С этой самой минуты брак их надломился, из него стала уходить жизнь, как уходит она из сломанного, поникшего дерева или цветка. Внешне мало что изменилось. Они все так же ложились в одну постель, и иногда князь удостаивал свою жену мужским вниманием, но чаще не делал этого. Они все так же вставали, желали друг другу доброго утра, о чем-то разговаривали… И это, пожалуй, было все, что они делали вместе. Даже завтракали они зачастую порознь, а уж на обед князь не являлся никогда. И Анна узнавала — то от англичанки, то от какой-нибудь другой знакомой дамы, а то вовсе от хозяйки гостиницы — о его дальнейших похождениях. Ей называли женщин, у которых бывал князь, «веселые» дома, которые он посещал. Но она больше не устраивала бесед со своим мужем, не требовала от него верности.

Теперь Анна одна гуляла по улицам Рима. Правда, величавые древние портики, прекрасные храмы, чудесные фрески в этих храмах уже не радовали ее. Словно из них тоже ушла жизнь, как ушла она из ее брака.

В конце февраля супруги вернулись в Петербург. Зима подходила к концу, снег таял, с юга веяло теплом. Но приметы весны, прежде столь желанные, не радовали княгиню Анну Гагарину. Не увлекали ее и заботы по украшению их дома — заботы, которым всецело предался князь Павел после возвращения. Он задумал сделать их дом одним из самых роскошных во всей столице, и этими планами охотно делился с женой.

— Я хочу, чтобы у нас все было устроено по новейшей моде, — рассуждал князь, расхаживая по гостиной. — Ведь, что ни говори, на дворе уже XIX век, и нельзя жить по-старому. Я распоряжусь, чтобы у нас все было сделано, как в самой передовой европейской столице — в Лондоне. Что ты об этом думаешь, друг мой?

— Я не знаю, — тихо отвечала Анна. — Делай, как знаешь.

— Я вижу, ты опять не в духе, опять не весела, — нахмурился князь. — Не знаю, чего тебе не хватает. Я приписывал твою хандру долгому пребыванию в Риме, надеялся, что воздух отечества тебя излечит. Но теперь вижу, что ошибался. Это просто твой скверный характер. Тебе нравится изводить меня, нравится выставлять себя обиженной. О, я предвижу дальнейшее твое поведение! Ты, пожалуй, захочешь жаловаться на меня своим родителям. Но в чем будет твоя претензия? Что муж был тебе неверен? На это я всем расскажу, как ты холодна, как невнимательна ко мне! Учти, если будешь все так же дуться и ходить с обиженным видом, я перестану брать тебя с собой на званые вечера и балы. Тебе будет закрыт доступ в свет: ведь замужняя дама не может явиться на бал без мужа, это не принято. Будешь сидеть дома, словно старуха! — И князь усмехнулся, видимо сознавая силу своей угрозы.

Однако на Анну его слова не возымели никакого действия. Если бы она чуть больше злилась на него, она бы усмехнулась ему в ответ. Ей вовсе не хотелось являться на балы, блистать, удивлять всех нарядами. У нее было одно счастье — любимый муж, и это счастье было у нее отнято им самим. Что же теперь было тосковать по балам?

А еще она невольно сравнила поведение князя Гагарина с тем, как вел себя в схожих обстоятельствах император. «Когда в прошлом году я сделалась печальна, оттого что тосковала по этому человеку, — думала она, — государь сам тосковал. Он места себе не находил, все придумывал, как меня развеселить. Он все время думал обо мне, придумывал разные затеи, дарил подарки… А этот… этот думает лишь о себе. Вот в чем между ними разница. Ах нет! Разница в другом, и теперь ты уже должна это понять. Разница в том, что государь любил тебя, а этот человек никогда не любил. Ни одной минутки не любил!»

Именно теперь, когда она сама отвергла любовь императора, ей стали вспоминаться минуты душевной близости с ним. Эти прогулки, эти беседы, сокровенные признания… Именно теперь она поняла, что, в сущности, была в то время счастлива. И она сама, своими руками, разрушила это счастье. Это было так горько! И вместо того чтобы внять угрозам своего супруга и сделаться веселой, она рыдала целыми днями, не выходя из своей комнаты. А он — он выполнил свою угрозу и перестал брать ее на балы и званые вечера. Если на то пошло, он вообще перестал с ней разговаривать. И в их доме, в их роскошном особняке, который князь Гагарин все перестраивал и улучшал, воцарилось молчание.

Впрочем, оставался один дом, куда Анна могла являться одна, без мужа. Это был дом ее родителей. И она снова стала там бывать. Иногда проводила там целые дни — словно и не выходила замуж. Там, вместе с родителями, она отметила светлый праздник Пасхи. Вместе с мачехой и сестрами ездила в церковь, исповедовалась и причащалась.

Однако на исповеди она не говорила того, что лежало у нее на сердце, томило душу. Она и мачехе ничего не рассказала. Екатерина Николаевна, конечно, видела, что у падчерицы не сложилась семейная жизнь, что она всегда грустна и не хочет оставаться в доме мужа. Она расспрашивала Анну о причинах такого поведения, но Анна каждый раз ссылалась то на плохое самочувствие, то на хандру.

Она знала, что мачеха не поймет причин ее тоски. Ведь ее отец, генерал-прокурор Лопухин, всегда вел распутную жизнь, он открыто изменял Прасковье, матери Анны, изменял и Екатерине Николаевне. И она отвечала ему тем же, имея по нескольку любовников зараз. И почти все их знакомые, люди света, вели себя точно так же. Супружеская верность была не в чести, ветреность считалась нормой. И на что она могла жаловаться? Только на саму себя, на то, что ее представления о счастье не совпали с обычаями века.

Глава 19

Май в том году выдался теплым. Деревья покрылись листьями, солнце светило вовсю, и на дорожках Летнего сада, а также на набережных было много гуляющих. Анна тоже стала много гулять. Иногда она отправлялась на прогулку в карете, но чаще гуляла пешком. Хоть это она могла делать, не спрашивая мужа! Она отправлялась на прогулки почти одна — ее сопровождала лишь верная девушка Глаша. Правда, Анна избегала многолюдных мест, где могла встретить знакомых. Ей не хотелось, чтобы ее расспрашивали о семейных делах, ей тогда неизбежно пришлось бы врать, а это было не в ее натуре.

Несколько раз во время этих прогулок она забредала на набережную Мойки, где строился Михайловский замок. Теперь уже все стены замка были покрашены в кирпично-красный цвет, позаимствованный от ее перчатки. Стройка близилась к завершению, и Анна отрешенно думала о том, что желание императора вскоре исполнится, и он покинет Зимний дворец и переселится в собственный замок, о котором так долго мечтал.

Однажды (это было в один из дней в самом конце мая) она, как обычно, шла по отдаленной дорожке Летнего сада, как вдруг заметила, что впереди происходит нечто необычное. Люди, шедшие впереди, расступались, освобождая дорогу. «Что это там? — подумала она. — Как они почтительно себя ведут… Неужели…» И не успела она додумать свою догадку до конца, как увидела, что навстречу ей идет император Павел. В некотором отдалении за ним следовал Никита Обольянинов в сопровождении двух гвардейских офицеров.

Кровь отлила у нее от лица. Анна совсем не была готова к этой встрече! Она, как и другие, спешно шагнула в сторону, освобождая проход государю, и склонилась в поклоне.

Павел, по своему обыкновению, шел довольно быстро. Склонившись, опустив глаза, она не видела его лица — только ноги в башмаках и белых чулках. Вот идущий поравнялся с ней… и вдруг остановился.

— Здравствуйте, княгиня, — услышала она знакомый голос. — Как поживаете?

Она не хотела, не смела на него смотреть! Почему-то, сама не зная почему, она чувствовала себя виноватой перед ним. Но не поднимать глаза было неучтиво. Анна распрямилась, посмотрела на него и ответила:

— Благодарю, ваше величество, у меня все хорошо.

Она ожидала, что он кивнет и пройдет далее. Но он почему-то медлил. Стоял, смотрел на нее со странным выражением — она прочитала в его взгляде жалость.

— Вот как? — наконец произнес император. — А мне сообщали иное, совсем иное. Знаете что? Раз мы с вами так удачно встретились, давайте пройдемте немного вместе, как гуляли когда-то. Прошу вас, составьте мне компанию.

У нее не было причин отказаться, и она пошла рядом с ним. Теперь они шли медленно, оглянувшись, Анна заметила, что сопровождающие отстали. Еще дальше, робея перед столь знатными людьми, шла ее Глаша.

— Да, мне говорили иное, — вновь заговорил государь. — Передавали, что вы нигде не бываете, а если появляетесь на прогулке, то всегда одна. Из сего я делаю вывод, что ваша семейная жизнь не совсем счастлива. Отчего так?

Что она могла ему сказать? Что жестоко ошиблась? Что приняла пустышку, светскую куклу за живого человека? Что влюбилась в мираж? Что оставила его, любящего, заботливого, готового ради нее на все, ради хлыща? Она не могла этого выговорить и поэтому молчала.

Так, в молчании, они прошли несколько шагов. Вдруг Анна остановилась и произнесла то, что вовсе не собиралась говорить:

— Простите меня, ваше величество! Простите! — Слезы потекли по ее лицу, она сжала руки.

— Простить? — удивился Павел. — Но за что? Вам не за что просить прощения, а мне нечего прощать. Вы меня ничем не обидели.

— Нет, обидела, обидела! И сильно обидела! И вы, с вашей чуткостью, конечно, понимаете это. Просто вы, как великодушный человек, еще тогда, в прошлом году, простили эту обиду. А я себе ее простить не могу.

— И в чем же эта обида?

— В том, что я не оценила вашей любви, вот в чем! Мне все казалось мало! Я все думала, что мое счастье где-то впереди, где-то вдали! И я отказалась от близости с вами, предпочла этого… этого…

— Вы говорите о вашем муже?

— Конечно о нем. Вы говорили, что моя семейная жизнь, по всем признакам, не очень счастлива. Так вот, я должна признаться вам: вы совершенно правы. Моя жизнь не удалась. Но довольно обо мне. Как продвигаются ваши дела, государь? Я вижу, ваш замок почти закончен. Когда же вы предполагаете переселиться в него?

— Мне обещают все закончить к осени. Хотя я — придирчивый хозяин, все время требую от них разных переделок, и это замедляет строительство. Но к зиме он точно будет готов. Однако вы напрасно стараетесь увести нашу беседу в сторону. Мне не интересны мои собственные дела, я о них знаю довольно. Меня волнует ваше положение. Мы должны его обсудить. А если вам после этого захочется поговорить еще и о моих делах, то мы поговорим и о них. Знаете что? Я предлагаю вам закончить сейчас нашу прогулку, здесь мы все время на виду, вам это, должно быть, неудобно, мне тоже. У ворот парка меня ждет карета. Мы сядем в нее и проедем в мой замок. Там есть уже несколько комнат, полностью отделанных и обставленных мебелью. Мой повар подаст нам туда чай, и мы поговорим без помех. Вы согласны?

Согласна ли она? Еще зимой, когда они жили в Риме и когда она впервые обнаружили измену мужа, она возмутилась бы на такое предложение императора. Как можно? Ведь она — замужняя дама и должна вести себя соответственно. Но за эти месяцы что-то в ней надломилось. И она, не задумываясь, ответила:

— Конечно, ваше величество, мне будет очень приятно побеседовать с вами.

Велев Глаше возвращаться домой, Анна села с Павлом в карету и спустя несколько минут уже выходила возле ворот замка. Теперь они были полностью отделаны. И ров был выкопан и заполнен водой, и подъемный мост был на месте. Павел тут же с гордостью продемонстрировал ей, как этот мост работает. По его приказу мост подняли, и стало очевидно, что теперь в замок попасть никак невозможно.

— Никакие злоумышленники, как бы они ни старались, не смогут проникнуть в мое убежище, — заявил император.

— Но разве могут быть такие злоумышленники? — удивилась она.

— Да, Анна, они, к сожалению, есть. Уже были раскрыты два заговора против меня, в которых участвовали довольно знатные лица. Но хватит говорить обо мне! Пойдемте в замок и побеседуем о вас, побеседуем всласть.

Мост был снова опущен, и они проследовали в замок. В вестибюле кипела работа, строители настилали полы и отделывали стены. Дальше пройти было можно только узкой дорожкой вдоль одной из стен. По ней они прошли к лестнице, поднялись на второй этаж и зашли в одну из комнат. Здесь стояли стол, стулья, диваны. Они уселись, и Павел приказал принести чай.

Пока слуги накрывали на стол, приносили и разливали ароматный чай, они разговаривали о самых незначительных вещах — о новой опере, которую привезли итальянцы, о предстоящем переезде двора в Павловск, о здоровье Маши Чесменской — она вышла замуж и уже готовилась рожать. И лишь когда слуги ушли и они остались одни, император сказал:

— Анна! Расскажите же, что давит вашу душу. Расскажите с той же откровенностью, с какой в прошлом году вы признались мне в своей любви к князю Гагарину. Тогда, как вы помните, я серьезно отнесся к вашему признанию и сделал все, чтобы помочь вам. Обещаю, что и на этот раз сделаю все, что в моих силах.