Она вся обмерла. Тело ее кружилось в заданном ритме, а душа замерла в испуге. Почему он так сказал? Неужели догадался? Но как? Ведь он, вообще-то, недогадлив, не отличается чуткостью к чужим переживаниям. Может, кто-то сказал ему? Но кто мог сказать, если она сама никому не говорила о своем чувстве?

В полном смятении она закончила танец, машинально ответила на поклон партнера и вернулась на свое место ни жива ни мертва. «И что мне делать, если сейчас Он пригласит меня? — стучало у нее в голове. — Стараться ничем себя не выдать? Но тогда Он так и не узнает о моей любви. Или, напротив, постараться все выразить — взглядом, пожатием ладони, а может, и каким-то намеком? Но не поврежу ли тем Его карьере? Не вызову ли гнев государя?»

Анна еще ничего не успела решить, как заиграли рондо, и к ней подошел граф Донауров. Она вздохнула с облегчением: Георгий был сейчас для нее лучшим выходом. С ним она могла чувствовать себя спокойно, ему не нужно было ничего объяснять, не надо было думать над каждым сказанным словом.

Она легко танцевала этот танец, продолжая размышлять над словами императора, и пришла к выводу, что в этих словах, так ее поразивших, не было никакого тайного смысла. Это был простой комплимент, и так его надо было принимать. Решив это, она сделалась весела, стала двигаться живее и случайно при одном из разворотов неловко дернула рукой, пока партнер еще не отнял свою руку. Кирпично-красная перчатка соскользнула с ее руки и упала на пол.

Прежде чем находившийся рядом Донауров или кто-либо другой успели поднять упавший предмет, к нему устремился государь. Он ловко поднял перчатку и протянул ее Анне. Протянул — но не отдал. Что-то вдруг привлекло его внимание. Император разглядывал поднятую вещицу, вертел ее так и этак. И вдруг громко воскликнул:

— Нашел! Я нашел нужный цвет!

На лицах окружающих выразилось недоумение, некоторые стали переглядываться. Заметив это, Павел оглядел окружающих его людей и пояснил:

— Я нашел нужный цвет для стен моего замка! Мой Михайловский замок будет именно таким — нежно-красным или кирпично-красным. — Он повернулся к Анне и почтительно попросил: — Вы разрешите мне оставить эту вещь у себя? Нужно показать ее строителям, чтобы они подобрали точно такой оттенок.

На людях он по-прежнему обращался к ней на «вы».

— Конечно, государь, — ответила она. — Я рада, что вы наконец нашли нужный цвет. Теперь стройка пойдет быстрее, и ничто не помешает вам въехать в новый дворец.

— Да, никто и ничто! — воскликнул Павел.

По-видимому, находка нужного цвета произвела на государя столь сильное впечатление, что ничто другое его уже не интересовало. Во всяком случае, после этого он оставался совсем недолго и вскоре ушел. Когда это произошло, по всему залу пронесся общий вздох облегчения. Лица присутствующих стали веселее, разговоры — непринужденнее. Даже музыка словно бы стала звучать громче, а свечи — ярче светить. И, по совпадению, как раз в это время пришел черед оркестру играть мазурку. В зале наступило общее оживление. Кавалеры спешили к дамам, которых заранее пригласили, и вот уже первые пары двинулись в обход зала.

Анна не танцевала этот новый польский танец — еще не разучила его. Поэтому она стояла у стены, ничего не ожидая. Впервые за весь этот вечер она чувствовала себя спокойной, свободной от владевшего ею в последние дни напряжения. И вдруг… Вдруг она услышала рядом знакомый голос, от которого ее сердце сразу забилось сильнее.

— Почему же вы не танцуете, княжна? — спросил Павел Гагарин. — Я полагал, что вы, как хозяйка этого бала, будете зачинать этот танец.

— Я пока не разучила мазурку, князь, — ответила она. — Только начала с ней знакомиться.

— Это пустяки, — заметил Гагарин. — Танец, в сущности, очень простой. Вы, с вашим чувством музыки и движения, быстро научитесь. Пойдемте, я покажу вам главные фигуры.

Могла ли она ему отказать? Анна подала руку, и князь повел ее. Куда? Ах, не все ли равно? Она пошла бы за ним куда угодно. Они сходились, расходились… И все время она видела перед собой эти серые глаза, это гордое лицо.

Вот в танце возник перерыв. Они отошли к стене и сели рядом.

— Хочу вам сказать, княжна, — начал Гагарин, — что буквально весь Петербург восхищен вами.

— Не может быть! Чем же тут восхищаться? Только, прошу вас, не называйте меня моим титулом, лучше зовите по имени, — смущенно проговорила она.

— Хорошо, я сделаю, как вы прикажете, — наклонил голову князь. — А восхищаться есть чем. Все говорят о том, какое благотворное влияние вы оказали на государя. В последние месяцы его нрав значительно смягчился. Несколько офицеров, отправленных было в Сибирь, оказались затем прощены и возвращены назад.

— Да, было несколько случаев, когда я просила его величество о милости по отношению к провинившимся. Но это, в сущности, так незначительно…

— Нет, я говорю не только о тех случаях, когда вы лично просили за наказанных. В целом поведение его величества стало более взвешенным, его нрав — спокойнее. А поскольку все знают, что в последнее время вы часто беседуете с государем и он прислушивается к вашему мнению, то молва приписала это смягчение его нрава вашему влиянию.

— Молва слишком милостива ко мне, — улыбнулась Анна. — Что, замечу, случается редко: чаще молва бывает зла.

— Это вы очень тонко подметили. Но речь идет не только о смягчении наказаний. Всех воодушевило решение государя разрешить танцевать тот танец, которым мы наслаждались сегодня. Я, разумеется, говорю о вальсе.

— Ах, это! Да, я просила его величество разрешить вальс. Но тут нет никакой моей заслуги, ничего, за что стоит меня хвалить. Ведь я просила, в сущности, для себя самой. Просто я очень люблю этот танец, и мне было грустно, что он под запретом.

— Просили для себя, а получилось, что для всех. Потому свет и восхищается вами.

— А вы? Вы тоже восхищаетесь?

Она спросила — и замерла. И тут же рассердилась на себя: как это, в сущности, глупо — напрашиваться на комплимент! Но все же: что он ответит?

Князь внимательно посмотрел на нее и тихо произнес:

— Как же можно вами не восхищаться? Такое соединение ума и красоты, веселости и чуткости встречается крайне редко. Вы — как алмаз, лежащий в сокровищнице какого-нибудь индийского раджи. Никто не видит его красоты, никто о нем не знает, кроме его владельца. И лишь когда он выйдет на свет и найдет свое место на прелестной шейке какой-нибудь красавицы, все им восхитятся. Вот так и вы, ваши таланты пока что скрыты, но откроются со временем.

Она хотела спросить, когда же откроются ее таланты (и этот вопрос выводил прямо к главному, к тому, что сейчас волновало ее больше всего на свете — любит ли он ее), но тут вновь заиграла музыка, и князь воскликнул:

— О, мазурка продолжается, идемте!

И они отправились танцевать.

Больше до окончания танца поговорить им не удалось. А потом вокруг было все время слишком много людей, их постоянно отвлекали, так что ей так и не удалось задать тот главный вопрос. И единственное, что она не забыла ему сказать (и сказала это не наедине, а достаточно громко, при всех), что она надеется снова видеть его в их доме. Это было формальное приглашение, и князь ответил, что рад будет нанести визит.

Той ночью (уже всех гостей проводили, и слуги успели убрать со столов остатки праздничного ужина и погасить свечи) она долго не могла заснуть. Столько всего сегодня случилось! Столько надо было осмыслить! Главное, конечно, — это разговор с Ним. Как это он сказал? «Соединение ума и красоты, веселости и чуткости…» Какая похвала! Она сознавала, что, будь это хоть наполовину правдой, она была бы настоящим подарком для любого мужчины. А может, так оно и есть? И это редкое сочетание качеств в ней разглядел император, а теперь и князь Павел? Иначе — почему такое внимание, такой успех?

И как он еще сказал? «Вы — как алмаз, лежащий в сокровищнице…» А ведь это — уже почти объяснение в любви! Ведь если она — алмаз, то где найдется человек, который сможет пренебречь алмазом? Ведь сокровища упорно ищут, из-за них сражаются, не жалея ни себя, ни противника. А найдя такое сокровище, им стараются овладеть. Так что же — значит, он постарается овладеть ею?

Тут ее мысли приняли другое направление. Да, но как же быть с Павлом? Он сегодня, как никогда, выказал свои чувства к ней. Как он кинулся подбирать ее перчатку! Как восхищался оттенком ее цвета! Теперь весь мир узнает, перчатки какого цвета она носит — ведь в этот цвет будут окрашены стены императорского дворца. Хотя это, в сущности, вовсе не ее заслуга, а владельца мастерской, где были сделаны эти перчатки.

Ах, да дело совсем не в перчатках! Дело в государе, в его привязанности к ней. Отпустит ли он ее, если речь идет о браке? Кажется, фрейлины императрицы не могу выйти замуж без соизволения монархов. Да, определенно она что-то такое слышала. Надо будет завтра же спросить у Маши Чесменской. Впрочем, порядок не так важен. Ведь воля самодержавного государя выше любого принятого правила. Как Павел захочет, так и будет. А немного узнав характер государя, она не допускала, что он отпустит ее просто так. А она? Ведь ее брак сделает императора несчастным! Он так привык к ней!

И еще одно соображение пришло ей на ум, неприятное, грубое соображение. Князь Павел, ее избранник, говорил ей приятные слова, передавал восхищение, которое якобы испытывает к ней весь свет. Но из нескольких реплик, которые она услышала на балах в последний год, и из нескольких фраз, произнесенных ее мачехой, Анна уяснила, что свет ясно и твердо считает ее любовницей императора. И никакие уверения, никакие доводы не убедят хозяек петербургских салонов в ложности этого представления. Она так и останется в глазах света женщиной Павла, его фавориткой. И князь Гагарин наверняка знает о таком представлении света! Но если так, то как же он может говорить о своем восхищении, как может назвать ее своей невестой? Ведь в его глазах она все равно что наложница, куртизанка! Кем же тогда должен считать себя сам князь?

На этот вопрос, как и на все предыдущие, у нее не было ответа. И потому Анна мучилась и терзалась, и вся прелесть, вся радость прошедшего бала отступала перед этими вопросами.

Глава 15

Князь Павел Гагарин нанес им визит уже спустя неделю после памятного бала. Визит проходил чинно и прилично, как и положено проходить визиту молодого человека в дом, где имеется девушка на выданье. Принимала гостя мачеха, Екатерина Николаевна (генерал-прокурор Лопухин задержался по делам службы). Анна же сидела у себя в комнате и ждала, когда ее позовут. Беседа между гостем и хозяйкой вначале коснулась общих тем: здоровья императрицы, новых мод и увлечений, слухов о новой войне. Затем заговорили о прошедшем бале, и тут молодой человек (хотя и не совсем — князю исполнилось уже тридцать пять) вспомнил о княжне и спросил, где она. Тут Екатерина Николаевна спохватилась, что забыла позвать падчерицу, и велела ее пригласить.

Анна вошла, имея на лице выражение довольно сдержанное — опять же, как предписано обычаем. Однако, начав говорить, она уже не могла выдержать этого скучающего, равнодушного выражения, невольно увлеклась и стала оживленной и привлекательной. Беседовали сперва о танцах, князь очень хвалил умение княжны вальсировать, то, как быстро она овладела фигурами мазурки. Затем разговор перешел на службу гостя. Князь сообщил, что только что получил назначение: спустя две недели ему предстояло возвратиться в Турин, ко двору короля Сардинии.

— Как, так скоро? — воскликнула Анна, мгновенно забыв, что следует быть сдержанной.

Она никак этого не ожидала, надеясь, что он пробудет еще хотя бы месяца два. Этого срока, по ее расчетам, должно было им хватить, чтобы вполне прояснить свои отношения, чтобы князь успел сделать ей предложение, и можно было совершить помолвку. А две недели — ничтожный срок, за который ничего нельзя сделать. Совсем ничего!

— Такова участь наша, состоящих на службе у государя, — пожал плечами князь. — Мы должны подчиняться его повелениям. К тому же и время неспокойное. Предводитель французских бунтовщиков, этот Буонапарте, грозит отнять у Сардинского короля большую часть его владений. Я призван представлять там, в Турине, особу российского императора и силой нашей империи сдерживать покушения беззаконного французского войска. Вот почему я не могу медлить.

Анна посмотрела на своего избранника с новым уважением. Он не просто служит, он решает важные вопросы европейской политики! (Конечно, гораздо весомее решал эти вопросы император Павел. Но император не был ее избранником.)

— И долго вы пробудете там, за границей? — спросила она.

— Как долго? Как будет угодно государю, — ответил князь. — Только он может отозвать меня назад, в Россию. — Он помолчал немного, а затем добавил, значительно глядя на Анну: — В любом случае мысли мои, конечно, будут здесь, на родине. Клянусь, я очень хотел бы остаться! Хотя бы для того, чтобы научить вас еще лучше танцевать мазурку. А может, и другие танцы, — улыбнулся Гагарин.