Я расстроилась, заметив, что звезда не хромает: должно быть, он уже забыл обо мне. Финбар опустился на низкий диван, он выглядел изумленным, обрадованным и застенчивым, как маленький мальчик, которого нарядили перед праздником. Ведущий осматривал гостя с головы до ног, бросая в камеру восхищенные взгляды, и было ясно, что он собирается поднять тему моды.

— Ну, — произнес Финбар через некоторое время, разводя руки и немного поворачивая корпус, чтобы показать себя со всех сторон, — что скажешь о костюме? Это первый, купленный за последние двадцать лет. Нравится?

— Да, — произнес голос. Как оказалось, мой.

— Что? — спросила мама.

— Ничего, — ответила я.

Неудивительно, что романтические истории об эпохе Регентства Джорджетт Хейер и авторов, пытавшихся ей подражать, имели такой успех. Я раздумывала, не выйти ли на некоторое время на кухню, чтобы успокоиться, когда мама заявила:

— Его нельзя назвать красивым, правда? Но держится эффектно. Ты так не считаешь, Джоан?

Мое «да» было таким же уместным, как согласие победителя почтового футбольного тотализатора получить выигрыш в четверть миллиона фунтов.

— Итак, — говорил ведущий, — после триумфа в Америке ты намерен снова громко заявить о себе на британской сцене?

Финбар слегка поморщился:

— Говоря о триумфе, ты немного преувеличиваешь, как будто мне пришлось там сражаться. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Это совсем не так. Я имел некоторый успех, и американцы были очень добры ко мне. Успех их привлекает…

Журналист был не в восторге от такого пренебрежительного замечания, он прищурился, и на лице отразилось некоторое напряжение.

— Что ж, как бы там ни было, ты произвел достаточно сильное впечатление.

Финбар наклонил голову, выражая великодушное согласие. На лице мелькнуло лукавое выражение — до чего, мол, я очарователен!

Некоторое время гость и ведущий говорили о театре и карьере Финбара, а я наблюдала за ними, разомлев от счастья. Но вдруг, неожиданно для себя самой, выпрямила спину, положила подбородок на сжатые в замок руки и затаила дыхание — потому что тон разговора изменился. Ведущий произнес:

— Финбар, мы уделили достаточно времени твоей профессии. А как личная жизнь? Например, женщины… Ты, кажется, очень нравишься им. По крайней мере моя жена… — пауза, смех в аудитории, — так считает.

Финбар, изобразив полную расслабленность, прислонился к спинке дивана, и на его лице появилось вопросительное выражение.

— Ты ведь никогда не был женат. Почему, Финбар? — Ведущий наклонился вперед, и нам крупным планом показали его великолепный профиль. Он подмигнул в камеру и, напоминая улыбающуюся пиранью, еще ближе склонился к актеру. — Не можешь решиться, или… — Он смягчился и откинулся назад. — Неужели ты хочешь расстроить всех женщин, которые ерзают сейчас на краешке стула в ожидании твоего ответа…

Я поспешила сесть в кресло поглубже.

— И сообщишь нам, что тебе никто не нравится?

По улыбке на лице Финбара стало ясно — это была хорошая шутка, но пошутили — и хватит.

— У меня много замечательных друзей, — сказал он. — И я всех очень люблю.

— А-га. — Ведущий подмигнул в камеру. Похоже, он всегда знает, какая именно его снимает. — Но разве сейчас в твоей жизни нет одного особого человека? Кого-то более важного, чем все остальные?

— Есть, — согласился Финбар, — в данный момент это ты.

Журналист почувствовал легкое замешательство, но быстро пришел в себя и продолжил наступление:

— Я имею в виду романтические отношения?

Какой тихой внезапно показалась мне моя комната. Я слышала даже тиканье часов в холле. Дыхание отца, шелест бумаг у него на коленях. Мама потянулась, браслеты звякнули у нее на руке. Я замерла без движения, снова превратившись в четырнадцатилетнюю девчонку.

— У тебя есть девушка? — проговорил ведущий, улыбнувшись гостям в студии, и снова перевел взгляд на Финбара. — Естественно, я не намерен лезть в твою частную жизнь, но ты в настоящий момент, гм-м, очень публичная фигура…

— Скажи, чтобы он отвалил! — вырвалось у меня.

— Джоан! — Отец был поражен. Бумаги упали на пол.

— Но, послушай, этот тип назойлив. И кому, скажите на милость, это может быть интересно?

Действительно, кому?

— …Не правда ли? — Ведущий закончил фразу, неодобрительно пожав плечами.

«Не отвечай, — молила я про себя, — я ничего не хочу знать. Просто откажись».

Но Финбар поступил по-другому — он продолжал с улыбкой размышлять, будто этот вопрос был важен, как сотворение мира.

И в итоге сказал:

— Конечно, есть…

Ведущий в ожидании поднял голову, но Финбар сомкнул губы — маленький мальчик внезапно лишился дара речи — и молча подмигнул.

Если журналист и дамы по ту сторону экрана сидели на кончиках стульев, то я едва не свалилась с кресла.

— Джоан, хочешь большую чашку кофе? — спросил отец.

— Ты не сможешь заснуть, если выпьешь кофе, — вставила мама.

— Пожалуйста, помолчите, вы оба. Я хочу послушать.

— Он очень привлекательный, — с тоской произнесла мама, как будто наконец пришла к какому-то выводу.

Ведущий продолжал:

— И что, эта девушка, играющая особую роль в твоей жизни, известная персона?

Финбар рассмеялся. Снова стали видны симпатичные маленькие пломбы.

— Знаете, я бы все-таки предпочел не говорить об этой стороне моей жизни.

— О, перестань, — весело возразил ведущий и привел убийственный аргумент: — Ты же пришел на шоу. Ты очень известный человек и прекрасно понимаешь, что нас всех больше всего интересует. — Он снова наклонился вперед. — Может быть, она никому не известна. Начинающая молодая актриса? Давай, давай, мы все заинтригованы.

Он повернулся к зрителям, те, посмеиваясь, соглашались с ним.

Было заметно, как Финбар борется с собой.

— Зрители ждут, — произнес его мучитель.

Лоб Финбара разгладился, похоже, борьба завершилась. Он сказал:

— Есть один человек. Наши отношения только начинаются. — Он поднял руки вверх. — Ну, вот и все. Следующий вопрос.

Но журналист продолжал давить.

— Она из мира театра?

— Нет, — несколько устало ответил Финбар, — никакого отношения к театру. Преподает в школе и любит поэзию, как и я.

— Преподает в школе? — И ведущий, и зрители были шокированы.

— Джоан, похоже, это о тебе, — сказала мама. — Он ведь говорил, что ты хорошо разбираешься в поэзии. А твой Робин знает?

Но я не могла вымолвить ни слова, меня поразила та же догадка, которую высказала мама. Он мог говорить обо мне. Сразу вспомнилась встреча Нового года, театр «Олдуич»… Я начала грызть ногти.

— Дорогая, не делай этого, — попросила мама.

Расследование на экране продолжалось.

— И чему преподаватель школы может научить такого яркого человека, как вы, мистер Флинн?

Мистер Флинн угодил в расставленную ловушку. Он признался:

— Вас это удивит…

— Хо-хо, — развеселился охотник, — возможно, помогает учить роль? Такие уроки, или… — Он уже не скрывал хитрости во взгляде.

— Нет, помощь с текстом мне никогда не требуется. Я всегда учу роль один, когда все остальные крепко спят! — Было заметно, что Финбар испытывает облегчение, решив, что удалось перевести разговор с жизни любовной на безопасную почву профессиональных приемов.

Но журналиста не так-то легко было сбить со следа.

— Понятно. Однако существует мнение — не правда ли? — что за каждым великим мужчиной стоит… — Ведущий пожал плечами и улыбнулся, выдерживая паузу. Фразу можно было не заканчивать. — Значит, она принимает активное участие в твоей нынешней подготовке к… — он сверился с записями, — пьесе «Кориолан».

— Вовсе нет, — спокойно ответил Финбар.

— Но она будет на премьере?

— Естественно.

Финбар начал открыто проявлять признаки напряжения. Ведущий как профессионал понял это и немного ослабил натиск. После небольшой победы он прислонился к спинке стула, — теперь он мог позволить себе быть любезным.

— Надеюсь, мы увидим вас вдвоем, позирующих фотографам после премьеры, и тогда любопытство зрителей будет удовлетворено. Правильно?

Мне казалось, что Финбар кивнет с облегчением после этой фразы, но, похоже, у того открылось второе дыхание.

— Надеюсь, что нет, — серьезно ответил он. — Я считаю, что частная жизнь людей должна быть закрыта для посторонних. Не вижу причин, по которым мои друзья должны становиться общественной собственностью. И они… — В его голосе послышалась горечь. — Не следует изучать их так же внимательно, как меня.

Ведущий почувствовал, что Финбар говорит все серьезнее, а поскольку ток-шоу было развлекательным, он рассмеялся. Напряжение спало.

— Считаешь, что ее стали бы преследовать, как принцессу Диану?

Финбар понял намек.

— Но я же не принц Чарльз, ха-ха! — произнес он, снова расслабившись.

— Хотя некоторые могут утверждать, что для них ты Прекрасный принц, хо-хо!

Последнее слово все же осталось за ведущим.

— Неужели, — проворчал отец, — в наши дни обязательно по любому поводу вспоминать королевскую семью?

— Тихо, — сказала мама с благоговением. — Он говорил про нашу Джоан. Ничего удивительного, что мы не видели здесь Робина. Он, должно быть, страшно ревнует. Еще в театре я почувствовала, что здесь все не так просто.

Я продолжала внимательно смотреть на экран. В руинах лежал весь мой мир, моя крепость, мое ледяное королевство. Маленький язычок пламени превратился в адский огонь. Я горела, и справиться с пламенем было невозможно.

— Средства массовой информации не очень-то щепетильны, — тем временем говорил Финбар. — Сегодня утром я спустился вниз, выбросить мусор, и обнаружил репортера, копающегося в моем мусорном баке.

— Он что-нибудь нашел?

Пауза для смеха в студии.

— Только подгоревший тост…

Смех усилился.

— Тебе следует купить тостер.

— Так и сделаю. — Мальчишеская ухмылка, взгляд искоса.

— Или попросить твоего школьного преподавателя научить тебя их готовить.

Бурные аплодисменты.

— Итак, благодарю Финбара Флинна за то, что он нашел время прийти в эту студию сегодня вечером и пообщаться с нами. Мы все с нетерпением ждем твоего возвращения на английскую сцену…

— Третьего марта, — сказал Финбар. — Я тоже жду этого дня. И спасибо всем большое. — Прощаясь, он помахал рукой на камеру. Актер до кончиков ногтей… Я внезапно почувствовала боль от предательства, кто кого предал, понять я не могла, а потом сквозь заключительные аплодисменты прозвучал голос моего отца:

— Джоан, как насчет кофе?

Я воспользовалась моментом и удрала.

Вперед по коридору, через неубранную кухню, из дома, на улицу — в прохладу темной ночи. Я мечтала только о том, чтобы меня оставили в покое и не мешали быть одной. И вот что случилось.

Горячие слезы на холодных щеках и священная бархатная тишина.

Я поклялась себе не сдаваться и погрозила кулаком ночному небу. Оно, усыпанное огромными бриллиантами, осталось равнодушным. Я опустила глаза и посмотрела на землю в саду — темное скучное отражение неба, грязь и тлен.

«Тебя, как обычно, ничего не волнует! — презрительно усмехнулась я. — Берегись, или я сровняю тебя бульдозерами».

Я была когда-то так счастлива в этом дрейфующем мире…

Я сильно топнула ногой, чтобы мои слова дошли до земли, и зацепила камешек. Он подскочил, угодил в невысокие кусты и рикошетом ударил по строгому забору Монтгомери. Я с вызовом завопила — долго и громко, и стояла, дрожа от ярости из-за того, что ледяной век моего самообладания остался в прошлом. А потом, как в кукольном театре призраков, освещенном лишь лунным светом, над забором возникли две головы, и у каждой из них был рот.

— О, привет, — узнала я любезные нотки и высокий голос Мод. — Это ты. Мы забеспокоились, что это за звук…

Черт возьми! Есть ли на этой перенаселенной планете место, где я могу побыть одна?

— Это был всего лишь камешек, — пояснила я.

— А мы подумали о другом, — ответила соседка. Она произнесла слово «другой» с таким мрачным видом, что я даже почувствовала зарождающееся любопытство.

— О чем же?

— Боюсь, — хмуро, как будто стыдясь, произнес Реджинальд, — что у нас крысы…

Интерес исчез.

— Но ведь крысы не бросают камни?

Я сошла с ума или они? По внешним признакам, определенно, они. На Мод был маленький красный вязаный шлем с ушками и острым кончиком — в холодную погоду такие очень любят носить состоятельные дамы, — завязки свисали по бокам, и шапка больше напоминала детский чепчик, чем модный этой зимой головной убор. Реджинальд натянул твидовую кепку на уши, и она почти соприкасалась с клетчатым шарфом, который закрывал все его лицо: только из ноздрей — как у дракона — с короткими промежутками шел пар, и это замечательно гармонировало с его внешним видом.