Ксения Габриэли - Анжелика и московский звездочет

Константин Романовский был послан царем Петром надзирать за работами в будущей столице Российского государства. Новый город уже имел название – Санкт-Петербург, но все еще представлял собой странную смесь недостроенных каменных домов, временных деревянных мостовых, глубоких ям, предназначенных для фундаментов будущих прекрасных дворцов. Уже в юности царь начал горячо мечтать о строительстве города, совершенно нового для Руси. И с возрастом горячность Петра не уменьшалась. В пылких речах он рисовал своим сподвижникам дивную северную столицу, красотой и величием не уступающую Парижу и Венеции. Он дал этой столице европейское имя – Город Святого Петра, в честь своего небесного покровителя, одного из апостолов Христа! Однако воплощение в жизнь пылких мечтаний встречало на своем пути все новые и новые препятствия. Над болотистой местностью поднимались болезнетворные туманы, гуляли промозглые вихри, волны реки Невы широко и бурно разливались, сметая постройки. В Москве иные шептались, утверждая, что новая столица никогда не будет достроена; осмеливались даже осуждать царя, выбравшего для города столь неудачное место. Но после того, как несколько болтунов очутилось в тюрьме, толки стихли. Петр сжимал зубы, его яркие темные глаза метали молнии, он не слушал никаких возражений.

– Санкт-Петербург будет воздвигнут! – И мощный кулак царя опускался на столешницу. Лицо внезапно охватывали мелкие судороги. Он, высокий, худой, чуть откидывался назад, и, казалось, что он вот-вот упадет, грянется оземь в страшном припадке.

И непонятным образом почувствовав, что мужу худо, прибегала из своих покоев легконогая, улыбчивая молодая супруга царя, Катерина; бросалась к мужу, обнимала за пояс, нежные ладошки тянулись к его лицу, к его огромным глазам, нежные губы раскрывались, вполголоса приговаривали:

– Петруша!.. Петруша!..

И государь успокаивался. Да, государь успокаивался…

Константин живо представил себе эту картину, уже несколько раз виденную им. Красивое лицо Константина Романовского приняло задумчивое выражение. Склонившись над грубо сколоченным деревянным столом, молодой человек прочищал голландскую трубку. Царь любил курить, и многие его сподвижники – вольно или невольно – также пристрастились к курению, или жевали табак. Константин не составил исключения.

Ветер бил в окно. Константин поежился, потянулся к плащу, небрежно брошенному на стул, накинул плащ на плечи. «Должно быть, вода снова поднимется!» – подумалось досадливо. В прибывшем обозе с продовольствием опять привезли порченую солонину. Значит, рабочие, копающие яму под фундамент очередного дворца, снова будут шуметь. Придется уговаривать их, обещать… Множество забот, мелких и крупных, одолевало Константина. И немало пришлось ему пережить в эти два года. Он совершенно отвык от своего прежнего имени – Кантор де Пейрак. Старший брат Флоримон в далеком Париже, отец и младшие брат и сестра в еще более далекой Америке, все они казались Константину почти не существующими. Он являлся вернейшим сподвижником царя, вместе с ним горячо мечтал о новой столице, с большим рвением исполнял свои обязанности интенданта большого строительства. Но все же события последнего времени сделали его меланхоликом. Страшная гибель возлюбленной, принцессы Наталии, младшей сестры царя Петра; бегство друзей, Митрия Кузьмина, Андрея; отчаяние матери, потерявшей любимую дочь Онорину…

Уже почти два года Аделаида Романовская, некогда звезда парижского света Анжелика де Пейрак де Монбаррей, гостила у сына. Приехав, она ужаснулась, видя, в каких условиях живет ее мальчик. Ей всегда была свойственна жажда деятельности, и теперь она отправилась в ближайшую к строительству финскую деревню, наняла там кухарку и двух служанок. Деревянный одноэтажный домик, в котором жили Аделаида и Константин, преобразился, насколько это было возможно. Мать следила за тем, чтобы кушанье было вовремя приготовлено, чтобы одежда сына была вычинена. Простые материнские заботы успокаивали Аделаиду-Анжелику. Ей казалось, будто она почти внезапно постарела и лишилась своего женского очарования. Но теперь это не огорчало ее. Ночами она тихо плакала в своей маленькой спальне, где щелястые стены пропускали дуновения зимнего ветра. Она вспоминала Онорину, строптивую и такую любимую дочь, бежавшую из Москвы вместе с мужем Андреем. Ее любимая Онорина. девочка, родившаяся от отца-насильника, отчаянная, упрямая; думает ли она о матери, там, в далеких краях… Да и как знать, где она сейчас!.. И Аделаида-Анжелика тяжело вздыхала… И снова и снова стремилась заглушить свое горе многими и многими делами. Отправлялась вместе с сыном на строительство, помогала ему советами…

Вот и сейчас Аделаида возвращалась с поварни, где готовили еду для рабочих. И нелегко это было: варить съедобную пищу из дурных припасов. Аделаида порою выбивалась из сил, надзирая за кухарками…

Она отворила дверь. Константин отложил трубку и повернул голову на скрип. По губам его скользнула улыбка, но глаза продолжали хранить выражение грусти. Мать также улыбнулась сыну, искренне желая подбодрить его. Она присела у голландской печи, протянула руки к теплу.

– Должно быть, вода снова поднимется, – обронил Константин.

– Я приняла меры, – отозвалась мать.

Сын подошел к ней и поцеловал ее руку, затем вернулся за стол и закурил трубку.

– Что бы я делал без тебя, матушка! – произнес он, выпустив колечко дыма.

– Снова привезли совершенно испорченную солонину, – сказала мать, еще ближе склоняясь к теплу печи.

На некоторое время воцарилось молчание. Затем Константин-Кантор задал вопрос, который давно уже приходил ему в голову:

– Ты не скучаешь по Москве, мама?

– Нет, – быстро откликнулась Аделаида-Анжелика. Казалось, она ждала подобного вопроса и теперь спешила ответить отрицательно.

Но Константин, сам не зная, почему, продолжал говорить.

– Все же Москва – столица… – Он не закончил фразу.

– Москве недолго осталось быть столицей. – Мадам Аделаида говорила спокойно и уверенно. – Столица будет здесь, в Петербурге.

– Но покамест здесь только грязь, холод, болотная лихорадка и бесконечное строительство. – Константин положил дымящуюся трубку на стол. – Вчера умерло еще пятеро землекопов…

– Надо сообщить государю, что в бараках необходимы печи.

– В этих бараках холоднее, чем снаружи, на ветру! Я не хочу хвастаться, мама, но, если бы не я, приказы царя Петра не исполнялись бы вовсе!

Аделаида кивнула и вдруг коротко рассмеялась.

– Я думаю, – тихо заговорила она, – я думаю, неужели царь Петр действительно полагает свои приезды внезапными? Неужели он не догадывается, что множество людей успевают заранее узнать о его поездках и предупредить кого следует о приезде государя с инспекцией?

– Разве ты не знаешь, мама, что Петр наивен, как дитя?

– Да, это весьма симпатичное свойство его натуры – наивность! Он не любит интриговать, он прям и честен…

– Но он и жесток… – заметил Константин.

– Не более, чем положено правителю! – возразила мать. И в ее голосе сын расслышал горячность.

– Я знаю, ты готова все простить ему, – Константин усмехнулся.

Аделаида повернула голову от печи:

– А кому же, по-твоему, я должна прощать все? Неужели этой тряпке, Людовику XIV? Фу!

– Мама, прости, но ведь ты…

– Да, я была его любовницей! – Аделаида повысила голос. – И что с того? Мне просто-напросто надоело отказывать ему! Мое странное целомудрие в отношении короля уже переходило все мыслимые границы! Ни с кем я не была настолько целомудренна, ни с одним своим любовником! Я отдалась Его Величеству королю Франции, потому что продолжать отказывать ему было нелепо! – В голосе мадам Аделаиды явственно слышались ирония и веселость уверенной в себе женщины.

– Мама, ты великолепна! – воскликнул Константин. – Но если уж зашла речь о прощении, то не простишь ли ты какую-нибудь мелкую провинность и моему отцу?

Конечно, сын лукавил, поддразнивал ее, но она отвечала серьезно:

– Не напоминай мне об этом человеке. Да, он был моим первым мужчиной, он распахнул передо мной дверь в мир телесной любви. Я была зеленой заносчивой девчонкой, он лишил меня девственности, а вместе с девственностью исчезла и некоторая доля глупости. Но Боже! Я расплатилась с ним годами несвободы! Столько лет я думала о нем, искала его, любила его! Даже когда я заводила любовников, я прежде всего сознавала, что изменяю ему! В конце концов птица в неволе может или умереть, или вырваться из клетки! Я предпочла второе!..

Константин слушал мать, покуривая трубку.

– Ты великолепна, матушка, но мне бы не хотелось, чтобы моя жена оказалась похожа на тебя, – произнес он наконец.

– Ничего подобного не случится! – парировала мать. – Я не только великолепна, я – единственна!..

В окошко заглядывала вечерняя тьма, ветер звучал тихим пением.

– Как рано темнеет в этих северных краях, – мадам Аделаида поежилась.

– Да…

Голоса матери и сына вновь сделались меланхоличными. Мадам Аделаида зевнула.

– Завтра опять рано вставать, – бросил Константин. Они поговорили о делах, которые предстояло сделать на следующий день.

– Пожалуй, Петр приедет не раньше чем через месяц, – сказала Аделаида.

– Ко мне царь никогда не приезжает без предупреждения, – отозвался сын с гордостью. – Царь знает, что ему нет необходимости заставать меня врасплох! Когда бы он ни прибыл, он застанет здесь одно лишь исполнение своих приказов! Но почему ты полагаешь, мама, что Петр приедет не раньше, чем спустя месяц?

– Вот вопрос мужчины! – Мадам Аделаида покачала головой. – Ты совсем забыл о том, что молодая царица ожидает ребенка! Должно быть, роды уже произошли или произойдут со дня на день. Петр с нетерпением ждет рождения сына от любимой женщины. Если все пройдет благополучно, как я надеюсь, то последует череда праздников. Затем царь несомненно посетит именно те участки строительства новой столицы, которые управляются людьми, куда менее честными и исполнительными, чем ты, мой мальчик!..

– А я так думаю, что государь, обрадованный рождением наследника, прежде всего посетит нас, меня и тебя, мама! Ведь он приезжал уже три раза! И я знаю, зачем! Царь хочет, чтобы ты вернулась в Москву.

– Да он сам и весь двор с ним, все скоро переедут в новую столицу!

Даже если это произойдет через полгода, Петр и его придворные и сподвижники очутятся всего лишь в недостроенном, продуваемом всеми ветрами городе. Нет, только через год, а то и через полтора года здесь возможно будет жить более или менее прилично. Поверь мне, Петр снова приедет звать тебя в Москву.

– Но мне вовсе не хочется возвращаться в московский дом! Печальные воспоминания, которые не оставляют меня и здесь, там набросятся на меня с удвоенной силой и будут терзать мое сознание, как собаки терзают загнанного оленя! Нет, я не могу вернуться в Москву!..

На этот раз Константин ничего не сказал. Они обменялись еще несколькими незначащими репликами, после чего разошлись по своим спальным комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи…

***

Однако начавшаяся ночь явно не обещала Аделаиде-Анжелике спокойствия. Молчаливая служанка-финка поспешно убрала грелку с углями, которой нагревала постель госпожи; затем быстро раздела мадам Аделаиду, распустила ее пышные волосы по плечам и спине, надела на нее ночную сорочку.

– Ступай, Трина, – коротко приказала госпожа. И девушка поспешно выскользнула за дверь.

Оставшись в одиночестве, Аделаида-Анжелика присела на край постели, задумчиво вертя красивыми пальцами серебряный колпачок, предназначенный для тушения свечей. Две свечи горели достаточно ярко в серебряном подсвечнике. Она отложила серебряный колпачок на мозаичный столик и решилась приблизиться к зеркалу. Из глубины стекла выплыла зрелая красавица; она, казалось, навеки застыла в обаянии пышной осенней прелести… Анжелика зажмурилась…

«Нет, нет, нет! Не могу видеть себя. Это ужасно! Это ужасно: быть женщиной, женщиной, словно бы лишенной возраста!.. Что может быть страшнее, чем вечная осень! Уж лучше зима. Что же делать, что делать? Наверное, надо перестать употреблять пудру, духи, всевозможные протирания и снадобья для освежения кожи. Лучше вовремя пришедшая зима, чем вечная осень! Явлюсь перед всеми старухой с некрашенными седыми космами. Пусть морщины станут видимы всем, всем!..»

Она с досадой отошла от зеркала. Она сама не верила, что сможет отказаться от косметических средств, лишающих женщину возраста, заставляющих ее замереть в состоянии зрелой прелести…

Анжелика загасила свечи и легла. Но сон не шел, не смежал усталые глаза. Мысли по-прежнему лихорадочно метались в мозгу…

«Я смешна, смешна! – повторяла Анжелика про себя и ощущала, как горят ее щеки. – Кто я? Добрая тетушка, которая всем помогает, вмешивается в чужие дела, дает добрые полезные советы… – Она выпростала руки и вытянула их поверх одеяла. – До чего я дошла! Как низко я пала! Петр взял меня не потому что я женщина, а только лишь для того, чтобы научиться любви! И я отдалась ему, как развратница, которая в публичном доме учит любви юношу, а потом его отец платит ей! Я никому не нужна! Смешная, раскрашенная старуха! Да, старуха! И если бы я умела играть роль матери семейства! Но ведь у меня нет семьи, да и никогда не было, в сущности! Ольга-Онорина, Константин-Кантор… Разве я мать им? Нет, скорее тетка, старшая подруга… Я могу выручить из беды, но я знаю, что я комична в роли благородной матери… Кто я? Как мне найти свое место в жизни? Где ты, девчонка Анжелика, где та, что хотела поскорее сделаться взрослой женщиной?.. О, как я была глупа! И почему только не умела я наслаждаться юностью? А, впрочем, кто из живущих на земле людей умеет насладиться своей юностью, как должно? Никто!..»