Тем утешаются; но с Александром везде Афродита,

Помощь ему подает, роковые беды отражает,

И сегодня любимца спасла, трепетавшего смерти.

Но, очевидно, победа над ним Менелая героя.

Боги, размыслим, чем таковое деяние кончить?

Паки ли грозную брань и печальную распрю воздвигнем

Или возлюбленный мир меж двумя племенами положим?

Если сие божествам и желательно всем, и приятно,

Будет стоять нерушимою Троя Приама владыки,

И с Еленой Аргивскою в дом Менелай возвратится».

Так он вещал; негодуя, вздыхали Афина и Гера;

Вместе сидели они и троянам беды умышляли.

Но Афина смолчала; не молвила, гневная, слова

Зевсу отцу, а ее волновала свирепая злоба.

Гера же гнева в груди не сдержала, воскликнула к Зевсу:

«Сердцем жестокий Кронион! какой ты глагол произносишь?

Хочешь ты сделать и труд мой ничтожным, и пот мой бесплодным,

Коим, трудясь, обливалася? Я истомила и коней,

Рать подымая на гибель Приаму и чадам Приама.

Волю твори; но не все от бессмертных ее мы одобрим».

Ей негодующей сердцем ответствовал Зевс тучеводец:

«Злобная; старец Приам и Приамовы чада какое

Зло пред тобой сотворили, что ты непрестанно пылаешь

Град Илион истребить, благолепную смертных обитель?

Если б могла ты, войдя во врата и троянские стены,

Ты бы пожрала живых и Приама, и всех Приамидов,

И троянский народ, и тогда б лишь насытила злобу!

Делай, что сердцу угодно; да горький сей спор напоследок

Грозной вражды навсегда между мной и тобой не положит.

Слово еще изреку я, а ты впечатлей его в сердце:

Если и я, пылающий гневом, когда возжелаю

Град ниспровергнуть, отчизну любезных тебе человеков, —

Гнева и ты моего не обуздывай, дай мне свободу!

Град сей тебе я предать соглашаюсь, душой несогласный.

Так, под сияющим солнцем и твердью небесною звездной

Сколько ни зрится градов, населенных сынами земными,

Сердцем моим наиболее чтима священная Троя,

Трои владыка Приам и народ копьеносца Приама.

Там никогда мой алтарь не лишался ни жертвенных пиршеств,

Ни возлияний, ни дыма: сия бо нам честь подобает».

Вновь провещала к нему волоокая Гера богиня:

«Три для меня наипаче любезны ахейские града:

Аргос, холмистая Спарта и град многолюдный Микена.

Их истреби ты, когда для тебя ненавистными будут;

Я не вступаюсь за них и отнюдь на тебя не враждую.

Сколько бы в гневе моем ни противилась их истребленью,

Я не успела б и гневная: ты на Олимпе сильнейший.

Но труды и мои оставаться должны ли бесплодны?

Я божество, как и ты, исхожу от единого рода;

И, богиня старейшая, дщерь хитроумного Крона,

Cлавой сугубой горжусь, что меня и сестрой и супругой

Ты нарицаешь, – ты, над бессмертными всеми царящий.

Но оставим вражду и, смиряяся друг перед другом,

Оба взаимно уступим, да следуют нам и другие

Боги бессмертные. Ныне, Кронид, повели ты Афине

Быстро сойти к истребительной брани троян и данаев;

Пусть искушает она, чтоб славою гордых данаев

Первые Трои сыны оскорбили, разрушивши клятву».

Так говорила, – и внял ей отец и бессмертных и смертных;

Речи крылатые он устремил к светлоокой Афине:

«Быстро, Афина, лети к ополченыо троян и данаев;

Там искушай и успей, чтоб славою гордых данаев

Первые Трои сыны оскорбили, разрушивши клятву».

Рек – и подвигнул давно пылавшую сердцем Афину:

Бурно помчалась богиня, с Олимпа высокого бросясь.

Словно звезда, какую Кронион Зевс посылает

Знаменьем или пловцам, иль воюющим ратям народов,

Яркую; вкруг, из нее неисчетные сыплются искры, —

В виде таком устремляясь на землю, Паллада Афина

Пала в средину полков: изумление обняло зрящих

Конников храбрых троян и медянодоспешных данаев;

Так говорил не один ратоборец, взглянув на другого:

«Снова войне ненавистной, снова сече кровавой

Быть перед Троей; или полагает мир между нами

Зевс всемогущий, который меж смертными браней решитель».

Так не один говорил в ополченьях троян и ахеян.

Зевсова ж дочь, Антенорова сына приявшая образ,

Мужа Лаодока храброго, в сонмы троянские входит,

Пандара, богу подобного, ищет, кругом вопрошая;

Видит его: непорочный и доблестный сын Ликаонов,

Пандар, стоял и при нем густые ряды щитоносцев,

Воев, пришедших за ним от священных потоков Эсепа.

Став близ него, устремила богиня крылатые речи:

«Будешь ли мне ты послушен, воинственный сын Ликаона?

Смеешь ли быстрой стрелою ударить в царя Менелая?

В Трое от каждого ты благодарность и славу стяжаешь;

Более ж всех от Приамова сына, царя Александра.

Так, от него ты от первого дар понесешь знаменитый,

Если узрит он, что царь Атрейон, Менелай браноносный,

Свержен твоею стрелой, на костер подымается грустный.

Пандар, дерзай! порази Менелая, высокого славой!

Прежде ж обет сотвори луконосцу ликийскому, Фебу,

Агнцев ему первородных принесть знаменитую жертву,

В отческий дом возвратяся, в священные Зелий стены».

Так говоря, безрассудного сердце Афина подвигла.

Лук обнажил он лоснистый, рога быстроскачущей серны,

Дикой, которую некогда сам он под перси уметил,

С камня готовую прянуть; ее, ожидавший в засаде,

В грудь он стрелой угодил и хребтом опрокинул на камень.

Роги ее от главы на шестнадцать ладоней вздымались.

Их, обработав искусно, сплотил рогодел знаменитый,

Вылощил ярко весь лук и покрыл его златом поверхность.

Лук сей блестящий, стрелец натянувши, искусно изладил,

К долу склонив; и щитами его заградила дружина,

В страхе, да слуги Арея в него не ударят, ахейцы,

Прежде чем будет пронзен Менелай, воевода ахеян.

Пандар же крышу колчанную поднял и выволок стрелу,

Новую стрелу крылатую, черных страданий источник.

Скоро к тугой тетиве приспособил он горькую стрелу,

И, обет сотворя луконосцу ликийскому, Фебу,

Агнцев ему первородных принесть знаменитую жертву,

В отческий дом возвратяся, в священные Зелий стены,

Разом повлек он и уши стрелы, и воловую жилу;

Жилу привлек до сосца и до лука железо пернатой;

И едва круговидный огромный свой лук изогнул он,

Рог заскрипел, тетива загудела, и прянула стрелка

Остроконечная, жадная в сонмы влететь сопротивных.

Но тебя, Менелай, не оставили жители неба,

Вечные боги, и первая дщерь светлоокая Зевса:

Став пред тобою, она возбраняет стреле смертоносной

К телу касаться, ее отражает, как нежная матерь

Гонит муху от сына, сном задремавшего сладким.

Медь направляет богиня туда, где застежки златые

Запон смыкали и где представлялася броня двойная:

Бурно пернатая горькая в сомкнутый запон упала

И насквозь просадила изящно украшенный запон,

Броню насквозь, украшением пышную, быстро пробила,

Навязь медную, тела защиту, стрел сокрушенье,

Часто его защищавшую, самую навязь пронзила

И рассекла, могучая, верхнюю кожу героя;

Быстро багряная кровь заструилась из раны Атрида.

Так, как слоновая кость, обагренная в пурпур женою,

Карскою или меонской, для пышных нащечников коням,

В доме лежит у владелицы: многие конники страстно

Жаждут обресть; но лежит драгоценная царская утварь,

Должная быть и коню украшеньем, и коннику славой, —

Так у тебя, Менелай, обагрилися пурпурной кровью

Бедра крутые, красивые ноги и самые глезны.

В ужас пришел Атрид, повелитель мужей Агамемнон,

Брата увидевши кровь, изливавшуюсь током из язвы.

В ужас пришел и сам Менелай, воеватель отважный;

Но лишь увидел шипы и завязку пернатой вне тела,

Вновь у Атреева сына исполнились мужества перси.

Тяжко стеная и за руку брата держа, Агамемнон

Так между тем говорил, и кругом их стенала дружина:

«Милый мой брат! на погибель тебе договор заключил я,

Выставив против троян одного за данаев сражаться:

Ими пронзен ты; попрали трояне священную клятву!

Но не будут ничтожными клятва, кровавая жертва,

Вин возлиянье и рук сопряженье на верность обета.

Если теперь совершить Олимпийский Зевес не рассудит,

Поздно, но он совершит, – и трояне великою платой,

Женами их, и детьми, и своими главами заплатят.

Твердо уверен я в том, убеждаяся духом и сердцем,

Будет некогда день, как погибнет высокая Троя,

Древний погибнет Приам и народ копьеносца Приама.

Зевс Эгиох, обитатель эфира высокоцарящий,

Сам над главами троян заколеблет ужасным эгидом,

Сим вероломством прогневанный; то неминуемо будет.

Но меж тем, Менелай, и жестокая будет мне горесть,

Если умрешь ты, о брат мой, и жизни предел здесь окончишь.

Я, отягченный стыдом, отойду в многожаждущий Аргос!

Скоро тогда по отечестве все затоскуют ахейцы.

В славу Приаму и в радость троянам, здесь мы оставим

Нашу Елену, и кости твои середь поля истлеют,

Легшие в чуждой троянской земле, не свершенному делу.

Скажет тогда не один беспредельно надменный троянец,

Гордо на гроб наскочив Менелая, покрытого славой:

– Если бы так над всеми свой гнев совершал Агамемнон!

Он к Илиону ахейскую рать приводил бесполезно;

Он с кораблями пустыми в любезную землю родную

Вспять возвратился, оставивши здесь Менелая героя. —

Так он речет; и тогда расступися, земля, подо мною!»

Душу ему ободряя, вещал Менелай светловласый:

«Брат, ободрися и в страх не вводи ополчений ахейских;

В место мне не смертельное медь вонзилася; прежде

Пояс мой испещренный ее укротил, а под оным

Запон и навязь, которую медники-мужи ковали».

Быстро ему отвечал повелитель мужей Агамемнон:

«Было бы истинно так, как вещаешь, возлюбленный брат мой!

Язву же врач знаменитый немедля тебе испытает

И положит врачевств, утоляющих черные боли».

Рек – и к Талфибию вестнику речь обратил Агамемнон:

«Шествуй, Талфибий, и к нам призови ты Махаона мужа,

Славного рати врача, Асклепия мудрого сына.

Пусть он осмотрит вождя аргивян, Менелая героя,

Коего ранил стрелою стрелец знаменитый ликийский,

Или троянский, на славу троянам, ахейцам на горесть!»

Рек – и глашатай немедленно слову царя повинулся:

Быстро пошел сквозь толпы, по великому войску данаев,

Окрест смотря по рядам; и героя Махаона видит:

Пеш он стоял и кругом его храбрых ряды щитоносцев,

Воев, за ним прилетевших из Трики, обильной конями.

Став близ него, устремляет Талфибий крылатые речи:

«Шествуй, Асклепиев сын; Агамемнон тебя призывает;

Шествуй увидеть вождя аргивян, Менелая героя,

Коего ранил стрелою стрелец знаменитый ликийский,

Или троянский, на славу троянам, ахейцам на горесть!»

Так говорил он, – и душу Махаона в персях встревожил.

Быстро пошли сквозь толпы по великому войску данаев,

И, когда притекли, где Атрид Менелай светлокудрый

Был поражен, где, собравшись, ахейские все властелины

Кругом стояли, а он посреди их, богу подобный,

Врач из плотного запона стрелу извлечь поспешает;

Но, когда он повлек, закривились шипы у пернатой.

Быстро тогда разрешив пестроблещущий запон, под оным

Пояс и повязь, которую медники-мужи ковали,

Язвину врач осмотрел, нанесенную горькой стрелою;

Выжал кровь и, искусный, ее врачевствами осыпал,

Силу которых отцу его Хирон открыл дружелюбный.

Тою порой, как данаи заботились вкруг Менелая,

Быстро троянцев ряды наступали на них щитоносцев;

Снова данаи оружьем покрылись и вспыхнули, боем.

Тут не увидел бы ты Агамемнона, сына Атрея,

Дремлющим, или трепещущим, или на брань неохотным:

Пламенно к брани, мужей прославляющей, он устремился.

Коней Атрид с колесницею, медью блестящей, оставил;

Их браздодержец могучий держал недалеко, храпящих,

Муж Эвримедон, потомок Пираосов, сын Птолемеев;

Близко держаться Атрид заповедал, на случай, когда он

Члены трудом истомит, обходящий и строящий многих.

Сам, устремившися пеш, проходил он ряды ратоборцев.

Где поспешавших на бой находил аргивян быстроконных,

Духа еще им, представ, придавал возбудительной речью:

«Аргоса вои, воспомните ныне кипящую доблесть!

Нет, небожитель Кронид в вероломствах не будет помощник

Первых, которые, клятвы поправ, нанесли оскорбленье, —

Белое тело их, верно, растерзано вранами будет;

Мы же супруг их цветущих и всех их детей малолетних

В плен увлечем на судах, как возьмем крепкостенную Трою».

Но, встречая мужей, на печальную битву коснящих,

Сильно на них нападал, порицая жестокою речью:

«Аргоса вои, стрельцы презренные, нет ли стыда вам?