Не за Геликой[228] мой путь и Тиру знакомою Арктос;

Нет, па созвездья толпы наша не смотрит любовь.

Пусть Андромеду другой и славную смотрит Корону

И Паррасийской[229] звезды светоч у полюса льдов.

То, что любили Персей и с Либером[230] вышний Юпитер,

Знаменьем я не хочу в трудной дороге считать.

Есть иная звезда, гораздо надежнее этих,

Ей предводима, во мрак наша не канет любовь.

К ней обращая свой взор, до Колхов, до крайнего Понта,

И по дороге сосны я Фессалийской пройду;[231]

В плаваньи б я победил молодого тогда Палемона,[232]

И превращенного вмиг в бога волшебной травой.

Руки не раз у меня от взмахов замрут непрестанных

И через силу скользят в неизмеримых волнах.

Только же стоит сказать: «За труд дорогою наградой

Скоро вам, скоро воздам – милую шею обнять —

Мигом окрепнут они и к чудной награде стремятся,

Как из Элидских оград[233] быстро пустившийся конь.

Значит, я сам берегу палящее сердце мне пламя

И за тобою, небес дева достойная, мчусь.

Так, ты достойна небес, но дольше земною останься,

Или ж и мне покажи путь до всевышних богов.

Здесь ты, но бедный никак к тебе не достигнет влюбленный;

С горькою думой моей море волнуется врав.

Что же мне пользы, что нас не ширь разлучает морская?

Разве не меньше помех в узком проливе для нас?

Право, готов я желать, чтоб всей разделенный вселенной,

С милой моей потерял я и надежды вдали.

Чем же ты ближе ко мне, тем ближнее тягостней пламя,

Только не вечно успех, вечно надежда со мной.

Милой едва не рукой, – в таком мы соседстве, – касаюсь,

Часто ж едва не до слез это волнует меня.

Это все то, что желать поймать убегающих яблок,

Иль ускользающий ток жадно губами ловить.

Видно, тебя никогда, коль море не хочет, не видеть,

Видно, счастливым уж быть мне в непогоду нельзя!

И когда ничего сильнее нет ветра и моря,

В ветре и в море моим всем быть надеждам навек?

Лето, однако пока. А что, как взволнует Плеяда Море,

Медведицы страж иль Амальтеи коза?

Или не ведаю я, насколько я дерзок, иль в море

Даже тогда повлечет неосторожная страсть.

И не подумай, что мне сулит невозможное – время:

Верных обетов залог скоро представлю тебе.

Несколько только ночей еще поволнуются воды,

И по враждебным волнам я попытаюсь проплыть.

Или достанется мне счастливая здравому дерзость,

Или погибель концом будет тревожной любви.

Лишь об одном помолюсь, чтоб выброшен на берег был я,

Чтоб сокрушенному быть в гавани телу твоей.

Знаю, поплачешь, почтишь мое объятием тело,

«Я причиной его гибели, – молвишь, – была».

Или ж испугана ты глубоко пророчеством нашим,

И ненавистно письмо в этих строках для тебя?

Плакаться полно, молчу. Но пусть и море забудет

Гнев свой, с моею мольбой соедини ты свою.

Только б недолгого мне затишья, пока проплыву я;

Только достигну твоей пристани, буря крепчай!

Там удобная есть для нашего судна стоянка,

И ни в единой воде лучше ладье не стоять!

Там запирай ты меня, Борей, где любо помедлить,

Там я ленивым пловцом, там осторожным очнусь,

Там уж упреков от нас глухая волна не услышит,

И не заплачу, что путь труден сквозь воды пловцу.

Там удержите меня, и ветры, и нежные руки;

Две причины, меня долго замедлите там!

Лишь непогода велит, я веслами сделаю руки,

Только всегда на виду свет сохраняй маяка.

Тою порой за меня письмо проночует с тобою,

Вслед за которым стремлюсь сколько возможно спешить.

XVIII

Гepо

Этот поклон, на словах который, Леандр, посылает,

Чтоб и на деле могла я получить, приходи!

Долог каждый нам срок, которым замедлена радость;

Сжалься над слабой душой, я с нетерпеньем люблю.

Равным пылаем огнем, но силой с тобой неравна я:

Видно, гораздо сильней твердого мужа душа.

Как и тело, у дев изнеженных сердце бессильно;

Вся я расслабну, прибавь малого времени срок.

То охотою вы, то сельской веселой работой

В разнообразных трудах долгий проводите срок.

Или вас форум займет, иль жертвы маститой палестре,

Или ж уздой жеребцам резвым сгибаете бег;

Тут пернатых силком, там тащите рыбу удою,

И размывает вино поздние ночи часы.

Я ж далека от того, и, если б слабее пылала,

Все не осталося мне кроме любви ничего.

То, что осталось, творю. Тебя же, единая радость,

Больше, чем сколько могу выразить словом, люблю.

Или с милою я шепчуся нянькой о друге,

Диву даваясь, с чего твой замедляется путь;

Иди на море гляжу, томимое бешеным ветром

И порицаю в словах воды почти что твоих;

Или ж, отпустят чуть-чуть жестокости тяжкие волны,

Плачусь, что может Леандр, но не желает прибыть,

И средь жалоб бегут из взоров, тоскующих слезы;

Ветхой наперсницы их слабая сушит рука.

И не раз на брегах твои я следы наблюдаю,

Точно песок сохранит каждый отмеченный шаг.

Чтобы спросить о тебе и писать, дознаюсь я, который

От Абидоса доплыл или плывет в Абидос.

Что пересказывать, как твои я целую одежды,

Кои слагаешь, спеша переплывать Геллеспонт?

Только ж погаснет заря, и ночи час дружелюбный,

День отогнав, вознесет ясные звезды свои,

Тотчас встает высоко на кровле недремлющий светоч,

Светоч, примета и знак другу в знакомом пути.

И крученую нить выводя на прялке кружащей,

Женским искусством спешим медленный срок скоротать.

Что говорю той порой в часы столь долгие, спросишь?

Только Леандра в моих имя бессменно устах.

«Милый сейчас из дому пошел, как думаешь, няня?

Или родные не спят, и опасается он?

Вот уж одежду теперь с плечей он, верно, слагает,

Вот умащает его члены Паллады елей»…

Точно кивает она: не то, что свиданье заботит,

Нет, подползая, трясет старую голову сон.

Только мгновенье прошло: – «уж верно плывет он», промолвлю:

«И, разбивая волну, гибкие руки блестят».

Только немного пройду я нитки, к станку прикоснувшись, —

Может, уж ты посреди моря стремишься, спрошу.

То озираем мы даль, то молимся голосом робким,

Легкий чтоб путь ниспослал ветер попутный тебе.

А неверный наш слух все звуки ловит, мы каждый

Шорох готовы принять за приближенье твое.

Так половина пройдет большая обманутой ночи,

И незаметно смежит слабые взоры дрема.

Хоть и неволей, а все со мной почиваешь, обманщик,

Все ты приходишь, хоть сам и не желаешь прийти.

То мне приснится, вот – вот уж ты плывёшь перед нами,

То вдруг мокрой рукой плечи мои обовьешь;

То, как всегда, я даю покровы на влажные члены,

То, прижимаясь к тебе, грудью согрею я грудь;

Да и мало ль про что язык безмолвствует скромный,

Что наслажденье творить, а пересказывать стыд.

Ах, кратковременны вы и лживы у бедной, восторги;

Вместе с видением сна ты исчезаешь из глаз.

Так сойдемся ж с тобой, влюбленные страстные, крепче,

Вы не останьтесь чужды, радости, правде живой!

Вот уж которую ночь зачем я одна холодею?

Робкий пловец, отчего долго тебя не видать?

Море, то правда твоя, пловцу переплыть невозможно,

Только вчерашнюю ночь ветер слабее дышал.

Что пропустил ты ее? К чему небывалые страхи?

Столько удобный зачем путь бесполезно пропал?

Пусть и не вдолге проплыть такая же будет возможность,

Эта милее стократ, ибо скорее она.

Но изменяется вмиг весь вид воздымаемой бездны,

В меньшее время не раз, если спешить, доплывешь.

Здесь же захваченный, ты не будешь уж плакаться больше,

В нежных объятьях моих буря тебе не страшна.

Тут беззаботно уж я услышу шумящие ветры,

И не взмолюсь, для чего нет на водах тишины.

Что же случилось теперь, с чего ты пугливее к морю

И презираемых вод раньше боишься сейчас?

Помню, ты нас достигал, когда и сурово, и грозно

Море не меньше, а то чуть лишь поменьше неслось;

Я же кричала тебе: «Отважным останься настолько,

Чтобы не плакаться мне, бедной, за храбрость твою.

Эта ж откуда боязнь, куда отлетела отвага?

Где ты, великий пловец, столь презиравший волну?

Впрочем, будь лучше таким, чем раньше каким представлялся,

И по спокойным водам путь безопасный пройди.

Только останься, как встарь, и только люби нас, как пишешь,

Только бы страстный огонь пеплом холодным не стал.

Я не столько ветров боюсь, замедляющих счастье,

Лишь бы, как ветер, твоя не забродила любовь,

Лишь бы меня не забыл, расчет не превысил бы страсти,

Не показалась бы я слабой наградой за труд.

А порою страшусь, чтоб родина нас не сгубила, —

Вдруг Абидосцу найдут в браке неровней Геро.

Все, однако могу снести терпеливо, когда бы

Мне не познать, что нейдешь, новой любовью прельстясь,

Что вкруг шеи твоей чужие руки ложатся,

И другая любовь – нашей конец и предел.

Боги! скорей умереть, чем этой сразишь нас виною,

Пусть преступленью тому наша предшествует смерть.

Не потому, что даешь мне признаки будущей скорби,

Я говорю, не молвой новой встревожена я;

Но всего я боюсь. И кто же беспечен влюбленный?

И опасаться сильней нам отдаленье велит.

Счастие наше, когда позволит присутствие друга

Правые ведать вины, ложных дрожать не дает.

Столько ж от ложных обид волненья, как в явных обмана;

И равносильно язвят два заблуждения грудь.

О, когда же придешь! Иль только родитель и ветер,

Но не жена, не жена дома держала тебя!

Если ж услышу про то, умру я, поверь, от печали,

Так и греши, коль моей смерти желаешь, Леандр.

Но не станешь грешить; оставьте, напрасные страхи!

Вижу, дороге твоей зависть препятствует бурь.

Боги, какая волна гремит на горе о берег,

Как, одеваясь во тьму тучи, скрывается день!

Или то горькая мать выходит Геллы на берег[234]

И окропляет росой плача погибшую дочь;

Или же море, по ней ненавистное имя приявши,

Мачехи чувствует гнев, ставшей богиней морской?[235]

Не благосклонна сейчас та местность к девушкам нежным,

Гелла погибнула здесь, здесь погибаю и я.

Только припомни, Нептун, страстей твоих жаркое пламя,

Ты никакую любовь ветром не должен стеснять,

Коль с Амимоной Тиро,[236] великая славной красою, —

Не пустые одни сказки греха твоего,

И Гекатэона дочь, Калика, и свет – Альциона,

И не вплетавшая змей в косы Медуза свои,

И с Лаодикой златой приятая в небо Целено,

И другие, кого помнятся мне имена.

Этих и многих иных, Нептун, воспевают поэты,

Нежную грудь на твою с лаской склоняющих грудь.

О, для чего же, стократ любви изведавши силу,

Столько привычный нам путь вихрем ты бурным замкнул?

Смилуйся, гневный, и в бой с широким вступай океаном;

Две разделяет земли узкая эта волна.

Мощному мощные лишь кидать суда подобает

Иль беспощадно топить целые флоты в волнах.

Богу морскому позор тревожить пловца молодого,

Даже стоячих болот этот не стоит трофей.

И благороден Леандр, и славен рожденьем, но род свой

Не от Улисса ведет, ворога злого тебе.

Будь милосерд, и двоих сохрани: плывет он, но в тех же

Тело Леандра волнах, и упованье Геро.

Чу, затрещала свеча, – при свете ее мы писали, —

Чу, затрещала и нам счастья примету дает.

Вот и нянька вино в счастливое капает пламя,

Молвила: «Завтра умножь наше число»! и пила.

Наше умножь ты число, проплыв покоренные волны,

Друг, глубоко и до дна в сердце приемлемый мной!

В лагерь родной воротись, беглец взаимного чувства!

Полно ложиться среди ложа пустого Геро!

Что же бояться тебе? Венера поможет отваге,

Морем рожденная путь гладью расстелет морской.

Часто влечет и меня пуститься в широкое море,

Только надежнее здесь море мужам искони:

Ведь отчего же, когда здесь Фрикс переехал с сестрою,

Женщина только дала имя широким волнам?

Иди пугаешься ты, что времени нет воротиться,

Или не в силах снести трудность дороги двойной?

Так с обеих сторон сойдемся среди океана

И поцелуи сорвем быстро в глубоких волнах,

И возвратимся потом к родимому городу каждый.

Этого мало, но все более, чем ничего!

Или стыдливость оставь – для тайной любви понужденье,

Или молве уступи робкую нашу любовь.

В сердце стыдливость и страсть, две разные борятся силы;

Как быть, не знаю: одна чище, другая милей.

Только когда-то вступил Язон Пагазейский в Колхиду,

Мигом Фазийку увез на быстроходной ладье;

Только когда-то достиг до Спарты любовник Идейский,[237]