— Настолько пристойно, что вчера чуть не сбросил тебя под колеса экипажа? — возразил кузен.

«Проклятый болтун Кевин!» — подумала я.

— Да просто тупица кучер сунул свой рог чуть ли не в самое ухо Себастьяну! — возмутилась я. — Я и сама-то, подпрыгнула от неожиданности. — Тут я изобразила заискивающую улыбку. Глаза у Занозы стали совсем синими, а это обычно случается, если он решил предпринять что-нибудь совсем неприятное. Я бы умерла, если бы он приказал мне отправить Себастьяна домой! — Подумай, сколько ты сэкономишь, если я в конце концов убьюсь, — продолжала я.

— Дина! — Это был голос моей шокированной маменьки.

— Не говори так, — вступила мягкосердечная Кэролайн. Заноза ухмыльнулся.

— Похоже, ты права, — сказал он, и мне стало ясно, что я победила: Себастьяна домой не отправят… Во всяком случае, сегодня.

Заноза прибыл в Лондон в сопровождении своего шотландского товарища, у которого он гостил перед этим. Звали приятеля Дуглас Маклауд, жил он на острове Скай и был очень мил. Они познакомились всего несколько месяцев назад на каком-то званом вечере. Дуглас — а именно так он просил себя называть — был на несколько лет старше Занозы, но Торнтон постоянно морочил всем голову, прикидываясь старше, чем на самом деле. Многие его приятели «были старше, чем он сам.

После обеда молодые люди собрались в какой-то клуб, но, уходя, Заноза подошел ко мне.

— Завтра утром поедем в парк вместе, Рыжая. Не уезжай без меня. — Он подкрепил эти слова взглядом, который, как ему кажется, должен был внушить мне трепет. Вообще-то я не очень люблю, когда Заноза так смотрит, но я скорее умру, чем покажу ему, что испугалась.

Я улыбнулась солнечной улыбкой:

— Неужели поднимешься в шесть часов? Заноза поджал губы.

— Да, — отрезал он, снова одарил меня своим подозрительным взглядом и вышел.

— О, дорогая, — проговорила мама, — так # и знала, что Торнтон не одобрит твоей затеи с этой лошадью. — Мама всегда называла Себастьяна «эта лошадь». — И вот теперь он сердится. Ну действительно, Дина, почему ты постоянно ссоришься с ним?

Можете себе представить мое возмущение.

— Я?! Да я вовсе не ссорюсь, мама! Я всего лишь привезла в Лондон своего собственного коня. Не понимаю, почему Заноза ведет себя так, словно я украла его!

— Просто потому, что он боится за тебя, Дина, — сообщила Кэролайн своим мягким голосом и горестно улыбнулась мне. — Кто-то же должен о тебе побеспокоиться, ведь ты совсем ничего не боишься.

— Боюсь, когда это необходимо. Но Себастьяна незачем бояться. Вот завтра утром Заноза сам все увидит. Если, конечно, сумеет проснуться на рассвете после ночной гулянки!

Высказавшись, я не сразу пошла к себе, а заглянула в конюшню и предупредила Кевина, чтобы тот урезал порцию овса для Себастьяна. Пусть будет немного поспокойнее утром. Я почти не сомневалась, что Заноза не проспит назначенного часа. Ведь он никогда не был большим соней.

Раннее апрельское утро мягко играло бледными красками едва занимавшейся зари, а Заноза уже ждал меня в конюшне. Он был одет, будто собирался на дневную прогулку: синий камзол с медными пуговицами, кожаные бриджи, начищенные сапоги и накрахмаленный, тщательно отглаженный французский галстук. Цвет волос на его непокрытой голове вторил свету утренних лучей. Щелкнув по полям моей жокейской шапочки рукояткой кнута, он беззаботно заметил:

— Значит, спрятала свои волосы? Прекрасно. Если расшибешься в лепешку, хотя бы никто не поймет, кто это был.

Я злобно глянула на кузена:

— Я не расшибусь в лепешку!

Копыта зацокали по булыжникам двора — это наших лошадей, полностью готовых к прогулке, вывели из конюшни. Себастьян, слава Богу, кажется, был сегодня паинькой. Единственным мерином, которого он действительно любил, был высокий серый конь Занозы — Игрок. Казалось, лошади обрадуются, очутившись рядом.

У Занозы дома были полные конюшни лошадей, но Игрок всегда оставался его любимцем. На охоту с друзьями он ездил только на нем. Большой — целых семнадцать ладоней в холке — и очень энергичный, он всегда оставался вполне дружелюбным. Нельзя, конечно, сказать, что ездить на нем мог кто угодно. На самом деле Игрок умел взбрыкнуть не хуже Себастьяна. Он, правда, никогда не бунтовал подобно Себастьяну, а вел себя хитрее. Если всадник ему не нравился, он просто переносил всю тяжесть своего массивного тела на передние ноги и топал, как слон. Другое дело, если на нем сидел Заноза — тогда Игрок легко и грациозно нес его вперед, мощно толкаясь задними ногами. Это выглядело очень красиво, но, стоило менее умелому наезднику забраться в седло, как вся красота мгновенно куда-то исчезала. Зрелище было презабавное. Заноза обожал своего коня за чудесный нрав и великолепную прыгучесть. Игрок действительно мог преодолеть любое препятствие, если на спине у него сидел Заноза, это правда. Но я видела, что он вытворяет с другими. Увы, Игрока нельзя было упрекнуть в чрезмерной покладистости.

Однако Игрок не был пуглив, и в присутствии этого крупного невозмутимого мерина Себастьян тоже чувствовал себя спокойнее. Еще бы! Ведь теперь рядом с ним на этой ужасной незнакомой улице был кто-то из домашних. Это внушало ему уверенность. Он прыгнул и попытался встать на дыбы всего с полдюжины раз, прежде чем мы добрались до парка.

Мы отпустили поводья почти сразу, как только въехали под деревья, и лошади пустились вскачь. Как всегда, Игрок пошел чуть впереди, а Себастьян удобно пристроился за его большим серым плечом. От холодного апрельского ветра у меня выступили слезы, и я громко рассмеялась — так было хорошо. Услышав смех, Заноза оглянулся на меня, и я увидела, как блеснули его белые зубы. Наверное, мы могли достигать полного согласия только сидя на лошадях.

Наконец дорога запетляла по лесу, и Заноза осадил коня. Мы перешли сначала на легкий галоп, затем — на рысь и, наконец, поехали шагом. В ветвях пели птицы, небо сияло чистейшей синевой — точь-в-точь как глаза Торнтона, и Себастьян громко фыркал, демонстрируя искреннее удовольствие от прогулки. Я и сама вздохнула от всей души, вторя своему коню. Заноза усмехнулся.

— Каждый раз, когда мне хочется придушить тебя, Рыжая, я вспоминаю о том, что ты, наверное, лучшая наездница из всех, кого я знаю. Это искупает почти все твои недостатки.

Отчаянная радость обожгла мое сердце. Ведь Заноза ни разу не говорил мне комплиментов.

— Неужели я сижу на лошади лучше тебя? — спросила я.

— Разумеется, нет. — Легкая улыбка превосходства приподняла уголки его рта.

Я благоразумно удержалась от ответа, готового сорваться с губ, и вместо этого спросила:

— Значит, я могу оставить Себастьяна в Лондоне?

— Едва ли у меня есть реальный шанс добиться, чтобы ты его отослала,

— отвечал кузен.

— Пожалуй… — протянула я, не сумев подавить улыбку, — это правда.

— Ну и как, успела ты подготовиться к сегодняшнему вечеру? — спросил он после нескольких минут молчания.

— Слава Богу, этот проклятый бал наконец состоится! — воскликнула я.

— Мама просто помешалась на нем. По крайней мере весь последний месяц она не могла говорить ни о чем ином. И если после всех ее хлопот я не подцеплю как минимум трое подходящих женихов, которые в ближайшую неделю сделают мне предложение, то буду чувствовать себя недостойной дочерью.

Он полоснул меня голубым взглядом:

— Не стоит так торопиться, Рыжая. Постарайся уложиться хотя бы в месяц!

Я вздохнула и мрачно предположила:

— Ах, может быть, в Лондоне найдется хоть один джентльмен, который не разбирает цветов…

— Что ты такое говоришь? — удивленно спросил он.

— Ну… — Никак не думала, что из всего мира выберу именно Занозу, чтобы обсуждать с ним мой дефект. Ведь именно он все время настойчиво называл меня «Рыжая». — Не валяй дурака, Заноза, — резко сказала я, — ты прекрасно понимаешь, о чем я.

Он остановил Игрока, и Себастьян, как благоговеющий влюбленный, тоже замер на месте. Заноза протянул руку и тронул меня за плечо.

— Нет, — сказал он. — Не понимаю. Скажи мне. Я нахмурилась:

— Я говорю о моих волосах, тупица. Ну кто захочет жениться на девушке, у которой на голове закат полыхает?

И отвела глаза, чтобы не видеть его изумленной физиономии. Я почувствовала, что щеки у меня тоже приобрели цвет заката. Я ненавидела Занозу за то, что он заставил меня высказать вслух мой самый сокровенный страх, я выдернула руку и пришпорила Себастьяна. Наверное, я сделала это слишком резко, потому что конь встал на дыбы и рванул вперед. Пришлось потратить несколько минут, чтобы его успокоить.

Когда наши лошади снова бок о бок несли нас к воротам парка, Заноза сказал:

— Дина, я правда не понимаю, почему ты такого мнения о своих волосах.

— М-мф, — фыркнула я.

— Мне неприятно в этом сознаваться… — Голос его был полон какого-то странного раскаяния. — Но должен признаться, что мне нравилось дразнить тебя все эти годы.

— Я заметила, — глухо буркнула я. К полному моему ужасу, слезы уже готовы были покатиться из глаз. Наверное, сказывалось напряжение перед этим ужасным вечером, когда мне предстояло продемонстрировать доброй половине Лондона вес мое пламенное сияние.

— Дина, — сказал Заноза, — у тебя чудесные волосы.

— М-мф, — опять фыркнула я.

— Послушай, ты, маленькая ведьма. — Он снова взял меня за руку. Лошади остановились. Я нехотя подняла глаза на своего спутника. «Вот у кого прекрасная шевелюра, — думала я, глядя, как она сияет на утреннем солнце, густая и белокурая. — Ах, если б мне такую…» — Послушай меня,

— повторил Торнтон. — Твои волосы прекрасны. Честно, это самое красивое, что мне доводилось видеть в жизни. Кавалеры выстроятся в длинную очередь, чтобы потанцевать с тобой.

Наверное, лицо мое выразило недоверие, потому что пальцы Занозы сжались на моем рукаве, и он добавил:

— Да знаешь ли ты, что в Италии был один великий художник. Так вот, он прославился портретами рыжеволосых женщин, которые на самом деле не были и вполовину так красивы, как ты.

— Знаю, знаю, — солидно кивнула я. Было так приятно показать ему наконец, что я не полная идиотка. — Тициан. Синьор Монтелли рассказывал мне о нем.

— Кто такой синьор Монтелли? — удивился Заноза.

— Итальянец, наш учитель танцев, которого пригласила мама, — отвечала я. — Он поцеловал меня в библиотеке и сказал, что я похожа на картину Тициана.

— Что-что он сделал?

Ну вот, слишком поздно я осознала свою ошибку.

— О, это был всего лишь один поцелуй. Он захватил меня врасплох. И я предупредила его, чтобы он больше так не делал, не то ты его застрелишь! Он больше так не поступал.

Заноза закатил глаза к небу. Эта отвратительная гримаса должна была означать, что я сказала или сделала что-то ужасное.

— Поверь, я очень удивилась, — продолжала я. — Ведь он довольно стар.

— Мне мгновенно вспомнилась та сцена в библиотеке. — И потом, у него такой слюнявый рот, — добавила я брезгливо.

Заноза фыркнул:

— Ну и сколько ж ему?

— Наверное, лет тридцать как минимум.

— Боже милосердный, Дина, ты невыносима! Тридцать лет — это совсем не старый!

— Для меня — старый, — отрезала я с безукоризненной логикой. — Ведь мне только что исполнилось восемнадцать.

Заноза убрал руку с моего рукава, выпрямился и тронул лошадь.

— Ну вот, — сказал он, — этот твой итальянский танцор, возможно, и стар, и рот у него слюнявый, но ведь его не остановили твои волосы. Ты хотя бы об этом подумала? Он пытался поцеловать Кэролайн?

Я почувствовала, что глаза у меня чуть не вылезли из орбит.

— Нет, ты что!

— Ну вот видишь, — веско сказал Торнтон.

Я задумалась на несколько минут, а потом проговорила:

— Что ж, наверное, придется мне искать итальянца. Похоже, они все неравнодушны к рыжим.

— Полагаю, ты вскоре поймешь, как много есть на свете англичан, которым тоже нравится этот цвет, — возразил Заноза.

— Ты правда так считаешь?

— Да.

Мы продолжали молча ехать по аллее. Я почувствовала себя намного лучше. Конечно же, и мама, и Кэролайн много лет твердили мне, что мои волосы не так уж плохи, но я просто не верила им. Заноза — совсем другое дело. Он бы скорее умер под пыткой, чем стал бы мне льстить. И уж если он сказал, что у меня с волосами все в порядке, значит, действительно все в порядке! Я оглянулась. Он смотрел на дорогу перед собой, его фигура легко и прямо высилась в седле, а поводья он отпустил достаточно, чтобы Игрок мог вытянуть шею. Занозе было двадцать два. «Вот примерно такого мне и следует искать», — подумала я.

Наверное, Торнтон почувствовал на себе мой взгляд, потому что поднял глаза и посмотрел на меня. Я испытывала к нему необычайную благодарность и улыбнулась. Он удивился:

— Ты чего?

— Ты придал мне уверенности, — отвечала я. — Спасибо. Он усмехнулся:

— Пожалуй, я отмечу это в своей записной книжке, как только приедем. Так и напишу: сегодня Дина сказала «спасибо».