей, она ответила бы ему черной неблагодарностью, а Анна не была неблагодарным человеком.

И вот, одетая в новое светло-сиреневое платье, очень ей шедшее, с бриллиантовым колье в волосах (подарок отца, генерал-прокурора Лопухина), Анна вместе с князем Георгием Донауровым стояла в дверях бальной залы и как можно любезнее приветствовала всех приходящих. Искоса поглядывая на своего партнера, она находила, что они с князем очень подходят друг другу и вместе составляют красивую пару. «Жаль, что князь мне совсем не нравится, — думала она про себя. — Впрочем, почему жаль? Ведь известно, что у него уже есть невеста, графиня Коцебу».

Навстречу ей тек поток лиц — мужских и женских, старых и молодых, красивых и безобразных. Анна старалась быть со всеми одинаково любезной, для каждого найти приветливое слово. Было уговорено, что так они с Донауровым будут стоять первый час, после чего их сменят Обольянинов с Марией Чесменской, а затем обязанности хозяина примет князь Плещеев.

Отведенный им с партнером час уже подходил к концу, и Анна думала о том, как отправится в дамскую комнату, чтобы некоторое время отдохнуть, — как вдруг впереди на лестнице увидела знакомое лицо. Это был статный офицер, капитан гвардии, настоящий красавец. Да, она определенно уже видела этого офицера, но где, при каких обстоятельствах? Этого она никак не могла припомнить.

Вот офицер подошел ближе, еще ближе… Какое мужественное, благородное лицо! И тут она вспомнила, где видела этого статного красавца. Ну конечно, тоже на балу — в мае, в Москве, где началось ее стремительное восхождение к вершинам знатности и известности. Кажется, ей даже говорили его имя…

Тут гвардейский капитан оказался прямо перед нею. Поклонился с изяществом и представился:

— Князь Павел Гагарин, к вашим услугам, сударыня.

— Приветствую вас, князь, — слегка кивнула она. — Надеюсь, вы не будете скучать на нашем балу.

— Как можно скучать на балу, где такая хозяйка? — в свою очередь ответил князь дежурным комплиментом, склоняясь к ее руке.

Отчего-то его поцелуй, даже сквозь перчатку, показался ей горячим — необыкновенно горячим! «Наверняка это одно мое воображение, — подумала она. — Он просто кажется мне особенным во всем, вот я и придумала особо горячий поцелуй. Да у него, наверное, тоже есть невеста, как у Донаурова. А может, даже и жена. Хотя нет — в таком случае он бы не приехал один. Надо будет это узнать. Скажем, спросить у Маши Чесменской — она знает весь свет».

Между тем отведенный для них с Донауровым час истек, и она могла пойти отдохнуть. Отдохнуть, чтобы лучше приготовиться к первому танцу с его величеством. Ах, она уже успела забыть об этом танце, открывавшем бал! Всего несколько минут назад только о нем и думала — и вдруг забыла. Как же так? Неужели на нее так подействовала встреча с этим офицером, Гагариным? Она что же, влюбилась в него? «Только этого мне не хватало! — рассердилась на себя Анна. — Тут особые отношения с его величеством, и на тебе — еще и влюбиться! Нет, надеюсь, это просто какое-то наваждение. Наверное, я слишком долго принимала гостей, устала, вот и все».

И все же, входя в зал, она поймала себя на том, что невольно ищет глазами красавца-офицера с черными усами и статной фигурой. Тут раздался громкий звук фанфар, толпа гостей расступилась, и по проходу прошествовал император, ведя под руку свою царственную супругу. Павел дал знак, и оркестр заиграл первый танец. Вопреки всеобщим ожиданиям, это был не вальс, а привычный и всем надоевший менуэт.