Я понимаю обречённость своих чувств, я понимаю всю бесперспективность, я всё понимаю… Только умом понимаю, а принять не могу. И ловлю эти мимолетные взгляды и радуюсь улыбке, которая, пожалуй, даже не мне адресована. И молчу. Молчу, как будто со мной ничего не происходит. Надеюсь, что никто не видит моего отношения, и, самое главное, он сам не видит.

Ведь, по большому счёту, нет ничего, кроме моих фантазий.

Зачем всё так сложно у людей устроено? Почему нельзя проще, понятней? Как хочется, чтобы он почувствовал ко мне то же самое, что я к нему чувствую. Пусть он старше, но это даже хорошо, он ведь умнее. Главное, чтобы чувствовал, чтобы выделил меня из всей женской массы, чтобы понял, что я — это я, и я нужна ему.

Только ничего этого не происходит.

***

Встала я пораньше с постели сегодня, приняла душ, собираюсь в институт, подхожу к кухне кофе попить, а тут мама с папой разговаривают:

— Саш, что про Нюту на работе говорят?

— Да хорошо говорят, не беспокойся. Машунь, у нас замечательная девочка. Мне вчера Илья Владимирович заявил: «Какая у вас дочка красивая, Александр Юрьевич, и не балованная, трудяга. Вся в папу, наверное. И серьёзная такая!» Вот так и высказался.

Не вошла я на кухню, и разговора дальше не слушала. Мне петь хотелось от счастья. Просто петь…

========== Неожиданное предложение ==========

Опять зима на дворе, и Новый год не за горами, а у меня всё одно да потому.

Ваня есть и нет в моей жизни.

Друг он, просто друг, который впечатлениями о других девушках делится. А у меня даже ревности нет.

Ничего нет, пустота какая-то. Мне ему и рассказать нечего. Потому что я одна. А старость не за горами. Наступает старость, скоро двадцать мне.

В сердце всё то же — Илья Владимирович там. Глупость такая, он не обращает на меня никакого внимания… Пустое место я для него.

Другие врачи хоть скажут что-нибудь приятное, когда вместе с ними чай пью. А он нет. Никогда со мной по собственной инициативе не заговаривает.

Моё место в ординаторской, не в сестринской, и тем более не в санитарской, а в ординаторской с врачами. Если у них есть настроение и время, они говорят со мной, рассказывают всякое, и по профессии, и по жизни. Иногда моей личной жизнью интересуются, смеются, когда говорю, что у меня её нет. Все так, кроме него. Он молчит, здоровается и всё, или приказы отдает. А я жду, сама не знаю чего жду.

Другая бы на моём месте уже бы давно ждать перестала, а я жду. Всё так же сердце замирает при его появлении. И мечты уносят вдаль.

И вдали там так хорошо и так красиво, только вблизи мрак.

Вот о чём я думала, пока мыла пол в коридоре отделения, одновременно слушая музыку с наушниками в ушах и МР3 в кармане.

А ещё думала о том, как всего два года назад была жизнерадостным ребёнком, готовым ко взрослой жизни, мечтающим о взрослой жизни, и кто я теперь? Человек, практически разочарованный в этой самой жизни. Потому что жизни-то и нет. Есть будни, такие однообразные будни, и всё.

— О чём задумалась?

Вопрос я услышала только после того, как Илья Владимирович тронул меня за плечо. Я аж дёрнулась, так испугалась.

— Да про жизнь свою думаю.

— Вот я и смотрю, что ты трёшь одно и то же место, а сама так далеко, что и не докричишься. Случилось что-то?

— Нет, ничего не случилось.

— А почему выражение лица такое мрачное? Пойдем чай попьём, поговорим.

— С вами?!

— Со мной, а что?

— Да, да, конечно!

Он смотрел на меня недоумённо.

— Убери свою швабру с ведром, чтобы никто не споткнулся и не упал, а я пока чай приготовлю.

Я не знала, что мне думать и чего ожидать. В ординаторскую шла как на эшафот. Сердце стучало так, что мне казалось, всё спящее отделение его стук слышит.

В кабинете меня ждал накрытый стол и даже пирожные-профитроли, мои любимые. Много.

— Ешь давай, — проговорил он, — ешь и слушай. Я всё присматриваюсь к тебе, приглядываюсь и понять никак не могу. Скажи мне, пожалуйста, что ты тут делаешь?

— Подрабатываю.

— Зачем?

— Опыта набираюсь…

— Это когда тряпкой из стороны в сторону машешь? Вот тогда ты опыта набираешься? Какого опыта? Ты бы лучше дома лишний раз полы помыла, всё матери помощь. А тут наши баба Дуся и баба Клава без тебя справятся. Тебе нужны деньги? На что? Ты не куришь, вредных привычек, которые не оплачивают родители, не имеешь.

— Вы хотите, чтобы я ушла с работы? — ком стоял в горле. Я этого Илью Владимировича практически ненавидела в тот момент.

Но если эмоции у меня сильны, то я ем. Просто катастрофически ем. Вот и сейчас я, чуть не плача, поглощала профитроли одну за другой.

— Да, я хочу чтобы ты ушла с работы. Потрать время освободившееся с пользой. Займись чем-нибудь, хобби каким. Понимаешь, никакого опыта ты не приобретаешь, серьёзных денег не зарабатываешь. А учёба страдает, я говорил с преподавателями. Иногда тебя просто жалеют. Девочка работает! Недоедает, блин, девочка! Я и с отцом твоим говорил, хотя он считает, что работа дисциплинирует, но я его убедил, что не та работа и не для того человека. Ты со специальностью определилась? Или как?

Меня просто выводил из себя его покровительственно-поучительный тон. Я понимала, что уволюсь завтра же, что больше сюда ни ногой, что человек, от вида и голоса которого я просто таяла, который так прочно, практически намертво поселился в моём сердце, теперь просто рушит мою жизнь. Я так хорошо пристроилась. Я могла смотреть на него издали, мечтать могла, а он…

Но он задал вопрос, и я должна ответить. Нет, не думала я определяться со специальностью. Знала только, что хочу быть практиком, что наука не для меня, и биохимия не для меня. Как бы я ни любила я маму и дядю Глеба, их работа казалась мне скучной: пробирки, анализаторы и таблицы, статистика и ещё раз статистика. Нет, нет и нет — не моё.

Но сейчас надо было сделать выбор и ответить. Не говорить же, что я тут торчу по личным соображениям.

— Хирургия, мне нравится хирургия. И можете не волноваться, я уволюсь, и меня вы больше не увидите.

После этих слов я запихала в рот следующий профитроль, встала и собралась выйти из ординаторской. Он надо мной ржал, просто открыто нагло ржал и не скрывал этого. Но как было красиво его улыбающееся лицо… потрясающе красиво…

— Сядь, я ещё не закончил. Значит, хирургия. Это кое-что объясняет. Но ты пошла не по тому пути. Я хочу предложить тебе другой вариант. Да, ты увольняешься и полы больше не моешь. Но ты можешь приходить в дни моих дежурств. Буду давать тебе задания, выучишь, ответишь, а дальше позволю присутствовать на операциях. Пока так.

Мой гнев сменился радостью. О таком я и мечтать-то не смела. Я ничего не смогла произнести, кроме: «Спасибо!» И своё спасибо я произнесла раз двадцать, не меньше.

Я накатала заявление на увольнение, допила чай, доела пирожные.

А потом произошло самое невероятное. Мы обменялись телефонами.

Он принёс мне свой график дежурств, но обещал звонить, если что-то изменится.

А потом болтали просто ни о чём. Вернее, всё не так, он рассказывал, как работал в первые годы. Как учился в институте, про преподавателей рассказывал, которые были у него. Некоторые из них вели занятия и у меня.

Но я просто слушала, потому что никак не могла поверить в своё свершившееся счастье, я упивалась звуками его голоса. Я находилась на вершине блаженства.

Неужели он заметил меня, неужели я ему… Нет, не буду загадывать.

Не буду! Буду жить здесь и сейчас, буду довольствоваться тем, что имею. А мне вон какой кусок счастья только что отвалили. Такой, что и подумать я не могла, да и представить не могла в самых далеко идущих мечтах.

Пол я домыла лишь перед рассветом.

А потом пошла на занятия.

Сегодня мне Ванька казался особенно молодым и особенно глупым. Ничего в нём нет, ни лоска, ни внешности, ни жизненной позиции. Мальчишка и всё.

Я ему, конечно, рассказала — и про увольнение, и про предложение Ильи Владимировича. С радостью такой рассказала, с восторгом. Пусть завидует.

А он сник, помрачнел и очень односложно отвечал на все мои вопросы. Так односложно, что мне и разговаривать с ним расхотелось. Он же друг, он должен радоваться за меня. У меня такая возможность погрузиться в профессию.

— Когда ты решила стать хирургом? — вдруг спросил он.

— Давно, а что?

— Ты никогда об этом не говорила.

— Ты считаешь, что я обо всём должна говорить?

— Я думал, что мы друзья.

Нас отвлекли девчонки из группы, потом началась пара. После которой Ваня проводил меня до самого дома. Шли молча, не проронив ни единого слова.

Только когда уже входила в подъезд, я услышала его слова:

— Я буду за тебя бороться, Анюта.

========== Предновогодняя кутерьма ==========

— Аня, ну почему надо дежурить в новогоднюю ночь? Ты уволилась. Графика работы у тебя нет. Новый год — семейный праздник. Где ты должна быть?

— Дома с семьёй. Мама, можно сделать исключение? Я не могу отказать человеку, который сам вызвался меня учить. Понимаешь, мама?

— А ещё тебе этот человек нравится! Так?

— Да причём здесь это? Я учусь, и собираюсь учиться.

— Дочь, я против!

— Что у вас тут происходит? — дядя Глеб вошёл в кухню, где случился весь этот разговор.

— Вон, племянница твоя собралась новогоднюю ночь проводить в приёмном покое хирургии.

— Значит, так для неё правильно. В чём дело, Маша?

— Я думаю, что это не то место и не то общество, на которое семейный праздник меняют.

— Не можешь отпустить взрослую дочь?

— Куда отпустить? Глеб, ты о чём? И какая она взрослая?

— Скоро двадцать, однако. Ты была взрослой в двадцать лет?

— Конечно, но только потому, что больше быть взрослым оказалось некому. Мама болела.

— И я был, потому что остался один. К тому времени уже совсем один и сам себе хозяин, и именно в то время выбирал свой путь, ставил цели и думал, как их осуществлять. Почему ты ограничиваешь дочь?

— Глеб, знаешь, такое впечатление, что она тебе чужая, и что тебе просто всё равно, где она и с кем будет!

— Машуня, не нарывайся! Она мне далеко не чужая, проблема в том, что ей пора учиться самостоятельности, а тебе пора её отпустить.

— Что значит — отпустить?! Ты с ума сошёл!

— Позволить быть взрослой. Доверять. Маша, чтобы научиться ответственности, не обязательно терять родителей, наверно, легче, когда они рядом и можно совет спросить, и свои ошибки разделить с ними. Нет, не так? Или тебя она больше устраивает в образе вечного ребёнка? Её жизнь, её выбор. Я так считаю. И нет ничего страшного, если Новый год она встретит в приёмном покое.

— И когда ты стал таким демократом? Ты, который сам за всех всё пытаешься решить?

— Маша, у каждого человека свои недостатки. У меня этот. Я же не отрицаю. А ты ведёшь себя сейчас, как курица-наседка.

— Я курица?!

— Ты курица-наседка.

— Ты зачем пришёл?

— Да вот теперь даже не знаю, говорить или нет. Мы с тобой вроде как поссорились.

— Говори, я думаю, что твой приход к моему разговору с Анютой не относится?

— Да. Не относится.

— Говори.

— Машунь, к нам с Лёней должны прийти его родители. Я хотел попросить вас всех быть тоже.

— И стол, соответственно, с меня?

— Обещаю посильную помощь.

— А Аня?

— Ну конечно, с нами!

— То есть тут её присутствие как члена семьи необходимо?

— Маша, не передёргивай!

— Да я-то что.

Мне надоело слушать их перепалку, и мирить их уже было явно пора.

— Дядя Глеб, я буду у тебя и помогу вам с мамой накрыть стол, а вот Новый год я буду встречать на дежурстве. Но вам обязательно позвоню. Мамуль, я уже взрослая! Честно скажу, не всегда мне это нравится. Но что делать! Выбор у меня невелик, надо учиться жить. Вот что я вам сообщаю, мои милые родственники. Учтите, что я вас люблю со всеми недостатками.

— И предлагаешь нам делать то же самое, то есть смириться с твоими недостатками?

— Примерно так, мамуль.

— Ладно, убедила. Хирург тот хоть надёжный человек? Ему доверять можно?

— Папа его знает, думаю, что можно.

— Хорошо, поговорю с папой, а потом мы решим, — мама, кажется, сдалась. — Глеб, ну что ты так ехидно улыбаешься?

— Думаю, и вот о чём: скажи, сестрёнка, Саша тебе сразу надёжным показался?

— Саша?! Пока он был лечащим врачом мамы, я просто не думала об этом, я верила ему и всё. А потом, когда плакала в его объятиях — боялась, что если он меня отпустит, то упаду и больше никогда не встану. Он и не отпустил, до сих пор.