Григорий вздохнул. Сколько можно предаваться подобным романтическим иллюзиям? Разве не ошибался он в этой жизни, позволив чувствам взять верх над разумом? Ошибался, и не единожды, и вот опять размечтался, как слюнявый отрок, только что оторванный от маменькиной юбки.

И красавица-вдова наверняка окажется толстой и курносой, увядшей прежде времени помещицей, с большой грудью и в нарядах, которые вышли из моды лет этак двадцать назад. Самодурство в крови русских барынь, особенно тех, что обрекли себя на проживание в подобных, богом забытых местах, где модные парижские журналы отродясь в руках не держали, и вся забава что с мухами воевать да девок по щекам хлестать или с собственным конюхом прелюбодействовать.

Но напряжение в нем продолжало расти, непонятное раздражающее его напряжение, переходящее в дрожь, и, чтобы ее унять, ему пришлось стиснуть зубы и сцепить пальцы — подрагиванием они могли выказать его неожиданное и столь же нелепое волнение.

Чтобы не выдать своего ничем не оправданного интереса к окрестностям, Григорий смотрел в окно кареты вполоборота, словно нехотя, надеясь, что его взгляд по-прежнему скучающе-ленив и никоим образом не отражает истинного настроения хозяина.

Слева над холмами и темной стеной елового леса показалась высокая колокольня, четко выделяющаяся на фоне посветлевшего неба. Дорога взлетела на увал, и с него открылась панорама городка, разлегшегося на высоком противоположном берегу реки, бесконечные извивы которой терялись среди холмистых гряд, укрытых густым лесом.

Храмы, зубчатые стены, башни… Далеко видны высокие, поросшие травой земляные валы, маковки церквей, всегдашние аркады екатерининских еще торговых рядов и обывательские домики в садах, разбросанные по косогорам, разделенным оврагами.

— Белореченск, — пояснил Аркадий, — тут неподалеку бывшее матушкино имение находится. Я эти места с малолетства знаю.

Дорога вновь скользнула вниз, потом вверх. Где-то близко в затененном ивами овраге угадывалось присутствие небольшой речушки или ручья. Горбатый мост, бревна которого так резво пересчитали копыта лошадей, на пригорке покинутое здание немецкой экономии, а дальше совсем ровная, высокая, точно подрезанная гигантскими ножницами стена лип, и тут же справа между темными стволами опять бесконечная водная гладь огромного озера.

— Смотрите, ваша светлость! — выкрикнул Кузьма и вытянул руку в направлении озера. — Вон она, красота-то какая!

Но Григорий уже и сам увидел то, что Екатерина Великая окрестила когда-то «Антиком с гвоздикой». Огромный трехэтажный дом из белого камня с шестью колоннами парадного входа, на которых покоился изящный треугольный фронтон. Высокое крыльцо, двумя маршами сбегающее к озеру, украшено фигурами мраморных львов, лежащих в позе сфинксов. Образуя двор, кругом, словно девки в хороводе, расступились липы, а в самом центре его возвышался громадный дуб с привольно раскинувшимися ветвями, прикрывающими дом от посторонних взглядов. В высоких окнах бельэтажа, за которыми угадывались анфилады парадных покоев, играли солнечные лучи, еще выше — антресоль с почти квадратными окнами. Там наверняка находились детские и комнаты для учителей… Справа, неподалеку от дома, на высоком каменном пригорке виднелась легкая и изящная беседка-ротонда, укрытая кустами сирени, о восьми тосканских колоннах, несущих купол, увенчанный шаром.

Григорий перевел дыхание. Что-то давно забытое, почти сказочное всплыло в его памяти при виде этого чуда, затерянного в глуши среди мрачных и диких ельников, многочисленных озер и болот. Но дорога ушла в сторону, и усадьба скрылась за деревьями, лишь сполох солнечного луча, отраженного от окон верхнего этажа, мелькнул напоследок сквозь густые кроны. И это заставило мучительно сжаться сердце, потому что память вновь возвратила князя к самым тяжелым и безрадостным мгновениям его прошлой жизни.

Он снял шляпу и вытер платком вспотевшее лицо.

— Смотри, Григорий, — сказал тихо Аркадий, — похоже, сама хозяйка нас сопровождает.

Князь потянулся к окну и замер в восхищении от представшего перед ним зрелища всадника, вернее, всадницы в мужском костюме. Пригнувшись к шее великолепного арабского скакуна, она мчалась по дороге, идущей вдоль границ имения. Она настолько была поглощена скачкой, что не обращала внимания ни на обоз, ни на крики и свист егерей, ни на лай возбудившихся собак, ни на улюлюканье слуг, высунувшихся из кибиток. Лошадь шла ровно, и всадница держалась в седле как влитая.

То и дело она скрывалась меж песчаных увалов или за деревьями, но тут же возникала снова. Женщина была без шляпки, и ветер развевал густую гриву темных волос.

— Да-а! — протянул Григорий и озадаченно посмотрел на приятеля. — Чистая амазонка! Почище гусара в седле держится!

— Чего уж там! — покачал головой Аркадий и восхищенно произнес: — Не хотел бы я на скачках с ней встретиться. Нет, ты только посмотри, как ее лошадь слушается! Ну, ведьма, право слово, ведьма!

Лошадь с всадницей взлетела тем временем на высокий холм и застыла там как изваяние. И Григорий отметил, что наездница великолепно сложена и, верно, обладает сильным характером, если заставляет повиноваться себе столь гордое и непокорное создание, как чистокровный арабский скакун. Незнакомка тем временем из-под руки оглядела горизонт, долю секунды задержалась взглядом на обозе, а потом, натянув поводья, подняла коня на дыбы и, огрев его плеткой, исчезла почти мгновенно за холмом, еще быстрее, чем появилась перед этим на дороге.

— C'est magnifique![3] — воскликнул Аркадий и захлопал в ладоши. — Чует мое сердце, князь, скучать рядом с подобной соседкой тебе не придется. Держу пари, кто-то ей сообщил о твоем приезде. Ох уж это женское любопытство и самолюбие! Дождь, слякоть, а она наперегонки с твоей каретой…

— Да графиня здесь завсегда катается. Дождь не дождь, все равно велит лошадь выводить, — остудил его восторг управляющий. — И утром тоже чуть свет выезжает, другой раз только солнце встанет, а она уже на другом конце озера. И чего ей не спится?

— Чего, чего, — рассмеялся Аркадий, — знамо дело чего… — Заметив недовольную гримасу на лице князя, он сбился и замолчал, почувствовав, что его домыслы по поводу ранних прогулок княгини в данном случае неуместны.

А Григорий подумал, что ему тоже захотелось вдруг прокатиться поутру вокруг озера, даже по росе, даже сквозь туман и дождь, чтобы увидеть поближе, разглядеть как следует эту странную женщину, будто видение промелькнувшую перед его глазами несколько мгновений назад.

ГЛАВА 2

Были освещены лишь часть вестибюля, истинные размеры которого терялись в темноте, и лестница, ведущая на второй этаж, но Григорий успел заметить, что мебель закрыта чехлами. Одинокий дворецкий с седыми бакенбардами, в небрежно натянутом на голову старинном парике, встретил их у дверей и, поклонившись, повел князя и его друга в библиотеку.

Занавеси на окнах были задернуты, но в камине полыхал огонь, и Григорий первым делом подошел к нему и протянул к пламени озябшие ладони.

— Никак лето не устоится ноне, — покачал головой дворецкий и спросил: — Ужин подавать, ваша светлость?

— Подавай! — Князь посмотрел на Дроздовско-го. — Думаю, следует хорошенько выпить по случаю благополучного завершения нашего путешествия.

Аркадий улыбнулся:

— Весьма дельное предложение! — И повернулся к дворецкому: — Эй, как тебя, любезный? Елистрат? Проводи-ка меня, Елистрат, к вашему погребку, где вина хранятся. А я уж сам отберу, что нам по вкусу придется. Кстати, какие вина барыня пила, французские или испанские? А может, венгерские?

— Ее сиятельство Мария Васильевна пили только шампанское «Моэт» и «Аи», да еще мадеру, — вздохнул дворецкий. — Больше ничего не признавали-с.

— Что ж, на первый случай это даже неплохо, — подмигнул Аркадий князю. — А то я, грешным делом, испугался, что старуха по скудости претензий наливками баловалась, а я их терпеть не могу.

— Наливки тоже имеются, — степенно сказал дворецкий и принялся загибать пальцы. — Сливовая, на малине, на черной смородине, на рябине… Но лучше всех — вишневая. Княгиня ее самолично изготовляла.

— Ничего, дойдет дело и до наливок, — махнул рукой Аркадий. — В крайнем случае, я согласен и на наливку. Только без мух! А то я знаю местные обычаи. То муха в супе, то таракан в пироге…

— Зря вы так, ваша милость! — обиделся дворецкий. — Раньше наша барыня больше за границей жила, чем в имении, а по старости, когда уж кости скрутило, здесь обосновалась. Но порядки у нас навела тамошние. Не то что тараканов, мышей всех выжили.

Аркадий хлопнул дворецкого по плечу.

— Прекрасно! Теперешний твой барин тоже десять лет за границей прожил. Слышал про реку такую Амазонка? Протекает в далекой Южной Америке. Крокодилов там тьма, а еще больше арапов, местные их нигерами зовут, что значит «черный». Представляешь, кожа у них чернее дегтя. — Он передернулся. — Б-р-р! Страх господний!

Дворецкий невозмутимо посмотрел на него:

— У Господа все едины, ваша милость! Выходит, была у Него такая надобность черными их изобразить.

— А ты, братец, дипломат! — ухмыльнулся Аркадий. — Всему, видно, оправдание найдешь.

Подталкивая дворецкого в спину, он вышел из библиотеки. Григорий взял со стола массивный подсвечник с единственной зажженной свечой и осветил книжные полки и тяжелую дубовую мебель, которой была обставлена библиотека.

— О небо! — воскликнул он озадаченно, обнаружив, что большинство книг на латинском и немецком языках, изрядно попортивших ему кровь в детстве. Он перевел взгляд на стену и хмыкнул еще более удивленно, узрев портрет, вероятно, кого-то из предков княгини Завидовской, судя по одежде, жившего добрую сотню, а то и больше лет назад. — Это кто такой? — спросил он у дворецкого, вновь возникшего в библиотеке, но уже в компании двух заспанных лакеев, которые, толкаясь друг о друга, принялись накрывать стол для позднего ужина.

Дворецкий подошел ближе и, слегка прищурившись, вгляделся в портрет, мрачно взирающий на них со стены. Потом махнул рукой.

— А, это прадед княгини, князь Лисовой. Говорят, император Петр его Старым Лисом прозвал за ум и за хитрость. А потом казнил, потому что он супротив царя пошел. Сына его непутевого, цесаревича Алешку, спасти хотел от смерти… Как уж там у них получилось, никому не ведомо, но только государь император дюже осерчал, когда узнал про изменщика. — Дворецкий вздохнул и посмотрел на князя: — Головы тогда, как капусту, рубили… Вот и у него тоже в одночасье слетела.

— Да, кстати, веская причина, чтобы смотреть столь мрачно, — усмехнулся князь и обвел рукой книжные шкафы. — Неужто княгиня все это читала?

— Мне это неведомо, ваша светлость, — пожал плечами дворецкий, — она почти здесь не бывала, а вот старый князь любил около камина погреться да трубку раскурить. Он так тут и умер, вон в том кресле, — кивнул он в темный угол, где виднелось массивное кожаное кресло. — Заснул и не проснулся…

— Да-а? — протянул удивленно князь. — А княгиня случайно не в моей будущей постели скончалась?

— Нет, ваша светлость, — не дрогнув бровью, пояснил дворецкий, — ее спальня в другой половине дома и на первом этаже, а вам спальню на втором этаже приготовили, там раньше молодой князь спали, пока в Морской корпус служить не уехали.

— Ну, слава богу, а то я размечтался… — усмехнулся князь и оглянулся на портрет угрюмого предка прежней хозяйки поместья. — Надеюсь, привидений здесь не водится?

— А это уж как везде, — вздохнул удрученно дворецкий, — вот в прошлом годе, по осени у нас на конюшне кузнец удавился по причине несчастной любви. Так девки-вышивалыцицы рассказывают, что несколько раз после того его видели. В белом саване, борода тоже белая… Слоняется возле бани, где он свою Дуняху с конюхом застал, и жалобно так стонет: «Дуняша, мол, Дуняша!» Но девкам и соврать недорого взять! А на болотах недавно мужики корову встретили о четырех рогах, до самой дороги за ними гналась… Всякое бывает, незнамо откуда только что берется!

«Известно откуда, от скудости ума и известной дикости фантазий», — хотел сказать князь, но передумал. Старик был ему приятен, и не его вина, что ему не удалось, как самому князю, повидать свет и прочитать все эти мудреные книги, которые, похоже, отродясь никто с полок не снимал. Разве только горничная смахнет изредка пыль с корешков да раз в год проверят, не завелся ли кожеед и не закралась ли плесень между страниц.

— Ладно, иди спать, — приказал он дворецкому, — только вели, чтобы на рассвете моего Мулата и лошадь его милости оседлали. Мы с ним верхами прогуляемся. Окрестности имения осмотрим. Да, и прихвати этих остолопов, — кивнул он на лакеев, застывших у стола. — И больше не присылай их. Я привез с собой двух официантов, они и будут прислуживать в столовой. А этих бездельников определи куда-нибудь подальше, чтобы их рожи заспанные больше мне на глаза не попадались.