Она прошла мимо вертепа и поспешила на бал. Судьба была благосклонна к ней, и ей не приходилось ждать от нее никаких подвохов.

Глава 23

Когда на следующий день после бала Анна явилась во дворец, то первой, кого она встретила, была графиня Ливен, гувернантка великих княжон.

— Мадам Гагарина, ее величество просили вас срочно войти к ней! — сказала графиня.

Удивившись такому приглашению, Анна тем не менее пошла. Императрица встретила ее в большом волнении.

— Мой друг, — сказала она, — нам нужно поговорить. Идемте в мой кабинет.

Они прошли в комнату, всю убранную цветами. Анна никогда еще не была здесь. Императрица села в кресло, указала ей на стоящее рядом другое кресло и, не теряя времени, произнесла:

— Я пригласила вас, чтобы поделиться своей тревогой.

— Тревогой, ваше величество? Но по какому поводу? Ведь за последние дни как будто ничего особенного не случилось?

— Это вам только кажется, что не случилось! — с силой воскликнула Мария Федоровна. — Между тем мне только что сообщил один верный человек, что против нашего императора составляется заговор!

Тут Анна вспомнила, что Павел сам говорил ей о людях, недовольных его правлением. И теперь, видя тревогу императрицы, поняла, что эта тревога могла иметь основания.

— Но чем же могут быть недовольны заговорщики? — спросила она.

— О, у них очень много претензий! Моего мужа обвиняют в тиранстве, в том, что он многих арестовал и заточил в крепость, многих сослал. Говорят, что он унижает людей. Например, он запретил офицерам выходить в отставку и уезжать в свои имения, теперь они должны служить много лет. Говорят, зачем же тогда иметь поместья, если нельзя ими пользоваться? Также многие недовольны, например, его запретом проезжать мимо нашего дворца, а избирать окольный путь.

— Разве такой запрет существует? — удивилась Анна.

— Ах, моя милая, вы ничего не знаете! Для вас и для вашего кучера, конечно, такого запрета нет. Но это только для вас, да еще для десятка людей, близких к моему мужу. Всем же остальным появляться близ дворца, не получив вызова, запрещено. А еще люди недовольны требованием, чтобы при встрече с императором все тотчас же останавливались, выходили из саней и преклоняли колено, а дамы делали глубокий реверанс.

— Но это же самое естественное требование! — возразила Анна. — Ведь его величество — государь, и он вправе, и даже обязан, требовать от подданных почтения.

— Да, он вправе, но его мать вела себя иначе. И за годы ее правления дворянство привыкло к мягкости государыни. Я уже говорила мужу, чтобы он был мягче, и он не раз обещал мне это, но никак не может сдержать обещаний. Он слишком властный!

— Не знаю… — Анна растерялась. — Мне всегда казалось, что государь мягок… Да, но кто же эти заговорщики?

— В том и дело, что я этого не знаю! Называют то одних, то других. Почти все имена, которые я слышала, — это офицеры гвардии, из самых разных полков.

— Но ведь не может быть, чтобы сразу все полки были недовольны, — заметила на это Анна. — Так не бывает. Мой отец говорил мне (а он разбирается в этих делах), что в прежние царствования недовольство всегда накапливалось в каком-то одном полку.

— Да, верно, я тоже такое слышала. Но теперь мне называют то Преображенский, то Семеновский, то Кавалергардский. А главное, что говорят, — что за заговором стоит английский посол Уитворт. У него есть любовница, некая Жеребцова. И вот через эту Жеребцову англичанин передает свои желания заговорщикам.

— Да, государь говорил мне, что в последнее время наши отношения с Англией расстроились, — вспомнила Анна.

— Расстроились совершенно! Ведь англичане не послушались предостережений государя и заняли остров Мальту. А мой муж в ответ велел арестовать все английские суда, находящиеся в русских портах, а матросов и офицеров с тех судов выслать в отдаленные русские губернии. Вот до чего дошло! Мало того, император вроде бы затевает какую-то экспедицию по захвату английских владений, хотя я ума не приложу, где бы сии владения могли находиться.

— То есть у нас может начаться война с Англией?

— Совершенно так, душа моя. И это меня очень огорчает.

И тут Анне в голову пришла новая мысль.

— Но позвольте, ваше величество, — сказала она, — если заговорщики, кто бы они ни были, хотят отстранить государя от власти, то кого они видят на престоле в таком случае? Ведь кто-то должен занять трон!

— Разумеется, должен! И тут еще одна причина моей тревоги. Молва упорно называет моего старшего сына Александра, как человека, которого прочат на престол вместо Павла. А это означает, что Александр должен знать о сих изменнических планах.

— Вот именно! — воскликнула Анна. — Вам, как матери, достаточно его спросить, и он вам все должен рассказать.

— Ах, душа моя, вы не знаете моего сына! Насколько мой супруг весь на виду, настолько мой старший сын весь внутри. Он скрытен, уклончив, и таков был с самых юных лет. Александр никогда не отвечает прямо на заданный ему вопрос, хотя бы тот вопрос был самый простой, даже о погоде. Вы что думаете, я не спрашивала его о заговоре? Спрашивала, и не однажды. Но он всякий раз заявлял, что ничего о том не знает и от меня первой слышит эти тревожные известия. Но я уверена, совершенно уверена, что это не так!

— Хорошо, но для чего вы все это говорите мне? — спросила Анна.

— Как для чего? Мы с вами двое да еще этот шут Кутайсов — люди, стоящие ближе других к государю. Надо предупредить его, убедить принять нужные меры.

— О каких же мерах вы говорите? Ведь он не может арестовать заговорщиков, если они нам не известны?

— Я говорю не об арестах и других расправах. Я хотела бы убедить моего мужа несколько смягчить свой нрав и уменьшить поводы для общего недовольства. Там есть вещи совершенно ничтожные, которые, однако, задевают общество. Например, очень много запретов, которые касаются одежды. Мой муж отчего-то вбил себе в голову, что мужской жилет — это признак революционный, все якобинцы были в жилетах. Оттого жилет в нашей империи находится под полным запретом, и надеть его никак нельзя. А еще речь идет о фасонах шляп, платьев, даже об одежде кучеров и форейторов. Убедите его, душа моя, пусть он отменит эти запреты! И пусть освободит из крепости некоторых офицеров, посаженных за самые ничтожные провинности. Это поможет успокоить общество и отнимет силу из рук заговорщиков.

Анна задумалась.

— Обычно я не даю государю никаких советов, — наконец сказала она. — Но тут, я вижу, случай особый. Я передам ему ваши слова, вашу тревогу. И поговорю о тех запретах, о которых вы сказали. Но я совсем не уверена в том, что он меня послушает.

— Это будет очень печально, если он не послушает, — ответила императрица. — Вы — тот человек, которого он слушает охотнее прочих, вы одна имеете на него влияние. Употребите же его на то, чтобы смягчить его нрав и тем предупредить возмущение.

— Хорошо, — согласилась Анна. — Мы будем действовать вместе. Против заговора недовольных мы составим собственный заговор друзей императора. Надеюсь, нам удастся совершить задуманное.

На том они и расстались. Анна покинула кабинет императрицы совсем в другом настроении, чем входила в него. Там, в кабинете, слова Марии Федоровны казались ей пустыми страхами. Но вот она постояла у дворцового окна, выходившего на площадь, и обратила внимание, что площадь остается совершенно пуста. Никто не проходил и не проезжал мимо дворцовых окон. Выходит, запрет, о котором говорила императрица, действительно существует! Тут она вспомнила еще кое-какие разговоры, услышанные на балу, а также в доме родителей, и ей стало ясно, что Мария Федоровна права — многие вещи находятся под запретом, и в обществе зреет недовольство.

Она вошла в помещение дежурных офицеров и спросила, где сейчас государь. Ей ответили, что он только что закончил разговор с графом Аракчеевым и сейчас находится один в своем кабинете. Пользуясь привилегией, имевшейся только у нее и графа Кутайсова, Анна без стука вошла в кабинет.

Павел сидел за столом и что-то писал. Увидев ее, он слегка улыбнулся, но не утратил делового вида и продолжал писать.

— Подожди минуту, милая моя, я сейчас закончу. Присядь пока.

Однако она не присела, а отошла к окну. Отсюда были видны площадь и вертеп перед входом на нее. Но вот она услышала звук отодвигаемого стула и, обернувшись, увидела, что государь встал и направляется к ней. Он обнял ее, прижался лицом к ее груди… Ей иногда казалось, что он относится к ней не как к любовнице, а скорее как к матери — ищет у нее материнскую любовь, которой был лишен в детстве.

— Как я рад тебя видеть! — сказал Павел. — Но ты нынче что-то невесела. Скажи, что тебя тревожит?

Анна не привыкла с ним лукавить. И теперь, глядя в его глаза, поняла, что не может вести разговор издалека, начать с околичностей.

— Да, я сильно встревожена, и эту тревогу я восприняла от ее величества. Императрица рассказала мне о слухах, которые ходят по городу. Против тебя готовится заговор. Скажи, ты знаешь об этом?

Лицо Павла омрачилось.

— Ах, как это все досадно! — воскликнул он. — Да, я знаю, мне докладывали о том и Обольянинов, и граф Аракчеев, и другие верные придворные. Я бы хотел знать имена заговорщиков…

— И что бы ты с ними сделал? — живо спросила Анна. — Заключил в крепость? Казнил?

— Казнил? Нет, я бы хотел привести их сюда и говорить с ними. Я бы спросил, за что они не любят меня, чем недовольны. Я бы хотел услышать их мнение о делаемой мной политике. Но мои офицеры не могут привести ни одного человека — они их не знают.

— Да, но императрица только что рассказала мне, чем недовольны многие в обществе, и я могу передать ее слова. Так, может, мы с ее величеством заменим тебе тех инсургентов, которых ты не можешь найти? Если хочешь, я позову ее величество, и мы обе выступим перед тобой.

— Нет нужды тревожить императрицу, — сказал Павел. — Я верю, что ты в точности передашь ее мнение, причем скажешь даже лучше, нежели она. Говори же.

— Тогда я начну с мелочей, с вещей совершенно незначительных. Вот я вижу Дворцовую площадь, которая совершенно пуста. До сих пор я не придавала тому значения, но теперь узнала, что ты запретил как людям, так и экипажам проезжать вблизи дворца. Это правда? А если правда, то зачем этот запрет? Ведь ты не боязлив, как мне кажется. И кого тебе бояться? Но так ты настраиваешь против себя общее мнение…

Как часто бывает, государь начал с последних слов.

— Общее мнение! — произнес он с презрением. — Хотел бы я знать, что означают сии слова! Какое может быть мнение общее у графа Аракчеева и какого-нибудь прапорщика? Или у твоего отца, генерал-прокурора, и купца второй гильдии? Да хотя бы и первой? Нет никакого общего мнения, это все выдумки французских философов, которые много лет безнаказанно смущали умы народа. Да, ты права, мне некого бояться. Мой народ предан мне. И я не боюсь никого, никаких заговоров! Но своим запретом движения возле дворца я хотел подчеркнуть величие царской власти, ее священный характер. Я — самодержавный государь! И я никому не должен давать отчета ни в каких своих действиях. Это незыблемый принцип, утвержденный моим великим прадедом, и я всегда буду ему следовать. Какие еще претензии ко мне имеет это «общее мнение»?

Анна заметила, как при этих словах скривились его губы, и смутилась. Она почувствовала, что, перечисляя претензии недовольных, она невольно выступает их ходатаем и тем самым теряет расположение государя. Это ее пугало. Но не могла же она остановиться и не выполнить просьбу Марии Федоровны!

— Еще говорят о запретах в одежде, в частности о жилетах… — продолжила она уже менее уверенно.

— Да, и этот запрет будет соблюдаться неукоснительно! — Голос Павла гремел, словно он стоял перед строем солдат. — Попытка носить длинные штаны, жилеты, не носить парики — это все якобинство! И пока я жив, я не допущу этой заразы в Россию!

— Есть и другие притеснения. Например, ты не дозволяешь офицерам выходить в отставку, а требуешь, чтобы они служили почти всю жизнь…

— Да, требую! — твердо заявил Павел. — Офицеры — суть мои дворяне, то есть моя вооруженная сила. Кто же будет служить в армии, если не они? Все эти «вольности дворянства», которые ввела моя мать, — они лишь поощряют развращение умов и бунтарство!

— Да, я понимаю, ты борешься с бунтовщиками, с французами. Но при этом, говорят, ты ссоришься с нашей союзницей — Англией? Якобы речь уже идет о войне с ней?

— Поверь, мне самому тяжело было принять такое решение — прервать всякие сношения с Британской империей и арестовать их суда в наших портах, — тяжело вздохнул император. — Но что я мог сделать? Я был вынужден так поступить после враждебных действий британцев против Мальты, которой я обещал покровительство. Было бы бесчестно оставить моих рыцарей в беде. А сказав «а», надобно говорить и «б». Начав войну, надо воевать. И потом, почему мы должны всегда идти в хвосте у британской короны? Знаешь ли, что за документ я сейчас писал? Это письмо атаману Донскому с моим новым предписанием. Я приказываю атаману со всем войском Донским перейти Волгу и идти на рысях на Хиву, а затем далее — в сторону Индии. Вот что я задумал! Мы можем поразить англичан в самое их уязвимое место, отнять у них Индию, кою называют жемчужиной британской короны! Не правда ли, это смелый замысел?