Быстрые черви, которые падших в бою пожирают.

Правда, его ежедневно, с восходом Денницы священной,

Он беспощадно волочит вкруг гроба любезного друга;

Но мертвец невредим; изумишься ты сам, как увидишь:

Свеж он лежит, как росою умытый; нет следа от крови,

Члена не видно нечистого; язвы кругом затворились,

Сколько их ни было: много суровая медь нанесла их.

Так милосердуют боги о сыне твоем знаменитом,

Даже и мертвом: любезен он сердцу богов олимпийских».

Рек он, – и старец, исполняся радости, быстро воскликнул:

«Благо, мой сын, приносить небожителям должные дани!

Гектор, – о если бы жил он! – всегда в благоденственном доме

Помнил бессмертных богов, на великом Олимпе живущих;

Боги за то и по смертной кончине его помянули.

Но преклонися, прими от меня ты прекрасный сей кубок

И, охраняя меня, проводи, под покровом бессмертных,

В стан мирмидонский, пока не приду к Ахиллесовой куще».

Вновь Дарданиду ответствовал Гермес, посланник Зевеса:

«Младость мою соблазняешь ты, старец, но я не склонюся

Дара, какой предлагаешь мне, тайно принять от Пелида.

Я уважаю Пелида и сердцем страшусь от героя

Дар похищать, чтобы после меня беда не постигла;

Но с тобою сопутствовать рад я землею и морем;

Рад я тебя проводить и до славного Аргоса града;

И с таким путеводцем к тебе не приблизится смертный».

Рек, и на царских коней в колесницу вскочил Эриуний;

Быстро и бич и бразды захватил в могучие руки;

Коням и мескам вдохнул необычную рьяность и силу,

И когда принеслися ко рву и стене корабельной,

Где незадолго над вечерей стражи ахеян трудились, —

Всех их в сон погрузил благодетельный аргоубийца;

Башни запор отодвинул, врата растворил и Приама

Ввез внутрь стены и за ним с дорогими дарами повозку.

Но лишь предстали они к Ахиллесовой куще великой

(Кущу царю своему мирмидонцы построили в стане

Крепко из бревен еловых и сверху искусно покрыли

Мшистым, густым камышом, по влажному лугу набравши;

Около кущи устроили двор властелину широкий,

Весь оградя частоколом; ворота его запирались

Толстым засовом еловым; трое ахеян вдвигали,

Трое с трудом отымали огромный замок сей воротный

Сильных мужей; но Пелид и один отымал его быстро) —

Те благодетельный Гермес отверз перед старцем ворота,

Ввез дары знаменитые славному сыну Пелея,

Спрянул на дол с колесницы и так провещал к Дарданиду:

«Бог пред тобою, о старец, бессмертный, с Олимпа нисшедший,

Гермес: отец мой меня тебе ниспослал путеводцем.

Я совершил и к Олимпу обратно иду; всенародно

Я не явлюсь Ахиллеса очам: не достойно бы было

Богу бессмертному видимо чествовать смертного мужа.

Ты же иди и, вошед, обыми Ахиллесу колена;

Именем старца родителя, матери многопочтенной,

Именем сына моли, чтобы тронуть высокую душу».

Так возгласивши, к Олимпу великому быстро вознесся

Гермес. Приам, с колесницы стремительно прянув на землю,

Там оставляет Идея, дабы он стоял, охраняя

Коней и месков; а сам устремляется прямо в обитель,

Где Ахиллес находился божественный. Там Пелейона

Старец увидел; друзья в отдаленье сидели; но двое,

Отрасль Арея Алким и смиритель коней Автомедон,

Близко стоя, служили; недавно он вечерю кончил,

Пищи вкусив и питья, и пред ним еще стол оставался.

Старец, никем не примеченный, входит в покой и, Пелиду

В ноги упав, обымает колена и руки целует, —

Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Так, если муж, преступлением тяжким покрытый в отчизне,

Мужа убивший, бежит и к другому народу приходит,

К сильному в дом, – с изумлением все на пришельца взирают, —

Так изумился Пелид, боговидного старца увидев;

Так изумилися все, и один на другого смотрели.

Старец же речи такие вещал, умоляя героя:

«Вспомни отца своего, Ахиллес, бессмертным подобный,

Старца, такого ж, как я, на пороге старости скорбной!

Может быть, в самый сей миг и его, окруживши, соседи

Ратью теснят, и некому старца от горя избавить.

Но, по крайней он мере, что жив ты, и зная и слыша,

Сердце тобой веселит и вседневно льстится надеждой

Милого сына узреть, возвратившегось в дом из-под Трои.

Я же, несчастнейший смертный, сынов возрастил браноносных

В Трое святой, и из них ни единого мне не осталось!

Я пятьдесят их имел при нашествии рати ахейской:

Их девятнадцать братьев от матери было единой;

Прочих родили другие любезные жены в чертогах;

Многим Арей истребитель сломил им несчастным колена.

Сын оставался один, защищал он и град наш, и граждан;

Ты умертвил и его, за отчизну сражавшегось храбро,

Гектора! Я для него прихожу к кораблям мирмидонским;

Выкупить тело его приношу драгоценный я выкуп.

Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея отца: несравненно я жалче Пелея!

Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!»

Так говоря, возбудил об отце в нем плачевные думы;

За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.

Оба они вспоминая: Приам – знаменитого сына,

Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый;

Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,

Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

Но когда насладился Пелид благородный слезами

И желание плакать от сердца его отступило, —

Быстро восстал он и за руку старца простертого поднял,

Тронут глубоко и белой главой, и брадой его белой;

Начал к нему говорить, устремляя крылатые речи:

«Ах, злополучный! много ты горестей сердцем изведал!

Как ты решился, один, при судах мирмидонских явиться.

Мужу пред очи, который сынов у тебя знаменитых

Многих повергнул? В груди твоей, старец, железное сердце!

Но успокойся, воссядь, Дарданион; и как мы ни грустны,

Скроем в сердца и заставим безмолвствовать горести наши.

Сердца крушительный плач ни к чему человеку не служит:

Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,

Жить на земле в огорчениях: боги одни беспечальны.

Две глубокие урны лежат перед прагом Зевеса,

Полны даров: счастливых одна и несчастных другая.

Смертный, которому их посылает, смесивши, Кронион,

В жизни своей переменно и горесть находит и радость;

Тот же, кому он несчастных пошлет, – поношению предан;

Нужда, грызущая сердце, везде пег земле его гонит;

Бродит несчастный, отринут бессмертными, смертными презрен.

Так и Пелея – дарами осыпали светлыми боги

С юности нежной; украшенный выше сынов земнородных

Счастьем, богатством, владыка могучий мужей мирмидонских,

Смертный, супругой богиню приял от руки он бессмертных.

Бог и ему ниспослал злополучие: он не имеет

В доме своем поколения, сына, наследника царства.

Cын у Пелея один, кратковечный; но я и доныне

Старца его не покою; а здесь, от отчизны далеко,

Здесь я в Троаде сижу и тебя и твоих огорчаю.

Сам ты, о старец, мы слышали, здесь благоденствовал прежде.

Сколько народов вмещали обитель Макарова, Лесбос,

Фригия, край плодоносный, а здесь – Геллеспонт бесконечный:

Ты среди всех, говорят, и богатством блистал и сынами.

Но, как беду на тебя ниспослали небесные боги,

Около Трои твоей неумолкная брань и убийство.

Будь терпелив и печалью себя не круши беспрерывной:

Ты ничего не успеешь, о сыне печаляся; плачем

Мертвого ты не подымешь, но горе свое лишь умножишь!»

Сыну Пелея ответствовал старец Приам боговидный:

«Нет, не сяду я, Зевсов любимец, доколе мой Гектор

В куще лежит, погребенью не преданный! Дай же скорее,

Дай сим очам его видеть! а сам ты прими искупленье:

Мы принесли драгоценное. О, насладись им и счастлив

В край возвратися родимый, когда ты еще позволяешь

Старцу мне бедному жить и солнца сияние видеть!»

Грозно взглянув на него, говорил Ахиллес быстроногий!

«Старец, не гневай меня! Разумею и сам я, что должно

Сына тебе возвратить: от Зевса мне весть приносила

Матерь моя среброногая, нимфа морская Фетида.

Чувствую, что и тебя (от меня ты, Приам, не сокроешь)

Сильная бога рука провела к кораблям мирмидонским;

Нет, не осмелился б смертный, и младостью пылкой цветущий,

В стан наш вступить: ни от стражей недремлющих он бы не скрылся,

Ни засовов легко б на воротах моих не отдвинул.

Смолкни ж, и более мне не волнуй ты болящего сердца;

Или страшись, да тебя, невзирая, что ты и молитель,

В куще моей я не брошу и Зевсов завет не нарушу».

Так говорил; устрашился Приам и, покорный, умолкнул.

Сын же Пелеев, как лев, из обители бросился к двери:

Но не один, за царем устремилися два из клевретов,

Сильный Алким и герой Автомедон, которых меж другов

Более всех Пелейон почитал, по Патрокле умершем.

Быстро они от ярма отрешили и коней и месков;

В кущу ввели и глашатая старцева; там посадивши

Мужа на стуле, поспешно с красивого царского воза

Собрали весь многоценный за голову Гектора выкуп;

Две лишь оставили ризы и тонкий хитон хитротканый,

С мыслью, чтоб тело покрытое в дом отпустить от Пелида.

Он же, вызвав рабынь, повелел и омыть, и мастями

Тело намазать, но тайно, чтоб сына Приам не увидел:

Он опасался, чтоб гневом не вспыхнул отец огорченный,

Сына узрев, и чтоб сам он тогда не подвигнулся духом

Старца убить и нарушить священные Зевса заветы.

Тело рабыни омыли, умаслили мастью душистой,

В новый одели хитон и покрыли прекрасною ризой;

Сам Ахиллес и поднял, и на одр положил Приамида, —

Но друзья совокупно на блещущий воз положили.

Он же тогда возопил, именуя любезного друга:

«Храбрый Патрокл! не ропщи на меня ты, ежели слышишь

В мрачном Аиде, что я знаменитого Гектора тело

Выдал отцу: не презренными он заплатил мне дарами;

В жертву тебе и от них принесу я достойную долю».

Так произнес – и под сень возвратился Пелид благородный;

Сел на изящно украшенных креслах, оставленных прежде,

Против Приама стоявших, и слово к нему обратил он:

«Сын твой тебе возвращен, как желал ты, божественный старец;

Убран лежит на одре. С восходом Зари возвращаясь,

Сам ты увидишь его; но теперь мы о пище воспомним.

Пищи забыть не могла и несчастная матерь Ниоба,

Матерь, которая разом двенадцать детей потеряла,

Милых шесть дочерей и шесть сыновей расцветавших.

Юношей Феб поразил из блестящего лука стрелами,

Мстящий Ниобе, а дев – Артемида, гордая луком.

Мать их дерзала равняться с румяноланитою Летой:

Лета двоих, говорила, а я многочисленных матерь!

Двое сии у гордившейся матери всех погубили.

Девять дней валялися трупы; и не было мужа

Гробу предать их: в камень людей превратил громовержец.

Мертвых в десятый день погребли милосердые боги.

Плачем по них истомяся, и мать вспомянула о пище.

Ныне та мать на скалах, на пустынных горах Сипилийских,

Где, повествуют, богини покоиться любят в пещерах,

Нимфы, которые часто у вод Ахелоевых пляшут, —

Там, от богов превращенная в камень, страдает Ниоба.

Так, божественный старец, и мы помыслим о пище.

Время тебе остается оплакать любезного сына,

В Трою привезши; там для тебя многослезен он будет».

Рек – и, стремительно встав, Ахиллес белорунную, овцу

Сам закалает; друзья, обнажив и опрятав, как должно,

В мелкие части искусно дробят, прободают рожнами,

Ловко пекут на огне и готовые части снимают.

Хлеб между тем принесши, поставил на стол Автомедон

В пышных корзинах; но брашно делил Ахиллес благородный.

Оба к предложенным яствам питательным руки простерли.

И когда питием и пищей насытили сердце,

Долго Приам Дарданид удивлялся царю Ахиллесу,

Виду его и величеству: бога, казалось, он видит.

Царь Ахиллес удивлялся равно Дарданиду Приаму,

Смотря на образ почтенный и слушая старцевы речи.

Оба они наслаждались, один на другого взирая;

Но наконец возгласил к Ахиллесу божественный старец:

«Дай мне теперь опочить, Зевесов любимец! позволь мне

Сном животворным хоть несколько в доме твоем насладиться.

Ибо еще ни на миг у меня не смыкалися очи

С дня, как несчастный мой сын под твоими руками погибнул;

С оного дня лишь стенал и несчетные скорби терпел я,

Часто в оградах дворовых по сметищам смрадным валяясь.

Ныне лишь яствы вкусил и вина пурпурового ныне

Принял в гортань; но до этой поры ничего не вкушал я».

Так говорил; Ахиллес приказал и друзьям и рабыням