Госпожа де Пейрак живо повернулась к ней.

— Решительно, вы слишком много знаете обо мне, — воскликнула она. — Временами мне кажется, что не случай привел вас сюда…

У госпожи де Модрибур вырвался крик, словно она была поражена в самое сердце; она закрыла лицо руками.

— Что вы говорите? Не случай? А если не случай, то что же еще? — лепетала она прерывающимся голосом. — Я не могу поверить, что это Провидение, на что я надеялась еще вчера. Я поняла, сколь ужасна судьба, обрушившаяся на нас. Все эти несчастные люди — умершие, утонувшие, разорванные на части вдали от родины… Мне кажется, что их проклятия будут вечно тяготеть надо мною… Ах, если не случай привел нас на эти берега, тогда кто? Разве только сам Сатана, вот чего я боюсь… Сатана, о Боже! Как найти силы, чтобы противиться ему…

Казалось, она делает усилие, чтобы взять себя в руки.

— ..Простите меня, — сказала она мягко, — прошу вас, сударыня… Я чувствую, что оскорбила вас только что своими вопросами и суждениями о вашей жизни, приравняв вас к еретикам. Я слишком непосредственна, и меня часто упрекают в том, что я не в меру откровенно высказываю свое мнение. Да, я такая. Я рассуждаю логически и не повинуюсь в должной мере голосу сердца. Но правы-то вы, я знаю. Какая важность — есть здесь часовня или нет?.. Чего стоит обряд без доброты? «Если я говорю языком человеческим и ангельским, а любви не имею, то я — медь звенящая… Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто» «Первое послание к коринфянам святого апостола Павла, гл. 13, 1, 2,».

Это сказал святой Павел, святой Павел, учитель для всех вас… Милая моя, простите ли вы меня?

Тень страдания омрачала ее прекрасный взор, в котором блистал трогательный свет. Анжелика слушала ее, пытаясь понять двойственную натуру этой женщины, слишком одаренной и слишком беззащитной. Строгое религиозное воспитание в соединении с изучаемыми ею абстрактными науками обрекли графиню на жизнь вне действительности, в атмосфере мистической экзальтации. Она, конечно, была бы более на месте в Квебеке, на аудиенции у епископа или иезуитов, чем на независимых берегах Голдсборо, куда ее забросила судьба.

Суровая Америка не будет снисходительна к этой хрупкости. И вновь Анжелика пожалела Амбруазину де Модрибур.

— Я не сержусь на вас. И охотно прощаю вам. Вы имеете право справляться о тех местах, где вы находитесь, и о том, как живут люди, принимающие вас. Я тоже натура непосредственная и говорю, не раздумывая, все, что у меня на уме. Вам нет причин так волноваться, вы опять заболеете.

— Ах, как я устала, — прошептала герцогиня, проводя рукой по лбу. — Я здесь сама не своя. Эта жара, этот непрекращающийся ветер, запахи соли и серы, доносящиеся с моря, пронзительные крики птиц — они без конца летают через все небо стаями, словно души страждущих… Я хотела бы рассказать вам, что со мною приключилось сегодня утром, но вы будете надо мною смеяться.

— Нет, нет, не буду. Расскажите!..

— Мне явился Сатана, — заявила герцогиня очень серьезно, в то время как другие в страхе перекрестились. — Конечно, это не впервые, но сегодня вид его был весьма необычен: он был весь красный…

— Как мой ангел! — воскликнул Адемар, который страстно интересовался подобными признаниями и даже, кажется, их провоцировал.

— Красный и безобразный, — продолжала герцогиня, — ухмыляющийся, лохматый, как зверь волосатый, и смердящий. Я едва успела перекреститься и произнести слова спасительной молитвы… Он убежал через трубу.

— Через трубу?

— И мой ангел тоже! — закричал Адемар в восторге.

— Я прекрасно знаю, что Сатана может принять любое обличье и что он питает особую склонность к красному и черному, — говорила герцогиня. — Но ни разу я так не пугалась, как сегодня. Я все думаю — что может значить это новое обличье, которое дьявол принял, чтобы поколебать меня? Он насылает на меня новые несчастья, новые муки, новые искушения… Теперь вы понимаете, почему я жаждала обрести поддержку авторитетного священника, если таковой имеется поблизости, — закончила она дрожащим помимо ее воли голосом.

— Капеллан «Бесстрашного» уже уехал, но, может быть, отец Бор еще здесь? Это францисканский монах, капеллан господина де Сен-Кастина из форта Пентагует.

— Францисканский монах, — воспротивилась герцогиня, — нет, это слишком ничтожно…

***

Тем временем Анжелика осматривала очаг, через который, по уверениям госпожи де Модрибур, улетел Князь Тьмы. Там была зола — несмотря на теплую июльскую ночь, для больной разжигали огонь, и сама Анжелика подбросила хвороста, чтобы лучше горело: это должно было дать чудом спасшейся женщине ощущение надежности и спокойствия.

Нагнувшись, она различила отпечаток босой ступни. Анжелика почувствовала хорошо ей знакомый, почти осязаемый запах: «Дикарь, — подумала она, — проник сюда со своей обычной бесцеремонностью!.. Может быть, он искал меня? Кто бы это мог быть?» Это происшествие напомнило ей появление Таонтагета, посланника ирокезов, когда он пробрался в лагерь Катарунк, в гущу своих врагов абенаков, чтобы встретиться с Пейраком. Несмотря на мысль об ирокезах — угроза их набегов уже вновь начинала нависать над краем — Анжелика успокоилась в даже обрадовалась.

— По-моему, прав оказался ты, — сказала она со смехом Адемару, — это скорее ангел.

— Я вижу, вы не принимаете моего видения всерьез, — пожаловалась герцогиня де Модрибур.

— Да нет, сударыня, я убеждена, что вы видели что-то.., или кого-то, но не думаю, чтобы это был дьявол. Посмотрите на Адемара! Он парень простодушный, но именно поэтому его восприятие вещей сверхъестественных оказывается довольно верным.

Между тем изо всей мочи забарабанили в дверь — пришли сыновья госпожи Каррер, посланные ею, чтобы помочь госпоже де Модрибур при переезде и указать дорогу к новому жилищу.

На их румяных, обветренных лицах оставили свой след морской воздух и вольный ветер, овевавший их во время охоты, рыбной ловли, сурового труда. Эти дети и подростки действовали решительно, как люди, которые сами заботятся о Своем существовании и живут далеко от непонятно-сложного общества, запутавшегося в соблюдении приличий и правил вежливости столь же мелочных, сколь и пустых.

— А где багаж? — осведомились они.

— Его нет, — проронила герцогиня. — Господин Арман, вы уже закончили вашу писанину?

Секретарь посыпал песком свои листки, скатал их в трубочку, издав при этом глубокий вздох, и поднялся.

Вся компания стала спускаться по деревянной лестнице форта.

Анжелика, невзирая на заверения герцогини, повторявшей, что она чувствует себя совершенно здоровой, взяла ее под руку, чтобы поддержать. Это оказалось весьма кстати, ибо, дойдя до конца лестницы, Амбруазина де Модрибур вновь упала в обморок.

Впрочем, ее можно было извинить.

Закрывая собой входную дверь, перед ними возвышался во всем своем великолепии Пиксарет, вождь патсуикетов, Пиксарет — Крещеный Великан, величайший воин Акадии.

Именно он — сомневаться не приходилось — предстал сегодня утром без всяких затей перед пока еще непривычным и неискушенным взором вновь прибывших. Не было ничего удивительного в том, что они приняли его за дьявола. В тот день вид его, как никогда, мог привести в ужас. Всю его одежду составляла набедренная повязка, зато с ног до головы он был разрисован темно-красными, алыми в фиолетовыми узорами. Полосы их закручивались спиралями и замысловатыми завитушками вокруг каждой мышцы на груди, напряженных мышцах на бедрах, коленях и икрах, равно как на руках и предплечьи, вокруг пупка. Нос, лоб, подбородок, скулы также не избегли подобной участи, отчего его лицо приобрело такой вид, будто с него содрали кожу; на этой маске сверкали проницательные и насмешливые глаза улыбка хищного зверька.

Анжелика сразу же узнала его.

— Пиксарет, — воскликнула она, — как я рада снова увидеть тебя! Проходи же, будь как дома. Садись в этой зале, рядом. Я прикажу, чтобы тебе принесли прохладительное питье. Жером и Мишель сопровождают тебя?

— Они здесь! — объявил Пиксарет, отводя в сторону копье, чтобы дать пройти двум неразлучным друзьям.

Это новое нашествие перьев и яркой раскраски окончательно повергло в панику королевских невест и их благодетельницу. Но госпожа де Модрибур с похвальным мужеством овладела собой. Она держала себя в руках, и чувствовалось, что сам дьявол не заставит ее потерять чувство собственного достоинства перед простыми женщинами, которым она оказывала свое покровительство.

И даже когда Пиксарет зашел столь далеко, что прикоснулся к ним, решительно опустив свою лоснящуюся руку на плечо Анжелики, герцогине удалось не вздрогнуть.

— Ты ждала моего прихода, ты не убежала, это хорошо, — засвидетельствовал Пиксарет, обращаясь к своей пленнице Анжелике. — Ты не забыла, что я твой хозяин — я положил руку на твое плечо во время сражения.

— Как я могу позабыть такое! И куда, по-твоему, я могу убежать? Садись! Мы обо всем поговорим.

Она провела его в центральное помещение форта, где стояли стол и табуреты, затем вернулась к француженкам — они уже понемногу успокаивались, хотя и наблюдали за происходящим широко раскрытыми от изумления глазами.

— Представляю вам прославленного индейского вождя, — весело объявила она. — Вы видите, никакой он не Сатана. Напротив, он католик, и очень ревностный, пламенный защитник Креста Господня и Иезуитов. Два воина, которые пришли вместе с ним — тоже крещеные.

— Дикари! — прошептала Амбруазина. — Первые, увиденные нами! Какой волнующий момент!

Они по-прежнему рассматривали издалека, со смешанным чувством ужаса и отвращения, трех краснокожих, в то время как индейцы шумно рассаживались, с любопытством смотря по сторонам.

— Но.., они такие страшные и выглядят так грозно, — продолжала герцогиня. — И потом, от них идет чудовищный запах.

— Пустяки, к нему быстро привыкаешь. Ведь это всего-навсего медвежий или тюлений жир — они смазывают им тело, чтобы защитить себя от холода зимой и от москитов летом. Думаю, именно Пиксарета вы сегодня утром в полусне приняли за привидение?

— Да… Наверное… Но неужели он осмелился бы проникнуть в ваши комнаты, не объявив о себе?

— С ними все возможно. Дикари столь бесцеремонны и кичливы, что ничего не понимают в правилах обхождения, принятых между белыми. Но зато сейчас я должна покинуть вас, чтобы заняться ими, иначе они будут оскорблены. Ужасно оскорблены.

— Конечно, дорогая. Я понимаю, что надо щадить чувства туземцев — сколько молитв мы читаем во спасение их душ в наших монастырях. И все-таки они очень страшные. Как можете вы быть так веселы с ними и терпеть, чтобы они к вам прикасались!

Анжелику забавляли страхи герцогини.

— Они очень любят посмеяться, — улыбнулась она. — Надо уважать их и смеяться вместе с ними. Большего они и не требуют.

Глава 10

Пиксарет взял предложенный ему виргинский табак, но отказался от пива и с еще большим негодованием — от водки.

— Демон пьянства — наихудший из всех; он отнимает у нас жизнь и рассудок; он порождает убийства.

— Ты говоришь как Мопунтоок, вождь металаков, в Верхнем Кеннебеке. Он открыл мне воду источников.

— Вода источников передает нам силу наших предков, погребенных в земле, где она течет.

Анжелика послала за самой свежей водой, какую только можно было найти.

И вдруг Пиксаретом, казалось, овладела задумчивость.

В том ли было дело, что поселение Голдсборо внушало робость великому вождю абенаков, союзнику французов и их духовных наставников, иезуитов? Или же, несмотря на свою независимость, вождь чувствовал за собой вину — ведь он пробрался в почти английское поселение, чтобы получить там выкуп за пленницу, которую он даже не сможет обратить в католическую веру, поскольку она уже была католичкой?

Анжелика, желая угодить индейцу, заверила его, что он и его воины найдут здесь самое лучшее железо для своих томагавков, и что если великий вождь желает иметь жемчужины, у господина де Пейрака они есть в запасе — голубые и зеленые, привезенные ему из Персии. И на переговорах он предложит такому важному военачальнику не обычные раковины, подбираемые на берегу, а привезенные из Индийского океана. Хотя и очень редкие в Америке, они подчас заменяли здесь деньги с тех пор, как их сюда завезли каравеллы Индийской компании, и считались настоящим сокровищем. Даже за Великими озерами люди рассказывали друг другу об уборах вождей племени сиу — никогда не видавшие белого человека, они тем не менее горделиво навешивали на себя по несколько рядов таких раковин, выловленных в морях, о существовании которых сами вожди даже не подозревали. Жером и Мишель слушали с огромным интересом. Глаза их блестели от разыгравшихся аппетитов, но Пиксарет внезапно резко прервал разговор, заявив, что не пристало пленнице самой обсуждать свой выкуп, и что он предпочитает вести переговоры с тем, кого зовут Тикондерога — Человек-Гром.