Мейвис Чик - Антракт

Черный дрозд прыгал по безжизненным мокрым кочкам, которые когда-то были газоном. Он наклонил голову и подозрительно посмотрел на меня, но потом поддался искушению и вонзил клюв в намеченную точку, вытащив на поверхность пухлого червя.

Я подумала, что так могло быть и со мной.

Погода по-прежнему стояла сырая — ленивая прелюдия перед возвращением в школу. Воздух тоже казался скорее влажным, чем холодным, но я не помню, чтобы раньше я так сильно зябла. Возможно, это было как-то связано с тем, что шел тридцать второй год моей жизни. Может быть, у меня начала разжижаться кровь, или добровольное пребывание в роли старой девы вызвало ускорение процесса старения. Возможно, кости стали хрупкими, нос заострился, а живительная сила гормонов начала постепенно иссякать. Может быть…

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем беспокойством, которое мне доставило возвращение Робина Карстоуна, чья здоровая чувственность, похоже, расцвела на канадских просторах, обострив его сексуальное влечение. Я вздохнула, увидев в учительской подтянутого красавца, словно сошедшего с книжной иллюстрации, робко направляющегося в мою сторону. Быстро забылось, какой спокойной (или относительно спокойной) была жизнь в предыдущем семестре во время его отсутствия. Робин проталкивался через группу коллег, столпившихся у кофейника, и я заметила, как при его появлении несколько девичьих сердец затрепетали под шерстяными кофточками. Господи, ну почему он выбрал меня?

— Привет, — сказал Робин, усаживаясь, как обычно, рядом со мной. Мне показалось, или его бедра стали еще шире?

— Привет, — ответила я. — Как Канада?

— Замечательно. Она полностью изменила мою жизнь.

И так выразительно посмотрел на меня, что я съежилась. Нет, нет. Нет, однозначно. Я не собиралась к этому возвращаться.

Очень быстро я спросила:

— А как твоя девушка? Барбара, верно? Думаю, она очень рада, что ты вернулся. — Я старалась дать понять, что он мне безразличен. Жестокость во благо, сейчас жестокость во благо.

— Я больше с ней не встречаюсь.

Это были плохие новости.

— Ах! — воскликнула я, как будто была его любящей тетушкой. — Встретил в Канаде кого-то лучше?

Робин залился краской, как свойственно только блондинам.

— Я, э-э, да… встретил. О, Джоан, — продолжил он пылко, — жаль, что ты так и не ответила мне.

— Я не из тех, кто пишет письма, — отрезала я. — Значит, ты хорошо провел время? И познакомился с интересными людьми?

— Именно так, — подтвердил он с чувством, — в школе и не только.

— Для этого и существуют эти поездки. Обмен мнениями на всех уровнях… и всеми способами…

«Любящая тетушка» жеманно намекала.

Он покраснел еще сильнее.

— И ты забросил Лоуренса? — Один Бог знает, зачем я спросила это.

— О нет, там я увлекся им еще сильнее. Факультет литературы в университете праздновал сто лет со дня его рождения. Я посетил массу лекций и всяких мероприятий. Даже не знаю, как отблагодарить тебя за то, что ты открыла мне этого автора. Я прочитал все, что смог найти. — Сильные эмоции в глазах — какая удача! — и взгляд стал отсутствующим.

— Надеюсь, ты читал не только Лоуренса? — Сама мысль об этом привела меня в смятение. — У него довольно ограниченный взгляд на мир.

— Напротив, — горячо и с пафосом возразил Робин, спустившись с небес на землю, — он описывал все без прикрас, как об абстрактных понятиях рассуждал о Природе, Религии, Мужчинах, Женщинах.

— Он был пустословом и морализатором почти во всем.

— Нет, это не так.

— Не согласна.

— Он был провидцем…

Я начала узнавать педагогическую манеру, характерную для преподавателей по другую сторону Атлантики: скажите «Д», и мы выразим смысл природы: «Д!»; скажите «Г», и поклонимся религии: «Г!»; скажите «Л» для любви между мужчинами и женщинами: «Л!»

Д.Г.Л.! — ЛОУРЕНС!

— В чем же?

— В своих передовых взглядах.

— На что?

— На все. Например, на любовь.

— «Пророк сексуальности»? Ты имеешь в виду такую любовь?

— Ну да. Даже по сравнению с нашими современными взглядами он на многие годы опередил свое время.

— Не думаю, что все героини из его книг согласились бы с этим.

Каким-то образом Карстоуну удалось задеть меня за живое. Он что-то пробормотал и снова покраснел.

— Что? — раздраженно спросила я.

— Я говорил… Он очень откровенно описывал моменты, которые другие люди видели как — гм-м — извращения. Считал это частью природы.

— Что, например? Совокупление с козами? — Поскольку Пимми маячила неподалеку, навострив уши, я не стала продолжать.

— Нет, — сказал Робин. — Конечно, нет. Но он относился к сексу как к выражению любви любым возможным способом: мужчины могли любить мужчин, женщины могли любить женщин…

— Козы могли любить коз…

— Джоан, ты ведь понимаешь, что я не об этом…

— Зачем же на этом останавливаться?

Робин поступил вполне разумно, проигнорировав мои слова.

— Он на многие годы опережал свое время в том, что касается прогрессивных взглядов…

Я подумала об Оскаре Уайльде и Рэдклиффе Холле — они наверняка рвали на себе волосы в могилах.

— Ты почти не знаешь других авторов. Ты сам об этом говорил.

— Я читал его книги в соответствующей среде. В Канаде по-другому нельзя, — добавил он напыщенно. — Они живут по американской системе, гораздо лучшей, чем наша. Как бы там ни было, Лоуренс открыто признавал все виды любви…

— И верности, Робин. Не забудь о верности.

Я готова была вырвать себе язык сразу же после этих слов, потому что, как только я произнесла их, в глазах Робина вновь загорелся знакомый огонь. Поэтому я поспешно продолжила:

— Надеюсь, Канада такое же подходящее место, как и все остальные, чтобы расширить свои взгляды на сексуальную свободу.

— Почему ты говоришь это?

— Помнишь труппу Монти Пайтона? Лесорубы в высоких сапогах, топчущие дикие цветы.

Робин растерялся, смутился.

— Нет, — признался он, отклонившись от меня немного, подлокотник кресла заскрипел, — не помню.

«Что ж, хорошо, — подумала я, — наверное, вокруг действительно есть люди, которые ничего не слышали о „Летающем цирке“».

— Мне кажется, Лоуренс нашел бы, что сказать по этому поводу, а ты как считаешь?

Но Робин не хотел быть втянутым в отвлеченную дискуссию. Вместо этого он опять взглянул мне прямо в глаза и сказал:

— Джоан, мне действительно нужно поговорить с тобой. Я знаю, что вы с мужем снова вместе, и хочу, чтобы ты знала: это отлично, просто здорово (он действительно побывал по другую сторону Атлантики, я вздрогнула в душе от такого эмоционального многословия), но мне бы хотелось…

Осознав смысл его слов, я перестала его слушать и заорала:

— Знаешь что?

Чашка Пимми зазвенела на блюдце.

— Мы с мужем…

— Да? — Он выглядел озадаченным. — Я звонил тебе в Рождество. Он снял трубку.

— Мы с мужем не живем вместе! И ты можешь поместить этот факт в копилку примеров лоуренсовской верности и хранить его там.

— О, — протянул он. — А я думал…

— Я живу одна, — устало произнесла я. — По-прежнему одна. И мне это нравится.

— Что ж, — обрадовался Робин, — значит, я могу как-нибудь навестить тебя, чтобы обсудить то, что хотел.

— Нет, Робин.

Слишком громко. Ложечка Пимми со звоном упала на пол.

— Джоан, но мне нужно кое-что сказать тебе.

— Если это как-то связано с верностью, Робин, лучше оставь при себе, прошу. И все же, как твой канадский роман?

— Джоан, пожалуйста. Я очень сильно изменился и хочу поделиться этим с тобой. Джоан, умоляю, я был бы очень признателен, если бы ты позволила…

Я вспомнила блокирующий захват регбиста в моем холле и толстые розовые губы.

— Нет. Ты милый мальчик (да простится мне это), но — НЕТ.

Что бы он ни собирался сообщить мне с унылым видом, его речь заглушил звонок, возвестивший о необходимости вернуться к работе.

— Я решила, — сообщила я ученикам четвертого класса, — что в этом семестре мы обратимся к некоторым поэтам двадцатого века. Вы можете назвать мне кого-нибудь?

— Байрон, — сказала одна из самых сообразительных девушек.

Меа culpa. Моя вина…

— Страница тридцать один в ваших сборниках, Томас Элиот. — Я медленно просматривала названия, и меня словно током ударило, когда, листая страницы, наткнулась на строку «Двенадцать…», — я быстро перевернула страницу: ни дети, ни я сейчас не были к этому готовы.

— Сначала почитаем немного из «Практического котоведения». Страница тридцать восемь.

— Мисс, разрешите?

— Да, Шарон?

— А это не он написал мюзикл о кошках?

— Ну, как сказать…

— Я так и подумала. Мы смотрели его в Рождество вместо традиционного спектакля. И дома есть запись. Если хотите, я могу принести ее. Отличная музыка, просто классная…

В этот момент электрическое напряжение пропало, как внезапно стихает гул выстрелов после объявления о прекращении огня.

Я не успела осознать, что происходит, а они уже стояли на пороге моего дома с чемоданами и горой обвинений. Это произошло в пятницу, — предстояли первые выходные после начала семестра.

Мать была в слезах, отец шаркал ногами и выглядел угрюмым.

— Мы были вынуждены приехать, — произнесла мама, хлюпая носом.

— Разреши нам войти, — сказал отец, поднимая чемоданы, размеры которых взволновали меня.

— Господи, что вы здесь делаете?

— Джоан, ради Бога, впусти нас. Мы не можем разговаривать на пороге. — Отец поставил багаж в холле, снял кепку и провел рукой по волосам — от уха до уха.

Похоже, случилась настоящая беда.

— Что такое? Почему вы не сообщили мне?

Они подошли ближе.

— Ты одна? — спросила мама, поднимая влажные глаза над носовым платком.

— Конечно, одна.

— Ее здесь нет?

— Кого?

— Этой чернокожей?

Я вспомнила.

— Нет, нет, — весело сообщила я. — Она уже уехала. Больше здесь не живет.

— Что ж, — сказал отец, проходя за мной в кухню, — думаю, это уже хорошая новость.

— О, Джоан, — мама встала позади отца, ее голос звучал трагически, — что с тобой происходит? Почему ты не сказала нам в Рождество, что все настолько плохо?

Я налила воду в чайник и попыталась собрать обрывки мыслей, — приезд родителей внес полную сумятицу. Я имею в виду — я только что вернулась из школы, чувствовала себя вполне нормально и была счастлива, потому что взяла новые книги из библиотеки на уик-энд и предвкушала два приятных, спокойных дня. А теперь вот это.

Я подумала, что, может быть, сплю. Повернусь медленно, и они исчезнут. Так и сделала, но родители стояли на месте — по-прежнему в небольшой очереди из двух человек: отец с холодным взглядом и мать, заплаканная и недовольная.

— Что все это значит? — спросила я.

Отец подвинул стул матери, а потом сам присел возле кухонного стола.

— Может быть, вы хотя бы разденетесь?

— Сядь, — приказал отец. Я повиновалась. — Джоан, у нас был подробный разговор с Джеком.

— О чем?

Мне удалось не дать гневу вырваться из груди, поэтому голос прозвучал беспечно и ровно. Я поздравила себя с этим.

— Ты прекрасно знаешь.

— Джоан, он очень беспокоится о тебе. Это действительно так. — Мама залилась слезами. — И мы то-о-о-же…

— Но волноваться не о чем. — Гнев уже подкрался к горлу. — В любом случае вам не следовало говорить с Джеком обо мне. Он не имеет никакого отношения к моей жизни. И ничего о ней не знает.

— Напротив, — проговорил отец с необычным для него пафосом, — похоже, он знает очень много. Гораздо больше, чем мы.

— А потом мы обсудили происшедшее с отцом Робертом, и он рассказал нам, что ты говорила ему в Рождество, и… Что ж, мы были вынуждены приехать. Успели на утренний поезд. — Мама снова закрыла глаза платком и начала лить слезы.

— Джоан, ты ведешь себя очень глупо.

— Пап, пожалуйста, не нужно со мной так разговаривать. Я не маленькая девочка.

— А ведешь себя именно так.

— Как?

— Все это… — Он повел рукой в перчатке. — Эта чушь о женщинах…

Посыпались монеты, зазвенел звонок, замигали огни, и джек-пот — понимание — прямо-таки хлынул на меня. Я откинула голову и громко расхохоталась.