Мейвис Чик - Антракт

— О, конечно, буду сниматься. Я намеренно разжигал страсти, чтобы проще было принести себя в жертву.

— Разве имеет значение, какие роли ты играешь? Знаешь, кто-то сказал однажды, что актер — это скульптор, высекающий статую из снега.

Он задумался над моими словами.

— Пожалуй, верно, если говорить о театре… Но с кино все по-другому, ведь фильм будет существовать вечно. Но не важно — я соглашусь, буду вести себя примерно, как хороший мальчик, так что этот Клейтон-младший еще скажет спасибо Господу за такой чистый лист бумаги, как я. Ал-ли-луйя! — Финбар снова схватился руками за голову, застонал и начал с трудом спускаться по лестнице.

Его лицо и вправду было почти таким же белым, как пальто, но, даже осунувшийся и небритый, Финбар Флинн все равно оставался самым привлекательным мужчиной, которого я, к сожалению, так и не узнала с чувственной стороны. И когда он запахнул пальто — оно сидело как влитое, — я поняла, что он снова превратился в актера.

— Ты никогда не видела, как я играю?

— Видела, конечно. Ты постоянно играешь. Иди, — сказала я, потому что знала: свой момент я уже упустила. — Тебе лучше поторопиться.

И протиснулась мимо него, чтобы отпереть дверь. Лучи солнца потоком хлынули в дом, заставив меня зажмуриться. Финбар прикрыл глаза рукой и шагнул на улицу.

— Когда?.. — начала было я, но он захныкал, оказавшись на солнце.

— Хмурые дни, неделя за неделей, — и именно сегодня природа решила одарить нас сиянием. Что ж, думаю, это справедливо… в каком-то смысле. — Финбар переступил через порог, вышел на дорожку и обернулся. — Боже мой, моя дорогая Герань, что же я натворил? В твоем экзотическом мире существует прощение?

И вдруг, словно гром среди ясного неба, утреннее спокойствие нарушил голос.

— Джоан, это ты?

Мод Монтгомери: ее укладка показалась из-за забора, разделяющего участки, — глазки победно блестели.

— Я решила, тебе будет интересно узнать, — мы поймали…

Дама посмотрела на Финбара Флинна, который, вздрогнув и явственно застонав, повернулся в ее сторону. Голос моей соседки справа тяжело переносить и на трезвую голову, а услышать его в состоянии похмелья, должно быть, было убийственно.

— О, — проскрипела миссис Монтгомери, — извините…

Он снова застонал.

— …Я не думала, что у тебя гость.

— Сифилис[28]? — мстительно переспросил Финбар.

— Простите?

Мне хотелось одновременно плакать и смеяться. Как она могла прервать нас в такой момент? Но смех все же взял верх.

— Лису, — нашлась я. — Он думает, вы поймали лису…

— Ловко, — с удовольствием заметил Финбар, игриво, а возможно, просто спьяну, подмигнув мне.

— Нет, нет, — запротестовала она так, что он зажмурился… как от боли. — Э-э, крысу.

— Герань, — сказал Финбар, — я должен идти.

Открыл калитку и вышел, покачиваясь. А я осталась стоять в ночной рубашке на ярком солнце, абсолютно беспомощная.

Он помахал мне и обеими руками взялся за свои виски.

— До свидания!

Я подумала, что каждый раз расстаюсь с ним, причинив какой-то вред. Неудивительно, что он не особо жаждет следующих встреч.

— Не забудь про билеты, — прокричал Финбар и припустился по дороге, держась руками за голову.

— Это ведь актер? — спросила Мод.

— Конечно, — ответила я и захлопнула дверь с такой силой, что затрясся весь дом, от крыши до пустого подвала.

Прошло две недели. Я не виделась с Финбаром и не говорила с ним. В следующий за неудачной оргией день я получила огромный букет цветов, к которому была приложена записка с незатейливым текстом: «Цветы — цветку. С любовью и извинениями. Ф.». А позже, примерно неделю спустя, я коротко поговорила по телефону — с кем бы вы думали? — с маленьким толстяком Джимом.

— Моя дорогая, ты ведь собираешься на премьеру?

— Да, — ответила я, — Финбар принес мне билеты.

— Отлично, отлично. Не обижайся, что он не звонит, — сейчас очень сложное время.

— Я понимаю.

Как ни странно, меня вполне устраивало отсутствие общения. Почему-то мы не ждем ординарного поведения от известных людей. С их стороны это проявление определенного снобизма, который, честно говоря, ничуть не лучше, чем желание Мод и Реджи общаться только с аристократами. Если бы я провела такую же ночь с бухгалтером или водителем автобуса, а тот просто прислал бы букет цветов, я бы недолго церемонилась с поклонником, но все, что имело отношение к Финбару, казалось мне вполне приемлемым. Я получала удовольствие от его необычности. Кроме этого, я великолепно себя чувствовала и была полна энергии.

Должно быть, это отразилось на моей внешности, потому что Робин подошел ко мне в школе с комплиментом:

— Джоан, вот это да, ты вся светишься, прямо излучаешь жизнь!

На этот раз фраза в стиле Лоуренса не вызвала моего раздражения. В конце концов, почему он должен сдерживать свою одержимость? Ведь я поощряю свою.

Я не хотела говорить ему про билет, но с моей стороны это было бы жестоко. А кроме того, однажды могло выясниться, что я солгала. Поэтому я отдала Робину конверт, и наградой мне стали радость и признательность.

— Я отправил записку в кассу театра, — сообщил Робин, — но сейчас это уже не важно.

Я была довольна, что поступила честно.

— Джоан, — попросил он, сжимая в руке билет, — мы ведь можем пойти вместе, правда? Может, встретимся немного раньше и выпьем по коктейлю? Мне по-прежнему необходимо поговорить. Я должен о многом рассказать тебе.

«Не сомневаюсь», — подумала я. И ответила:

— Да, Робин, конечно, мы можем пойти вместе, только, если ты не возражаешь, мне не хотелось бы встречаться заранее. Давай просто получим удовольствие от премьеры, ладно?

И он отступил, волоча ноги, — печальное воплощение уныния.

Рода возникла у меня за спиной.

— Кто-то должен помочь этому бедолаге, — сказала она.

— Возможно, только не я.

— Тогда тебе не следует постоянно искушать его своими золотыми волосами и сексуальными флюидами.

Я польщенно улыбнулась.

— По твоему виду кажется, что тебе не терпится сдернуть трусики. — Она похотливо подмигнула.

— Что ты такое говоришь! — Я не смогла сдержать улыбку.

— Вот видишь, совсем другой разговор. Ты похожа на кошку, которой предстоит справиться с горой сметаны. — Рода рассмеялась. — Скажу честно, если бы для ухода из дома мне требовался идеальный пример одинокой жизни, я подумала бы о тебе. — Она начертила пальцем крест на стопке тетрадей. — Мардж всегда удерживала меня от такого шага, достаточно было посмотреть на нее, и я понимала: лучше ничего не менять. Но с тех пор, как я увидела тебя, искушение растет, особенно когда я вожусь с отвратительной сковородой, в которой тушилась фасоль, или с горой мужского нижнего белья. — Она качнула головой в ту сторону, куда ушел Робин. — Насколько я понимаю, ты отвергла ухаживания нашего местного секс-символа ради суперзвезды? Открой тайну, ты бросаешь своего мужа или нет?

— Нет, — ответила я, — с мужем это никак не связано.

— Что ж, приятно слышать, — сказала она наполовину всерьез. — А с чем же тогда?

— Узнаешь, когда твой бросит тебя.

И я направилась в ту же сторону, что и Робин.

— Подбери задницу, — раздраженно крикнула она мне вслед. — Пока можешь…

Разделы светской хроники в газетах пестрели новостями о предстоящих съемках фильма о боксе. Указывались суммы гонораров — с каждым разом все более внушительные, — было много информации о Клейтоне-младшем, который утвердился в вере и не стеснялся заявлять об этом. Вроде бы он видел в сценарии, в сюжете некоторое сходство с миссией Христа, и потому — не знаю, правда это или нет — фильму уделялось так много внимания. Я не сомневалась, что Финбар получит роль: даже если не брать в расчет актерские способности, физические данные вполне позволяли ему изображать крепкого боксера, бывшего некогда плотником в Назарете. Я зашла настолько далеко, что выяснила это, и рассеянно размышляла, как же они планируют изобразить апостолов. Двенадцать спарринг-партнеров? По данным одного из самых ядовитых таблоидов, контракт еще не был подписан, но я не сомневалась, что это произойдет, — несмотря на муки совести Финбара. Одно дело отказываться от богатства, когда ты вряд ли можешь рассчитывать на него, и совсем другое — когда нужно лишь протянуть руку. Потому и растет популярность партии либерал-демократов.

Чтобы пережить двухнедельный период ожидания, я читала Пруста — детали в его книгах способствуют расслаблению, и это помогало сдерживать сладострастные мысли, которые все чаще появлялись в моем блуждающем сознании. То, что мы с Финбаром делали на закате после прогулки по пляжу, можно было назвать шокирующим. Проблема с фантазиями в том, что от них можно избавиться, только неоднократно переживая их вновь. Я начала сомневаться, не забрела ли случайно на заповедную территорию, которая считается мужской, — территорию под названием похоть. Я старалась вставить в свои фантазии интересные беседы, но та Джоан, которая обитала в моей голове, была не в восторге от обсуждения нюансов белого стиха Шекспира, и, боюсь, они с Финбаром в основном занимались тем, что называют активными действиями. Однако фантазии помогали мне скоротать время, а если ситуация уж слишком выходила из-под контроля, рядом всегда был старый добрый Сван.

Примерно за неделю до премьеры по дороге в школу из машины я наблюдала довольно странную картину. Робин катил на велосипеде передо мной, но не в спортивной форме, как обычно, а в джинсах и очень мятом джемпере. Это было совсем не похоже на него, и я, осторожно обогнав его, взглянула в зеркало заднего вида. Робин даже надел очки от солнца — глупое жеманство, которого он обычно избегал. Казалось, он с трудом крутит педали, а лицо, несмотря на свежий утренний воздух, казалось бледным и измученным.

Я дождалась его на парковке. Он очень медленно слез с велосипеда и тихо застонал, уронив на асфальт сумку с книгами. Сочувствуя, я подняла ее.

— Спасибо, — пробормотал он.

Если бы я не знала, как он дорожит своим здоровьем, то заподозрила бы его в пьянстве: коллега Карстоун выглядел так, будто только что вышел из питейного заведения, где провел всю ночь.

Я начала переживать.

— Бедняга, у тебя грипп? — спросила я.

— Не совсем. — Он поднял руку к голове.

— Похмелье! — заметила я злорадно. — Узнаю симптомы!

Робин закрыл глаза.

— Не так громко, пожалуйста!

Вспомнив собственный опыт, я добавила:

— Робин, надеюсь, ты не отключился, лежа на ней.

С изрядной долей достоинства, несмотря на пунцовый румянец, он возразил:

— Не ожидал от тебя подобной грубости, Джоан.

— Ах да, — сказала я, — надеюсь, «пророк сексуальности» хорошо присматривает за тобой.

Он смутился, неприязненно взглянул на меня и ушел. Я хотела извиниться, побежала за ним в школу, но Робина уже и след простыл — только хлопнула дверь мужского туалета.

Позже, в учительской, мне удалось извиниться, но он с трудом понимал, что я говорила, только пил одну чашку кофе за другой и щурил покрасневшие глаза.

Через день или два Рода начала откровенно дразнить его:

— Тяжело тебе с ней приходится, да? Мне казалось, ты можешь быть более выносливым, ты столько тренируешься… — И так далее в том же духе.

Мне немного не хватало Робина на подлокотнике моего кресла, но всю оставшуюся неделю он держался в отдалении. Цвет его лица чуть-чуть — но не радикально — улучшился, и он являл собой великолепный пример страдающего молодого любовника. Я очень удивилась, когда, несмотря на все это, он заявил, что по-прежнему собирается в театр.

— Она дает тебе выходной на одну ночь? — ляпнула я, не подумав, — насмешки Роды оказались заразительны.

— Только ты не начинай, — рассердился он. — И так все сложно.

Я извинилась и подмигнула ему:

— Но ведь здорово быть влюбленным, правда?

— Кто говорит, что я влюблен? — спросил он с затравленным видом.

— Разве нет?

Робин потер шею; казалось, он чувствует себя неловко.

— Может быть. Да. Не знаю. Я не совсем уверен.

— Она не будет возражать, что ты сегодня вечером пойдешь со мной?

Я со злостью подумала, что с удовольствием пошла бы одна.

Робин выглядел слегка растерянным и вдруг спросил, обращаясь не прямо ко мне, а, скорее, в пространство вокруг меня:

— Значит, ты по-прежнему хочешь пойти?