Наконец появился епископ, несущий богато украшенную дароносицу со Святым причастием. Четверо вельмож держали над прелатом балдахин. За ними в одиночестве следовал охваченный благоговением король Испании. И нельзя было сказать с уверенностью, кто ступает более величественно — епископ с дароносицей или Филипп IV.

Испанский король поразил всех, кто подобно виноградным гроздям свешивался с окон третьего этажа, и, когда поток священников и поющих потек дальше, а улица вновь заполнилась горожанами, зрители поведали друг другу, что из всей процессии самое большое волнение у них вызвал именно Его Католическое Величество.

Французы признали, что ошибались:

— Не правы те, кто утверждает, будто у испанского монарха нет иного величия, чем величие его медлительной поступи и неподвижного взгляда. Хотя у него худое лицо и немного болезненный вид, ясно, что в молодости он был восхитительно красив и похож скорее не на испанца, а на фламандца, как и его отец — внук Карла V[136], родившегося в Генте.

Анжелика все еще стояла на балконе, перегнувшись через перила. Обилие впечатлений за последний час слегка оглушило ее.

Когда огромная золотая дароносица с белой гостией[137] в центре — такой маленькой, чистой и белоснежной, словно она вобрала в себя весь свет Неба и всю любовь и преданность коленопреклоненных людей, — проплыла мимо Анжелики, та, охваченная внезапным порывом и памятуя об испытанном страхе, прошептала: «Господь всемогущий, помоги мне!»

С болью в сердце прислушивалась она к угасающему вдали эху произнесенных слов: «Господь всемогущий» и вдруг увидела на улице выделявшийся среди толпы плюмаж и тюрбан Куасси-Ба. Она окликнула слугу по имени. Да, это действительно был Куасси-Ба, и он вел под уздцы двух лошадей. Анжелика обрадовалась ему больше, чем «мавританским королям».

Быстро распрощавшись с окружавшими ее знакомыми, которых уже не заботили ее причуды, она поспешила к лестнице.

В зале Анжелика увидела появившийся откуда ни возьмись огромный стол, покрытый белой скатертью и уставленный золотой и хрустальной посудой. Жизнерадостный сеньор, в котором она угадала хозяина дома, обратился к ней по-французски:

— Не убегайте так быстро, прекрасная дама! Мы приготовили для вас обед на бургундский манер. Горячие блюда, бокал вина, возможность оставаться за столом, сколько пожелаете, и отдельная солонка для каждого, как это принято у испанцев…

Анжелика была готова столкнуть с пути любого, кто попытается помешать ей спуститься к выходу и покинуть дворец.

Оказавшись на улице, она, усердно работая локтями, протиснулась сквозь толпу и вскоре, все еще не веря собственным глазам, очутилась рядом с Куасси-Ба. Он крепко держал под уздцы двух черных как ночь жеребцов с горящими глазами и искусно заплетенной гривой, которые нетерпеливо вскидывали головы.

Куасси-Ба сообщил, что мессир де Пейрак ждет ее на другом берегу Бидассоа.

— В Андее?

— Нет, там, где обнимутся короли.

Значит, речь шла о Фазаньем острове.

Куасси-Ба и все остальные слуги были прекрасно осведомлены о том, какие церемонии пройдут в павильоне на острове, ведь они участвовали в приготовлениях. Каждый участник должен был знать не только свою роль, но и обязанности, возложенные на остальных. Внимательность стала всеобщим девизом, и все, даже самые младшие из прислуги, сознавали важность происходящего.

Почувствовав всадников, лошади рванулись и несколько раз, что называется, «повели себя как в бою», когда в пылу рукопашной схватки конь, вставая на дыбы, расчищает место, чтобы всадник мог свободно орудовать саблей или шпагой, а затем стремительно понеслись вперед. Прохожие, испугавшись галопа, шарахались в стороны, а Анжелике казалось, будто она летит, как на крыльях.

Небо заволокло тучами.

Земля потемнела, и дорога, по которой они ехали, стала такой же бесконечной и мрачной, как те, что обычно преодолевают в ночных кошмарах.

Анжелика ощущала себя здесь чужой и страстно желала оказаться по другую сторону границы, среди французской непринужденности, чтобы вновь обрести покой, слушая беспечную болтовню родного народа.

Со скоростью стрелы, выпущенной из лука, они пролетели по дороге мимо освещенного городка, где все еще слышалось пение и люди танцевали на улицах.

Быть может, это Ирун?..

Свежий ветер придал сил лошадям, и они ускорили бег.

Анжелика думала, потребуется ли им разрешение испанского распорядителя, чтобы добраться до французского берега по проложенному к дворцу мосту.

Но когда вдалеке замаячили слабые огоньки охранного поста, Куасси-Ба направил лошадь к воде. Из тени появился понтон, которым управляли женщины. Они весело приветствовали Куасси-Ба, и он ответил им тем же.

Оказавшись на другом берегу, Анжелика тотчас заметила необычный, ставший для нее единственным в мире силуэт Жоффрея. Граф де Пейрак шел к ней.

Сквозь ночь, забыв обо всем, Анжелика устремилась, полетела навстречу к мужу.

Счастье, которое она испытала, упав в его объятия, вновь оказавшись в его власти и под его защитой, можно было сравнить лишь с радостью потерявшегося в толпе ребенка, который наконец нашел мать.

— Где вы пропадали? Уехали в Испанию вот так, не сказав мне ни слова!

Голос графа слегка дрогнул, и это было по отношению к ней впервые… или же она забыла? Анжелика обвила руками его шею.

— Да вы ревнуете! — воскликнула она. — О, как мне это нравится!

Она сияла от счастья, облегчения и нежности. Жоффрей был ее защитником, ее крепостью, и он беспокоился о ней.

— Любовь моя, — проговорил он, — разве вы не знаете, что в вас вся моя жизнь?.. Больше не исчезайте вот так!

— Что вы себе вообразили? Вы ведь прекрасно знали, где я и с кем. Доказательство тому то, что Куасси-Ба направлялся прямиком к дому доньи Марала, где аббат де Монтрей занял для нас окна.

Она запрокинула голову и увидела знакомую белоснежную улыбку Жоффрея. Как же чудесно снова оказаться в плену его объятий и под сенью его любви.

— Идемте, я отведу вас в мой бивуак, — ответил граф, — там нас ждет превосходный ужин.

Они направились вглубь пляжа, где среди хаоса теней, отмеченного кое-где тусклыми отблесками нескольких фонарей и чуть более ярким свечением костров, разведенных под походными котелками, расположились лагерем маркитанты и торговцы. Понемногу из темноты выступил целый городок, составленный из палаток и повозок, исколесивших все дороги и пути Франции и хранивших в своих недрах всевозможные сокровища.

Ночью жизнь кипела там еще сильнее, чем днем, пробуждая потаенные человеческие страсти и пороки, повсюду было слышно, как о дно бочки или перевернутого тамбурина ударяются брошенные игральные кости. Кочевники и чужеземцы тщательно поддерживали привычный для них образ жизни, готовясь с утра сдвинуться с места, а ночью стряпая привычную для них пищу, почти всегда одну и ту же — и это постоянство дарило им крепкое здоровье, в какие края их ни забросила бы судьба.

Так что даже глубокой ночью в лагере было шумно от незаметной в темноте, но напряженной работы. В воздухе витал насыщенный аромат пряностей, выпечки и рагу, настолько сильный, что запахи близлежащей деревушки едва ощущались.

Немного в стороне весело пылал костер, а вокруг суетились тени, вооруженные черпаками, блюдами и котелками. Анжелика увидела Альфонсо и двух его помощников — они встречали троих швейцарских гвардейцев из той самой роты, часть которой отправили охранять французскую половину Дворца переговоров.

На гвардейцах были валлонские воротнички и шляпы с перьями. Они принесли зажаренного на вертеле молочного поросенка, а еще котелки с овощами и соусами. Мясо было нежным, с хрустящей корочкой, и Анжелика наслаждалась приветливостью и добродушием, царившими на французской земле.

Окруженная заботой Жоффрея, сидящего рядом, она, словно по волшебству, забыла недавний страх. Муж вновь и вновь повторял ей, что сильно беспокоился из-за ее внезапного исчезновения.

Анжелика покачала головой, отказываясь признавать вину. — Нет, нет! Ведь вы прекрасно осведомлены, о какой прогулке шла речь. Аббат де Монтрей повсюду твердил только о ней. Может, вы так волнуетесь из-за того, что не знаете, кто из дворян сопровождал меня?

Они продолжили беседу в той же игривой манере.

Тихий уголок на берегу реки, ночная темнота скрыла супругов от всего мира и на несколько часов вернула их отношениям привычную близость и непринужденность.

К Анжелике возвращались силы. Неприятности, случившиеся с ней во время путешествия на испанскую землю, поблекли и теперь казались незначительными.

Она признала, что позволила увезти себя практически против воли. Праздник Тела Господня заразил ее всеобщим возбуждением. Яркие впечатления заглушили встречу с человеком с горящими глазами. Осмелится ли она когда-нибудь рассказать о нем Жоффрею? Анжелика вдруг вспомнила, что сегодня и, кажется, вчера забыла принять ставшую привычной пастилку с ядом, сделанную для нее мужем. Пастилка нашлась в кошельке для милостыни. Жоффрей протянул ей бокал свежей воды. Лошадей расседлали и увели под навес, где хранились запасы овса и ячменя и где конюхи или обитатели лагеря могли раздобыть все необходимое.

К графу и графине де Пейрак приблизились три тени.

Один из силуэтов принадлежал, несомненно, женщине, и на какое-то мгновение Анжелике показалось, что это Карменсита де Мерекур.

В суматохе минувших недель графиня почти забыла о ней. Но спутник прекрасной испанки представил им донью Франческу де Бобадила, после чего представился сам, назвавшись Робертом Бойлем[138]. Когда свет от костра осветил лицо мужчины, Жоффрей узнал гостя и, поднявшись, приветствовал по-английски, приглашая его и прекраснейшую донью Франческу, которой граф отвесил несколько галантных поклонов, присоединиться к ним.

Третьим оказался сопровождающий пару молодой аббат, который тотчас отправился на поиски подушек и каретных сидений, чтобы удобно устроиться у костра.

Между гостем и Жоффреем де Пейраком завязалась оживленная беседа, и Анжелика, довольно хорошо понимавшая английский, с первых слов догадалась, что мужчины уже встречались вчера или сегодня, и не где-нибудь, а в резиденции испанского короля.

Роберт Бойль остался стоять, весьма учтиво заметив по-французски, что не решается занять место подле графини де Пейрак, так как, видя мадам Анжелику впервые, поражен ее красотой и грацией и не смеет разрушить идиллию их совместного с супругом ужина.

Анжелика настаивала, приятно удивленная той сдержанностью, с которой изъяснялся англичанин. Куда более красноречивый Жоффрей де Пейрак представил гостя как одного из крупнейших ученых в мире. Молодая женщина заверила Роберта Бойля, что для них с мужем огромное удовольствие и честь разделить ужин с ним и его спутниками. Наконец, Бойль выполнил ее просьбу и сел, но отказался от жареного поросенка, отдав предпочтение «гамбасам»[139] под черным соусом.

Донья Франческа отказалась и от поросенка, и от «гамбасов». Она только выпила бокал знаменитейшего гипокраса, приготовленного из подогретого вина, подслащенного тростниковым сахаром с добавлением различных пряностей — перца, имбиря и корицы. Напиток подали горячим, и донья Франческа поставила его в «снег», чтобы остудить. В лагере маркитантов — вот чудо! — можно было найти все, что только душе угодно.

Кто-то объяснил, что в соус, поданный к «гамбасам», добавляют краску, которую выбрасывают кальмары, чем и объясняется его чернильный оттенок и исключительно тонкий морской вкус.

Одежда молодого аббата, несмотря на черный цвет, отличалась изяществом и была украшена несколькими рядами кружев. На его священный сан указывало лишь то, что он не носил парик.

Казалось, юноша здесь только для того, чтобы предугадывать и исполнять малейшее желание доньи Франчески. Застыв в немом созерцании, он смотрел только на нее.

Когда гипокрас оказался слишком горячим, он вскочил, нырнул в темноту и тут же появился вновь со «снегом». За оказанную любезность юного аббата одарили ослепительной улыбкой богини, в служении которой заключалась вся его жизнь.

Англичанин приказал принести бочонок лучшего вина, изготовленного из винограда сорта «Педро Хименес»[140]. Король Испании, сказал Роберт Бойль, вручил ему несколько таких бочонков, зная, что среди его соотечественников это вино очень ценится. Стало быть, заметила Анжелика, Его Величество умерил свою нетерпимость в отношении англичан! Однако Роберт Бойль опроверг ее слова. Он — ирландец, а следовательно, католик, и король Испании об этом знает. Ведь позволить приверженцу реформистской веры проехать на территорию Испании — значит, подать casus belius[141].