— Ну, если подумать о том, что планета перенаселена, это способствует смертности, правильно?

— О нет, я так не думаю. Даже в самых бедных районах Глазго люди еще не умирают от голода. — Он улыбнулся мне и отправил остатки торта в рот.

— Зато в Азии и в Африке люди гибнут от голода, на всех еды не хватает. А вы по-прежнему призываете любить друг друга и рожать все больше людей, истощая таким образом ресурсы планеты…

— Наши миссии в этих частях света очень обеспокоены резким приростом населения, этот вопрос является частью нашей образовательной программы…

— Да, викарий, но проблема в том, что секс — приятное занятие, и после дня тяжелой работы на рисовых полях нет ничего лучше, чем заключить в объятия тело, жаждущее близости…

Он слегка покраснел, но продолжил храбро:

— В отличие от папистов, наших братьев по вере, мы не выступаем против контроля над рождаемостью…

— Похоже, ваша позиция не помогает миру, людей становится все больше. Мне это немного напоминает Пилата: церковь просто снимает с себя ответственность за проблему. Задумайтесь, сколько голодных и больных в странах третьего мира! И мне кажется, если вы действительно верите в спасение жизней так же, как в спасение душ, вы должны искать пути снижения рождаемости! — Теперь меня ничто не могло остановить, и я даже начала думать (возможно, потому, что отец подливал мне херес), что к моим словам могут прислушаться.

— Требуется время, чтобы реализовать образовательные и медицинские программы, — произнес викарий, как мне показалось, немного раздраженно. — Нельзя ожидать, что первобытный человек будет делать вазэктомию, не получив сначала необходимого образования.

— А пока мир приближается к пропасти. Мы на Западе должны предпринять нечто радикальное.

— Запад, если говорить о рождаемости, переживает спад.

— Но Запад придерживается стандартного института брака, который имеет огромный эффект на весь остальной мир.

— Да?

— Брак между мужчиной и женщиной.

К сожалению, отец в третий раз остановился около меня с графином хереса, а если и существует напиток, который влияет на меня, как никакой другой, это именно «амонтильядо».

— Действительно. И в этом нет ничего дурного, не так ли? — Викарий задал вопрос с едва заметным огоньком в глазах, потому его бокал тоже был заново наполнен. — Ведь вы довольны вашим браком?

— Не важно, — сказала я. — А если предложить альтернативный вид секса? Почему два человека одного пола не могут любить друг друга и состоять в сексуальных отношениях, не обременяя себя, помимо всех проблем, еще и кучей нежеланных детей…

— Простите…

— Я спрашиваю, почему церковь не признает гомосексуализм?

Мой собеседник, как рыба, начал хватать ртом воздух.

— Греки подходили к этой проблеме с должной ответственностью — имели детей ради продолжения рода, но помимо этого наслаждались гомосексуальными отношениями, которые признавали как государство, так и церковь.

Едва закончив фразу, я уже знала, каким должен быть ответ. Он мог с легкостью опровергнуть мой довод, порожденный большим количеством хереса, сказав, что право на такие отношения имели только свободные мужчины, но никак не женщины и не рабы. Следовательно, об этом нельзя говорить всерьез, так ведь?

И тогда я бы напомнила ему о старой, всем известной истории про Сапфо, у которой жизнь сложилась очень неплохо, мы бы плавно сменили тему, обсудили благородное искусство поэзии или еще что-нибудь, и моя кощунственная болтовня была бы забыта. Но конечно, он не догадался использовать такой разумный аргумент, поскольку сам был мужчиной и служил божеству мужского пола.

Вместо этого викарий сильно покраснел и, хватая ртом воздух, — я опять поразилась, до чего он похож на выброшенную на берег и заливающуюся краской стыда рыбу, — произнес:

— Джоан, я просто потрясен… Я в ужасе от этой мысли. Как ты можешь всерьез предполагать, что христианская церковь поддержит или даже разрешит плотские связи двух людей одного пола?

Мне внезапно захотелось поинтересоваться, почему именно двух. (Вокруг нас начали постепенно собираться гости.) Почему не трех, четырех или пяти? Но я только сказала:

— Назовите мне хоть одну стоящую причину — почему нет?

Он вытянул вперед палец, по-прежнему крепко сжимая в руке бокал с хересом, и погрозил мне. Блеклые голубые глаза зажглись огнем.

— В покоях дома твоего да будет жена, подобная плодоносной лозе виноградной; вокруг стола дети — как молодые побеги оливы. — Викарий триумфально посмотрел на меня.

— Красиво и поэтично, — сказала я вполне искренне. В целом же я никогда не думала, что поэзия имеет отношение к реальной жизни.

— Это не просто стихи, Джоан, а дословная цитата из духовного руководства — торжественной церемонии бракосочетания.

Я решила немного сдержать свой пыл, потому что викарий казался опьяненным собственной проповедью… Вопрос «А как быть с бесплодной лозой?» замер на моих губах. Какой в нем смысл? Пустые разговоры за обедом и в гостиной. Мы называем определенные известные звуки, которыми обмениваемся, общением и почитаем триумфом рода человеческого, потому что мы единственные способны на это… Что за глупое самовосхваление! Я жила без общения весь прошлый год и не могу сказать, что очень скучала. Во всяком случае — мне показалось, что так даже лучше, — никому не пришлось воспринимать сказанное мной всерьез, что я вам и рекомендую. Так мы и стояли напротив друг друга: я молчала, а викарий слишком серьезно отнесся к своей пастырской роли и рассуждал (стараясь не выдать своего смущения) о радостях гетеросексуального союза, освященного церковью. И возражал (еще с большим смущением, но надо признать, что он оказался смелым человеком) против моих предложений о достижении мировой гармонии с помощью гомосексуализма.

А потом к нам подошла мама, на ней была юбка с цветочным узором. Она простодушно заявила:

— Так-так, вы двое настолько увлечены беседой, что я даже завидую. Что вызвало такой интерес? — Она перевела взгляд с викария на меня, а потом обратно.

— Мировые проблемы, — мгновенно отреагировала я.

— Брак, — ответил он одновременно.

— Вы уж определитесь, что именно. — Мама одарила нас улыбкой.

— Думаю, можно считать, что это одно и то же, — сказала я.

— Еще хереса, отец Роберт? — быстро спросила она, но он накрыл бокал ладонью и покачал головой. Между тем мама поймала мой взгляд и нахмурилась, поэтому я сказала:

— Да, пожалуйста.

Она нахмурилась еще сильнее:

— Твой отец вон там, у окна…

У женщин отлично получается скрыто командовать. Но я проигнорировала ее слова.

— Мы действительно говорили о росте населения. Я высказала свое мнение — церковь лишь усугубляет эту проблему, пропагандируя брак как единственную разрешенную возможность заниматься сексом. А секс для церкви — прежде всего способ зачать ребенка. Я объясняла, что секс хорош не только для этого…

Пока я говорила, мать ни разу не округлила глаза и смотрела на нас не мигая. Я готова была обнять ее, поздравив про себя с умением владеть собой.

— Интересно, — произнесла она с таким видом, как будто во время званого обеда ей подали блюдо с отталкивающим содержимым.

— У Джоан есть весьма необычные идеи, — с улыбкой добавил отец Роберт.

— Необычные? — сказала я. — Мне кажется, они могут оказаться вполне здравыми. Учитывая распространение СПИДа…

Наш разговор происходил в то время, когда об этом заболевании только стало известно. Думаю, мама решила, что речь идет о некой разновидности церковной благотворительности. Вполне естественно, она сочла это более безопасным поводом для беседы, чем мои безнравственные идеи.

— СПИД? — спросила она, наконец моргнув. — А что это?

Викарий уставился в пустой бокал и слегка покачивался на каблуках.

— Мам, это болезнь. В основном передается половым путем. Она скосила… — я уже собиралась употребить слово «гей», но потом решила, что она подумает об основном его значении — «веселый», — всю гомосексуальную общину Калифорнии.

Отец Роберт перестал качаться и поднял глаза. Желание проповедовать оказалось сильнее моральных принципов: он готов был свидетельствовать.

— Вот видишь, Джоан, — твердо сказал он, — нельзя ожидать, что церковь одобрит подобные отношения, когда у них такие последствия…

— Но это не относится к женщинам, святой отец. Может быть, стоит пропагандировать секс между женщинами как решение всех проблем? А в сексуальные отношения с мужчинами вступать только в случае нехватки населения. Или просто содержать нескольких мужчин в отдельной резервации, если в банке спермы сломается холодильник.

Мама крутила жемчужное ожерелье и сильно сдавила себе шею, что отразилось на голосе.

— Джоан, пойди и немедленно принеси графин. Бокал отца Роберта пуст, — прохрипела она.

— И что? — поинтересовалась я, не двигаясь с места. — Что в этом плохого? Несомненно, так можно сдержать распространение голода и болезней. В конце концов, мужчины в течение многих лет превозносили женское тело как венец красоты: так почему для разнообразия женщинам не наслаждаться друг другом? Я думаю, над этим стоит поразмыслить, а вы? Викарий, что по этому поводу думает церковь? Мне это кажется разумной альтернативой. Даже хорошей, как ни странно…

Но отец подошел к нам прежде, чем собеседник ответил мне. По-видимому, мама, в глазах которой уже читалось исступление, подала ему знак. Он помахал перед нашими лицами двумя графинами настолько бесцеремонно, будто не сомневался, что мы обсуждаем погоду.

— Извините, если замешкался, — сказал он, наполняя наши бокалы. Незаметно подмигнул мне, словно извиняясь за то, что я так долго была в компании викария, и добавил: — Кстати, Джоан, я собирался спросить у тебя, как та милая девушка из Нигерии, с которой тебе приходится сейчас жить? Почему вокруг нее такая таинственность? — Он озорно рассмеялся и спросил: — Ничего такого, о чем нам бы не стоило знать, правда? Ха-ха.

У викария и мамы перехватило дыхание,

Пора мне домой — пришло понимание.

Казалось, мороз с улицы проник в дом. Отец по-прежнему тепло относился ко мне, а вот со стороны матери повеяло холодом. Часто, неожиданно поднимая глаза, я замечала, что она как-то странно, с отчаянием смотрит в мою сторону, и стоило мне улыбнуться, она в ответ лишь приоткрывала рот — это было выражение, с каким обычно смотрят на сумасшедших. Я решила вернуться домой в канун Нового года.

* * *

— Дорогая, мне кажется, в Лондоне должно быть много разных вечеринок, — говорила мне мама на станции, — и масса приятных людей.

— В Лондоне всегда так.

— А как же девушка из Африки? — спросила она.

— О, ее не будет.

— Ты планируешь увидеться с Джеком?

«Давай, поезд, спасай меня», — подумала я и ответила:

— Нет.

— Но ты ведь заведешь новые знакомства? Вечеринки и все такое. Какой-нибудь новый роман?

— Не могу сказать точно, пока не вернусь. Может быть, мне просто захочется провести этот вечер одной.

— Ты не можешь так поступить. Только не в канун Нового года. И не в Лондоне…

— Позвони нам, когда доберешься. Когда приходит поезд? — спросил отец.

— Около шести.

— Времени достаточно, чтобы отдохнуть перед выходом в свет. — Моя мать была на грани истерики. — Джоан, ты должна…

Я услышала стук колес в отдалении.

— Честно говоря, — призналась я, — мне очень понравилось проводить время в одиночестве.

— Не глупи, — воскликнула мать, не осознавая, что обижает меня, — это невозможно…

— Позвони нам, когда доберешься до дома. — Отец помог мне сесть в вагон.

— Конечно.

Я поцеловала маму в щеку, снова ощутив запах ароматизированной пудры, — потом подошла очередь отца. Он прикоснулся холодными губами к моему лбу и прошептал:

— Не напивайся слишком сильно…

Я рассмеялась, но его глаза были серьезны. Он по-прежнему понимал меня лучше всех. А может быть, заметил большую бутылку водки, которую я уложила в чемодан.

— Веди себя хорошо, — крикнула мама, когда поезд уже тронулся. Оба махали мне на прощание.

— Не делай ничего, чего бы не стали делать мы, — добавил отец.

Глаза родителей были полны слез, и вызваны они были не только холодом. У каждого из них был свой повод плакать.

— Увидимся весной, — прокричала я, думая: «Пожалуйста, пожалуйста, только не раньше».

Покатились ли слезы из моих замороженных глаз? Не помню. Но даже если одной и удалось выбраться наружу, она быстро превратилась в льдинку. За окном было очень холодно. Я некоторое время смотрела на мелькающие деревни — лед на заборах, казалось, сковал их навечно, — потом закрыла окно и села на свое место. В моем распоряжении был весь вагон, потому что поезд шел из Шотландии, а значит, удалялся от праздничного веселья. Всю дорогу до Лондона я читала «Грозовой перевал» и громко хохотала над глупостью двух главных персонажей, невероятная и неестественная страсть которых существенно осложнила им жизнь.