— Но это же Великий Лангедокский Хромой! — воскликнул присоединившийся к ним Филипп. — Кузина, почему вы его боитесь? У него такой нежный взгляд, ласковые руки и блестящий ум.

— Вы говорите, как женщина, — с отвращением поморщилась дама. — Утверждают, будто все они без ума от него.

— Кроме вас.

— Просто я никогда не была слишком чувствительной. Я вижу то, что вижу. Неужели вы не находите, что в этом мрачном хромом мужчине с его черным, как исчадие ада, мавром есть что-то жуткое?

Граф де Гиш бросал на Анжелику растерянные взгляды и дважды открывал рот, порываясь что-то сказать, но она жестом попросила его промолчать. Ее немало забавлял этот разговор.

— Воистину, вы не способны видеть мужчин глазами женщины, — не унимался Филипп, — вы просто до сих пор вспоминаете, что этот сеньор отказался преклонить колено перед герцогом Орлеанским[52], и поэтому так возмущены.

— Совершенно верно, тогда он проявил неслыханную дерзость.

Но тут Жоффрей поднял взгляд к балкону. Он остановился и, сняв свою шляпу с плюмажем, несколько раз склонился в глубоком поклоне.

— Вот видите, как несправедлива людская молва, — не унимался Филипп, — все твердят о его высокомерии, а между тем… может ли кто поклониться с большим изяществом? Что вы об этом думаете, мой дорогой?

— Вы правы, мессир граф де Пейрак де Моренс славится галантностью, — поспешил ответить де Гиш, не зная, как выпутаться из неловкой ситуации, свидетелем которой он стал, — вспомните тот роскошный прием, который нам устроили в Тулузе.

— Даже сам король был немного раздосадован подобным великолепием. И все же Его Величеству не терпится узнать, так ли прекрасна жена хромого, как о ней говорят. Ему кажется невероятным, что можно полюбить…

Анжелика тихо удалилась и, отведя Франсуа Бине в сторону, ущипнула его за ухо:

— Твой хозяин вернулся и сейчас потребует тебя. Не позволяй всем этим господам соблазнить тебя деньгами.

— Не беспокойтесь, я только закончу прическу мадемуазель и тотчас удалюсь.

Анжелика спустилась вниз и вернулась к себе. Она думала, что ей очень нравится Бине, и не только из-за его искусных рук и тонкого вкуса, но и из-за житейской хитрости и философии простого человека. Он говорил «Ваша светлость» всем дворянам, чтобы случайно никого не задеть.

Она нашла мужа в комнате, в которой беспорядок достиг апогея. Де Пейрак с салфеткой, повязанной вокруг шеи, ждал цирюльника.

— Ну, милая дама, я смотрю, вы не теряете времени даром! — воскликнул он. — Я оставил вас в постели совсем сонную, чтобы узнать о новостях и распорядке церемоний. А часом позже застаю вас запросто беседующей с герцогиней де Монпансье и братом короля[53]!

— Герцогиня Монпансье! Великая Мадемуазель[54]! — ахнула Анжелика. — О господи! Я должна была догадаться, когда она заговорила о своем отце, похороненном в Сен-Дени.

Раздеваясь, она рассказала, как совершенно случайно познакомилась со знаменитой фрондеркой, самой богатой наследницей Франции, чей отец, Гастон Орлеанский, брат покойного короля Людовика XIII, скончался совсем недавно, а мать, Мария де Бурбон, герцогиня де Монпансье, умерла еще при ее рождении.

— Стало быть, те юные девушки ее сводные сестры. Мадемуазель де Валуа и де Алансон. Бине их тоже причесал.

В комнату вбежал запыхавшийся цирюльник и тут же принялся намыливать подбородок своему хозяину. Анжелика была одета в одну сорочку, но сейчас это никого не беспокоило. Графу и графине де Пейрак предстояло как можно скорее отправиться на аудиенцию к королю, который повелел, чтобы все придворные явились поприветствовать его этим утром. Ведь потом у поглощенных приготовлениями к встрече с испанцами французов не будет времени представиться друг другу.

Маргарита с полным ртом булавок надела на Анжелику первую юбку из тяжелой золотой парчи, затем вторую — из тонкого, словно паутинка, золотого кружева, узор которого подчеркивали драгоценные камни.

— И вы говорите, что этот женственный молодой человек — брат короля? — спросила Анжелика. — Он так странно держался с графом де Гишем, будто влюблен в него! Ох, Жоффрей, вы полагаете, что они действительно… что они…

— Это называют «любовью по-итальянски», — смеясь, ответил граф. — Наши соседи по ту сторону Альп столь взыскательны, что их уже не удовлетворяют естественные удовольствия, дарованные нам самой природой. Что и говорить, мы обязаны им не только возрождением литературы и других искусств, но также плутом-министром, ловкость которого не раз оказывалась полезной для Франции, и кроме всего прочего появлением у нас этих необычных нравов. Жаль, что они пришлись по вкусу единственному брату короля.

Анжелика нахмурилась.

— Принц сказал, что у вас ласковые руки. Хотела бы я узнать, как он это заметил.

— Клянусь честью, Месье постоянно пристает к мужчинам и, возможно, попросил меня помочь ему расправить воротник или манжеты. Он не упустит случая, чтобы до него дотронулись.

— Он отзывался о вас в таких выражениях, что почти пробудил мою ревность.

— Душа моя, если вы по любому поводу станете так волноваться, то вскоре утонете в интригах. Королевский двор — огромная липкая паутина. И вы погубите себя, если будете обращать внимание на подобные пустяки.

Франсуа Бине, болтливый, как все люди его профессии, вмешался в беседу:

— Я осмелюсь сказать, что кардинал Мазарини поощрял пристрастия маленького Месье, младшего брата Его Величества, чтобы тот не вызывал опасений у старшего. Он приказывал, чтобы мальчика одевали девочкой, и заставлял его юных приятелей наряжаться также. Поскольку Филипп брат короля, всегда будут опасаться, как бы он не начал устраивать заговоры, подобно покойному монсеньору Гастону Орлеанскому, который был совершенно невыносим.

— Ты слишком сурово судишь о своих принцах, цирюльник, — произнес Жоффрей де Пейрак.

— Единственная ценность, которой я владею, мессир граф, это мой язык и право болтать им.

— Лгун! Я сделал тебя богаче королевского цирюльника!

— Ваша правда, мессир граф, но я этим не хвастаюсь, ведь было бы неразумно будить к себе зависть.

Жоффрей де Пейрак опустил лицо в тазик с розовой водой, чтобы успокоить раздраженную бритьем кожу. Из-за шрамов эта процедура у него всегда длилась долго и требовала осторожности, вот почему легкая рука Бине была как нельзя кстати. Граф сбросил халат и начал одеваться с помощью камердинера и Альфонсо.

Анжелика тем временем надела корсаж из золотой парчи и теперь стояла неподвижно, пока Маргарита крепила пластрон, настоящее произведение искусства из филигранного золота и переливающегося шелка.

Золотое кружево сверкающей пеной обрамляло обнаженные плечи, придавая коже бледное сияние и прозрачность фарфора. Мягкий румянец на щеках, выразительные брови и ресницы, вьющиеся волосы того же оттенка, что и платье, удивительно ясная глубина зеленых глаз — такой Анжелика увидела себя в зеркале: необыкновенное божество, созданное только из драгоценных материалов — золота, мрамора и изумрудов.

Вдруг Марго вскрикнула и бросилась к Флоримону, который уже тянул в рот алмаз в шесть каратов…

— Жоффрей, что из украшений мне надеть? Жемчуг выглядит чересчур скромным, бриллианты — слишком резкими.

— Изумруды, — ответил муж. — Они идут к вашим глазам. Одно только золото выглядит несколько вызывающе, да и блеск его немного тяжеловат. Ваши глаза смягчают его, даруют ему жизнь. Тут нужны золотые с изумрудами серьги и ожерелье. А вот из колец несколько может быть и с бриллиантами.

Склонившись над шкатулкой с драгоценностями, Анжелика сосредоточилась на выборе украшений. Она еще не познала пресыщения, и их изобилие неизменно приводило ее в восторг.

Когда она снова повернулась к графу де Пейраку, тот уже прикреплял шпагу к усыпанной бриллиантами перевязи.

Она долго разглядывала мужа, как вдруг по ее телу пробежала странная дрожь.

— Я думаю, что Великая Мадемуазель в чем-то права, когда утверждает, что в вашем облике есть нечто ужасное.

— Сколько бы я ни пытался, мне все равно не скрыть свое уродство, — ответил граф. — Если я начну одеваться, как придворный щеголь, я буду выглядеть жалким и смешным. Вот почему я подбираю туалеты, которые подходят к моей внешности.

Анжелика разглядывала лицо мужа. Оно принадлежало ей. Она ласкала его, она знала в нем каждую черточку. Она улыбнулась и прошептала:

— Любовь моя!

Граф был одет в черное с серебром. Под плащом из черного муара, отороченным серебряным кружевом, которое удерживали бриллиантовые застежки, виднелся короткий камзол из серебряной парчи, украшенный изысканным черным кружевом. Из тех же кружев были три ряда воланов, которые от колен ниспадали под темными бархатными рингравами. Вместо отложного воротника на графе был пышный кружевной галстук, завязанный свободным узлом и расшитый крошечными бриллиантами. Его пальцы украшали перстни с бриллиантами и один перстень с огромным рубином.

Жоффрей де Пейрак надел шляпу с белым плюмажем и спросил у Куасси-Ба, взял ли тот подарки, предназначенные для королевской невесты?

Чернокожий слуга, одетый в вишневый короткий бархатный камзол, широченные турецкие шаровары из белого атласа и белоснежный атласный тюрбан, стоял на улице у дверей, притягивая восхищенные взгляды зевак. Все показывали пальцами на его кривую саблю. В руках на подушке он держал великолепную красную сафьяновую шкатулку, обитую золотыми гвоздиками.

* * *

Два портшеза уже ожидали графа и Анжелику.

Их быстро доставили во дворец, где остановились король, его мать и кардинал. Как все дворцы в Сен-Жан-де-Люзе, это было узкое здание в испанском стиле с множеством балюстрад и позолоченных деревянных резных перил. Площадь перед ним заполнили придворные, и порывы морского ветра, принося соленый вкус океана, шевелили перья их шляп.

Стоило Анжелике переступить порог, как ее сердце неистово забилось. «Я увижу короля! — думала она. — И королеву-мать! И кардинала!»

Как он всегда был близок ей, этот молодой король, о котором рассказывала кормилица, король, которого преследовала разъяренная толпа в Париже, который был вынужден бежать через всю разоренную Фрондой Францию, скитаясь по милости мятежных принцев из города в город, из замка в замок, покинутый и преданный всеми. И вот наконец он победил и теперь почивал на лаврах. Но еще сильнее, чем молодой монарх, этим часом триумфа наслаждалась женщина в черных одеждах с матово-бледным лицом испанки, казавшаяся одновременно отстраненной и любезной, которую Анжелика различила в глубине зала; этой женщиной, чьи тонкие безупречной формы руки были сложены на черном платье, была королева-мать.

Анжелика и ее муж прошли по сверкающему паркету через весь зал. Два негритенка несли за графиней шлейф ее верхней юбки из травчатой золотой парчи, в отличие от блестящей гладкой парчи нижней юбки и корсажа. Гигант Куасси-Ба шел следом. В зале было очень жарко и сумрачно из-за толпы придворных и развешенных по стенам гобеленов.

Первый дворянин короля[55] объявил:

— Граф де Пейрак де Моренс д'Ирристрю.

Анжелика присела в реверансе. Сердце готово было выскочить из груди. Перед собой она смутно видела силуэты в черном и красном — королеву-мать и кардинала. Ей подумалось: «Жоффрей должен был склониться ниже. Ведь совсем недавно он с таким почтением приветствовал Великую Мадемуазель. А теперь перед более высокопоставленным лицом он только слегка отставил ногу… Бине прав в своих словах… Бине прав…» Как это глупо, именно сейчас думать о славном Бине и повторять, что он прав. Да и в чем, собственно, он прав, скажите на милость?

Анжелика услышала чей-то голос:

— Мы рады снова видеть вас, граф, и поприветствовать… выразить наше восхищение мадам графиней, о красоте которой наслышаны. Но вопреки обычаю, на этот раз мы рады признать, что молва не преувеличила и оригинал выше всяких похвал.

Анжелика подняла голову и встретилась взглядом с блестящими карими глазами, которые пристально разглядывали ее, — глазами самого короля. Людовик XIV был роскошно одет и, несмотря на средний рост, казался представительнее всех придворных, поскольку держался очень прямо. На его лице виднелись легкие отметины из-за перенесенной в детстве оспы. Нос был довольно длинным, а губы крупными и красиво очерченными, под темной, едва заметной линией маленьких усов. Густые каштановые волосы, не нуждающиеся в накладных прядях, были завиты и ниспадали волнами на плечи. У Людовика были стройные ноги и красивые руки. Под кружевами и лентами угадывалось гибкое, сильное тело, тренированное охотой и верховой ездой.

«Кормилица сказала бы, что он красавец мужчина. Его и правда следует женить», — подумала Анжелика.