Контрастом с этой нервозностью были два сановника, явившиеся под вечер с докладами. Это были канцлер Никита Панин и шеф тайной полиции Петр фон Пален. Анна видела их, когда они шли к кабинету Павла. Оба являли собой воплощение спокойствия. Особенно ей понравилось выражение лица седовласого канцлера. Глядя на них, она подумала, что, раз у государя есть такие приближенные, ему, наверное, нечего бояться.

И, словно подкрепляя эту ее мысль, эту вернувшуюся уверенность в счастливом продолжении царствования, император в этот вечер исправил свою вчерашнюю оплошность и явился к ней. Свое вчерашнее отсутствие он объяснил усталостью и плохим настроением.

— А я не хочу являться перед тобой слабым и расстроенным, — говорил он. — Я хочу, чтобы ты всегда видела во мне образец мужества и стойкости, образец рыцарства. Вся моя слабость, злость, все мои недостатки должны остаться за порогом этой комнаты. Здесь, перед тобой, я являюсь другим человеком, лучше, чем обычно. Здесь я должен быть как король Артур, как Ричард Львиное Сердце!

— Ты раньше не говорил мне этого, — заметила она. — Теперь я понимаю, что вижу перед собой другого Павла, не того, какого знают прочие подданные. И оттого думаю о тебе лучше, чем другие.

— Да, но это не значит, что я обманываю тебя! — поспешил заверить Павел. — Всякий человек имеет слабые и сильные стороны, и вот наедине с тобой я являюсь сильной своей стороной. Но ты, с твоей проницательностью, всегда можешь догадаться о моих слабостях. И, верно, догадываешься…

— Да, я знаю о них. И знаю, что ты меня не обманываешь. Я очень, очень дорожу этим твоим желанием казаться со мной лучше. Пусть так будет всегда! Пусть я буду видеть короля Артура, но знать, что ты — всего лишь человек, с присущими тебе слабостями.

— Так и будет всегда, дорогая! А особенно так будет во время нашего с тобой путешествия. О чем, напомни, мы с тобой говорили в прошедший раз? Кажется, ты упоминала Миланский собор. А я придумал, где мы сможем побывать после Милана. Теперь, когда мы совершенно помирились с первым консулом Наполеоном, мы сможем съездить и во французские владения.

— Ах, я так бы хотела побывать в Париже! — воскликнула Анна.

— Ты будешь там, моя милая, к этому теперь нет никаких препятствий. Ты увидишь Версаль, этот истинно райский уголок, созданный гением французских королей, увидишь Лувр…

— Я все время мечтаю об этом, — призналась она.

— И твои мечты обязательно сбудутся, — уверенно проговорил государь.

И хотя в тот вечер он был у нее не так долго, чуть больше часа, и в полночь поднялся к себе, этот час ей показался длиннее иных дней.

Глава 27

Когда император поднялся к себе в спальню, Анна разделась и легла. Однако сон отчего-то к ней не шел. Она пролежала так около получаса — она знала это, потому что в ночной тишине услышала донесшийся сверху, из спальни императора, бой часов, пробивших половину первого.

Вдруг за дверью раздался громкий топот множества шагов, и она догадалась, откуда он идет: с тайной лесенки, которая проходила как раз за стеной ее комнаты. Эта лесенка была известна очень немногим во дворце, она была частью той системы запутанных ходов, которые должны были защитить Павла в его замке. Лесенка начиналась с такой же тайной и неприметной двери в стене замка, находившейся в его восточной стене, обращенной к Летнему саду. Попасть к дверце можно было по узкому мостику, переброшенному через ров и запертому особыми воротами. Весь тот месяц, что Анна жила здесь, в замке, этой лесенкой еще ни разу никто не пользовался. О ее существовании знали только сам Павел, Анна (от нее у императора секретов не было), его секретари Обольянинов и Донауров, граф Кутайсов и полковой адъютант императора Аргамаков. Даже императрица не догадывалась о ней. Показывая Анне эту лесенку, Павел объяснил ее назначение: в случае, если враги все же проникнут во дворец и даже доберутся до его спальни, он всегда сможет ускользнуть от них по этому тайному ходу.

И вот теперь по этой лестнице шли люди, много людей. Необъяснимый страх вдруг сжал ее сердце. Она села на постели, потом встала и начала поспешно одеваться. Кто эти люди? Почему они идут в спальню императора среди ночи?

Лесенка (она знала это) вначале приводила в маленькую кухню, там постоянно находился дежурный лакей на тот случай, если император поздно вернется или проснется и захочет чаю или кофе. Этот лакей должен был первым встретить неизвестных, которые сейчас поднимались наверх.

И точно: до ее слуха донеслись какие-то голоса, потом сдавленный крик. Кто это кричал? Наверное, этот лакей! А это значит… это значит… Торопясь, не попадая крючками в нужные петли, Анна натянула платье, обулась и вступила на лестницу, которая вела в спальню императора. Сама она, по своей инициативе, еще ни разу не поднималась по этой лестнице, и даже не знала, закрыта ли дверь наверху или нет. Наверное, закрыта: у Павла была привычка запирать все двери, ведущие в его покои.

Анна поднялась на первый поворот, потом на второй… И тут услышала наверху голоса. Их трудно было не услышать: люди говорили, ничуть не понижая голоса, почти кричали. Она услышала: «Его нигде нет!» «Сбежал, каналья!» «Зачем вы ударили этого лакея, капитан? Вот и вышел шум…» «Но куда он мог сбежать?» «Может, к императрице?» «Сейчас проверю… Нет, эта дверь заперта». «А вот еще дверь…»

Этот голос раздался совсем близко от Анны, наверху ее лестницы.

«Куда она ведет?» «О, это дверь в райское блаженство — в спальню княгини Гагариной». «Ах, вот оно что! Верно, он скрылся у своей пассии». «Сейчас проверю… Нет, тут тоже закрыто… И ключ в замке торчит…» «Все же вы проверьте, поручик. Не спрятался ли тиран у своей кокотки».

Она услышала, как наверху отворилась дверь, и кто-то начал спускаться. Быстро, стараясь не шуметь, тоже спустилась к себе в спальню и встала возле кровати. В проеме показался офицер в мундире Кавалергардского полка, со свечой в руке. Увидев Анну, он учтиво поклонился и произнес:

— Приношу свои извинения за нежданное вторжение, княгиня. Мне необходимо узнать, не находится ли здесь государь?

В этот ужасный миг самообладание не изменило Анне. Ровным голосом, не выдававшим ее волнения, она ответила:

— Вы можете легко убедиться, поручик, что его здесь нет. Но я в недоумении: кто дал вам право среди ночи врываться в покои императора и его близких?

— Право? Никто не давал, — ответил офицер. — Мы… Впрочем, канцлер Панин ведает о том…

— Канцлер, вы сказали? — воскликнула Анна. — Он с вами в сговоре?

— Я не сказал «в сговоре», — смутился офицер под таким ее напором. Было заметно, что он не хочет продолжать этот странный разговор и стремится как можно скорее вернуться наверх. — Никакого сговора тут нет, а есть праведное желание… Впрочем, этот разговор сейчас неуместен. Так вы даете мне слово, что императора здесь нет?

Она не успела ответить: сверху донесся голос, который показался Анне знакомым. И этот голос торжествующе произнес:

— Вот же он!

— Мне пора идти! — воскликнул ночной визитер и, повернувшись, стремительно кинулся назад по лестнице.

Анна хотела последовать за ним, но ноги ее не слушались. Она сделала лишь шаг или два к лестнице, пошатнулась и едва успела вернуться назад, к кровати. Села, вернее, упала на нее и так, полулежа, слышала голоса, которые доносились сверху.

«Вы арестованы, ваше величество!» — торжественно произнес тот же голос, который до этого воскликнул «Вот он!». Анна узнала его: он принадлежал генералу Беннигсену. Вслед за тем раздался столь знакомый ей голос Павла:

«Арестован? Что значит арестован?»

Императору никто не ответил. Кто-то из находившихся наверху развязно произнес: «Его уже четыре года назад следовало арестовать и отправить вслед за его отцом».

«Но что я сделал? Что я сделал?» — продолжал спрашивать император. Он говорил все громче, почти кричал.

«Что ты так кричишь?!» — послышался новый голос, сильный и низкий. Этот голос был Анне не знаком, впоследствии она узнала, что он принадлежал одному из братьев Зубовых, Никите, который отличался огромным ростом, силой и грубостью.

«Я ничего не сделал! И я ваш император!» — продолжал восклицать Павел.

Послышалось ругательство, а затем… Затем она услышала звук удара, и потом — шум, который бывает при падении чьего-либо тела. Анна вскочила, бросилась вверх по лестнице… Однако перед дверью, ведущей в спальню Павла, остановилась. Она не решалась войти в эту комнату, не решалась увидеть нечто ужасное. Пока не видит, можно тешить себя надеждой, что ничего не случилось, что все это ей только послышалось.

«Итак, кончено! — снова раздался голос генерала Беннигсена. — Теперь надо позвать доктора. Он должен определить смерть и подписать нужные бумаги».

Слышно было, как открылась дверь, вошедший громко обратился к Беннигсену:

«Мой генерал, там прибыл губернатор фон Пален с отрядом гвардии, они заняли все входы в замок».

«Вот и хорошо, — сказал Беннигсен. — Стало быть, уже никто не сможет нам помешать. Однако следует известить наследника. Он должен знать, что отец его скончался. Сходите вы, князь, скажите ему».

«А что мне сказать о причине смерти?» — спросил Беннигсена кто-то из сообщников.

«Скажите… ну, скажите, что император умер от апоплексического удара. Да, это будет правильно», — ответил генерал.

Анна услышала, как кто-то вышел, а там, наверху, продолжался шум, входили и выходили новые люди. Было впечатление, что их несколько десятков. Но голоса теперь доносились до нее, словно сквозь глухую пелену.

Умер! Вот главное слово, которое она услышала, и больше ей ничего не нужно было знать. Они все-таки убили его, заговор удался. И она не смогла спасти своего любимого! Только час назад он был здесь, говорил ей слова любви — и вот его уже нет, и никогда не будет! Ее ум, ее душа не могли примириться с этой мыслью.

Вдруг наверху снова поднялась суета, кто-то воскликнул:

«Не пускайте, не пускайте ее!»

«Но как же я не пущу императрицу?» — возразил ему другой голос.

Стукнула дверь, и послышался голос Марии Федоровны:

«Где он? Что он? Что вы с ним сделали?»

«Как вы могли подумать, ваше величество, что мы могли что-то сделать его величеству! — ответил Беннигсен. — С ним случился апоплексический удар. Со всяким бывает».

«Ах, какой обман! — с отчаянием выкрикнула императрица. — Что это, кровь? Точно, кровь!»

При этих словах вся нерешительность Анны исчезла, и она, открыв дверь, вошла в спальню Павла. Первое, что бросилось ей в глаза, были ноги государя, еще в чулках и башмаках, торчавшие из-за кровати. Она обогнула кровать и увидела всего императора. Он лежал на ковре, на боку, прижав обе руки к груди и слегка поджав ноги, а на левом виске была глубокая рана, из-за которой голова императора казалась неестественно сплющенной и повернутой в сторону — та самая картина, которую он накануне увидел в зеркале. Крови из раны натекло уже достаточно, весь ковер был в крови. Императрица стояла на коленях возле тела мужа, обнимая его и словно силясь поднять, но это ей было, конечно, не под силу.

Анна опустилась у тела убитого с другой стороны. Она гладила его редкие волосы, разглядывала дорогие ей черты… Ее глаза встретились с глазами Марии Федоровны, и в них Анна увидела такое же горе, такой же ужас, какой испытывала сама.

Дверь открылась, и вошел человек, которого Анна часто видела во дворце и считала оплотом надежности и порядка, — губернатор Петербурга и шеф тайной полиции фон Пален. Не обращая внимания на женщин, он спросил Беннигсена:

— А где Кутайсов? Вы задержали эту злую лисицу?

— Признаться, об этом я не подумал, — ответил генерал. — Сейчас пошлю кого-нибудь. А где его апартаменты, кто знает?

— Я знаю, — отозвался человек, стоявший в углу комнаты, и Анна увидела императорского адъютанта Аргамакова. Увидела — и поняла, каким образом заговорщики узнали про тайный ход в спальню государя.

При виде фон Палена и Аргамакова ее охватила новая волна отчаяния — от сознания того, насколько многочисленны были ряды заговорщиков. Выходит, даже самые близкие к Павлу люди, те, кто его непосредственно окружал, кто должен был его защищать, задумывали его смерть. Это означало, что император — самый могущественный человек в государстве — был, по сути, беззащитен. Он не мог ни на кого надеяться, ни на кого опереться. Зря он надеялся на стены Михайловского замка — они не могли его спасти. И не спасли…

Адъютант вышел, ведя за собой троих офицеров. Спустя некоторое время все они вернулись с известием, что графа-брадобрея нет в его покоях. Видимо, он успел узнать о случившемся и бежал.

— Ладно, черт с ним, — сказал Пален. — Потом решим, что с ним делать. Доктора еще нет?