* * *

Мадемуазель уверяла, что мадам де Пейрак единственная, с кем она может поговорить в эти полные тревоги дни, когда все с нетерпением ожидали решения, которое примет король Испании. Она повела Анжелику на прогулку к площади перед монастырем реколлетов[112]. Принцесса объяснила, что в доме, где остановилась королевская семья, слишком тесно, и монахи предоставили одно из просторных помещений монастыря под королевскую гардеробную, чтобы роскошные наряды не мялись в сундуках. Некоторым счастливцам удается взглянуть на все эти чудесные вещи, так что прогулка обещала быть занятной.

Однажды во время посещения монастыря Анжелике показали графиню де Суассон, урожденную Манчини, ту самую Олимпию, племянницу кардинала, которая так долго пользовалась расположением короля, пока тот внезапно не воспылал чувствами к ее сестре Марии. Она вышла замуж за Энгерра де Кариньяна Савойского, графа де Суассона, и, казалось, не слишком переживала из-за потери царственного возлюбленного. Она оставалась при дворе и сохранила дружбу короля. Графиня де Суассон по-прежнему блистала среди придворных. К ней относились с почтением. Она много выезжала.

Анжелика услышала, как Олимпия говорила одной своей подруге:

— Дорогая моя, я нашла превосходных гонцов, которыми необычайно довольна. Поистине баскские посланники быстрее ветра. Они способны пробежать более двадцати лье в день. Вы согласны со мной, что подобный изыск, когда впереди кареты бегут гонцы, извещая о вашем прибытии, а собаки лаем разгоняют толпу, придает респектабельности в свете?

Эти слова напомнили Анжелике, что Жоффрей, хоть и ценил роскошь, не любил обычай заставлять гонцов бежать впереди карет.

Да, кстати, а где же Жоффрей?

* * *

24 мая.

Король Испании принял французского графа де Марсена[113], которого хорошо знал, так как тот был сторонником Конде и сражался за него во Фландрии. Французы, обосновавшиеся в Сан-Себастьяне, напротив, встретили его с кислыми минами.

Граф де Марсен оказался в затруднительном положении, так как не знал, распространяется ли дарованное принцу Конде прощение и на него…

В тот же день Его Величество Людовик XIV вновь отправил к испанскому монарху посла, поручив передать Филиппу IV пожелания всяческого благополучия и преподнести свежие фрукты: землянику, вишню, яблоки, груши.

Минуло десять дней, как король Испании и инфанта прибыли в Сан-Себастьян.

* * *

25 и 26 мая.

Королева Анна Австрийская была больше не в силах скрывать терзавшую ее тревогу.

Никто из французов, дам или кавалеров, которые ездили развеяться в Сан-Себастьян и вместе с испанскими придворными сопровождали Их Величеств во время празднеств на воде, ездили смотреть на ловлю рыбы, присутствовали на трапезах, во время танцев и при осмотре галеонов из Америки, не могли дать достаточно точного описания инфанты, племянницы королевы-матери и ее будущей невестки.

И это было беспокойство не просто королевы, а скорее королевы-матери. А что, если испанцы скрывают что-то и во внешности инфанты есть какой-нибудь изъян? Если привезенные портреты лгут? Если ее лицо или тело имеют порок, ведь тогда брачный союз будет ужасным?

Приходилось признать, что для тревоги были причины, потому как никто не мог сказать о внешности инфанты ничего более-менее определенного и обнадеживающего. Большинство французов видели ее издалека, когда она направлялась куда-либо со своим отцом, но даже в окне кареты она никогда не показывалась.

Послали за епископом Фрежюса. Тот выглядел удивленным. Когда он приблизился к инфанте, то нашел ее совершенно очаровательной, с прекрасными глазами и восхитительным цветом лица… Но так как именно монсеньор де Фрежюс должен будет провести службу и благословить королевский брак на торжественной церемонии в Сен-Жан-де-Люзе, а до этого сыграть важную роль представителя Франции и ее короля Людовика XIV во время свадьбы по доверенности в Испании, было ясно, что он преследует свои интересы.

Графиня де Прати, в прошлом сезоне сопровождавшая в Мадрид супруга, объяснила причину замешательства, которое она испытала в начале своего пребывания при испанском королевском дворе.

По ее мнению, французы, как мужчины, так и женщины, ничего не могли сказать о красоте инфанты из-за того, что в первый миг они были неприятно поражены и ошеломлены ее ужасным одеянием. Следовало признать, что наряд, который испанская мода называла «страж инфанты»[114], лишал возможности лицезреть истинную фигуру дочери короля. Она попросила свою камеристку, мадемуазель де Воле, которая сопровождала графиню в посольстве, помочь описать, из чего состоит наряд, так востребованный благородными испанками, который, по их мнению, добавляет им величественности. Итак, это было громоздкое и безвкусное сооружение, необычайно вытянутое по бокам, так, что казалось, будто к внутренним юбкам в несколько кругов пришиты бочонки, и это не считая обручей, сплющенных спереди и сзади. Для того чтобы пройти в дверь, дамам приходилось становиться боком. Во время ходьбы нелепые юбки покачивались вверх-вниз и создавали впечатление «на редкость уродливой фигуры».

Послали за мессиром де Грамоном, возглавлявшим делегацию, отправленную королем Франции просить руки испанской инфанты.

Он поведал о своих впечатлениях от поездки. Когда герцог прибыл в Мадрид верхом в сопровождении всадников, одетых с истинно французской утонченностью в розовый атлас, расшитый золотым и серебряным сутажем[115], и увенчанных белыми плюмажами, то его поразил суровый аскетизм и скованность испанского двора, с ног до головы облаченного в черное, и множество маленьких слуг-карликов, также в черных одеждах, которые носились туда-сюда, разнося распоряжения и письма, и которых очень ценили за проворность их коротких ног и исключительную смышленость.

Затем его провели по длинным, запутанным коридорам, и он оказался перед королем Испании, который сидел с таким величественным видом и так неподвижно, что его можно было принять за изваяние. Инфанта тоже показалась ему маленькой статуей, застывшей вдалеке на своем роскошном троне. В итоге он толком так ничего не разглядел.

Многие задавались вопросом, отчего же епископ Фрежюса не был поражен «стражем инфанты». Быть может, оттого, что он был епископом, то есть привык к громоздким одеяниям и сложным драпировкам, или же потому, что он видел Марию-Терезию во время обеда и поэтому разглядел только фигуру до пояса и лицо. А лицо у нее красивое: прекрасные глаза, лилейная кожа, не знающая румян, хорошо очерченный рот и алые губы, не нуждающиеся в пурпурной краске.

Но несмотря на упомянутые достоинства и рассказ о «страже инфанты», некоторые опасения по поводу внешности королевской невесты все же оставались.

Глава 9

27 мая.

Когда Лувиньи предложил ей отправиться в один из дворцов, чтобы посмотреть на испанского короля, Анжелика наконец осознала, что она на испанской земле, в Сан-Себастьяне. Все вокруг казалось волнующим и необычным.

Морской бриз, пролетая сквозь город, напоминал о том, что это порт, в котором и она и ее только что прибывшие друзья — чужаки и иностранцы. Но похожее ощущение, несомненно, испытывала одна Анжелика. В те дни добрая половина города была заполнена французами и прочими иноземцами, которые, по-видимому, чувствовали себя вполне в своей тарелке.

27 мая — день, когда весь католический мир торжествовал, отмечая крупный религиозный праздник Тела Господня.

В 1264 году папа Урбан VI официально учредил его, дабы прославить пресуществление Иисуса Христа в евхаристии, однако римская церковь отмечала праздник Тела Господня еще в V веке. В этот день по городам проходили процессии, возвещая всем и каждому присутствие и благословение воплотившегося Бога.

Впервые праздник прошел в льежской епархии в 1246 году, что было вполне в духе Льежа, всеми силами стремившегося к независимости и к первенству во всех областях, в том числе и в духовной. Религиозный пыл герцогства охватил вскоре и всю Испанию, которая стала отмечать праздник Тела Господня пышными шествиями géants[116], представляющих прежних хозяев страны — мавританских правителей — и прочих знаковых фигур испанской истории.

Анжелика вспомнила, что во французских городах и деревнях тоже шли подобные процессии, и как в Монтелу она вместе с другими детьми срывала лепестки первых роз в саду мадам де Сансе и бросала их под ноги идущим.

Но здесь праздник Тела Господня проходил с куда большим размахом. Процессии сопровождались самыми прекрасными и, несомненно, самыми необыкновенными баскскими танцами.

Аббат де Монтрей снял у одной испанской хозяйки все окна на этаже для своих друзей. В Сан-Себастьяне он провел ночь, готовясь к приему гостей, а на рассвете вернулся, чтобы сопровождать карету, заполненную восторженными дворянами, в числе которых оказалась и Анжелика, привлеченная заманчивыми рассказами о празднике и поддавшаяся на уговоры Лувиньи, брата графа де Гиша, которого она хорошо знала и который тоже был здесь.

Переправившись на лодках через Бидассоа вблизи Андея компания в двух открытых каретах и верхом устремилась в Сан-Себастьян.

Все в этих краях выглядело диковинным. Многие нравы и обычаи местных жителей казались французам странными.

Их часто останавливали группы людей, которые направлялись в Сан-Себастьян, чтобы присоединиться к шествию, и мимоходом предлагали маленькому каравану различные прохладительные напитки в ослепительно чистых стеклянных чашах: ледяную воду с корицей, кисловатой вишней или жасмином. Среди попутчиков не было ни одного пьяного, и вскоре путникам стало ясно, что неумеренная тяга к спиртному — самый позорный грех для испанца.

По большей части группки состояли из нескольких молодых женщин и юношей, за которыми заботливо присматривал священник. Они тряслись на телеге или на двуколке, а иногда шли пешком. Пешим предлагали место в карете, и когда все рассаживались, начинались разговоры. Все любезно предлагавшиеся напитки были ледяными, и Анжелика на собственном опыте убедилась, что «снег» в Испании ценится не меньше, чем хлеб во Франции.

Взвешенные размышления и сдержанные замечания попутчиков позволили французам заключить, что испанцам присуще совершенно особое понимание чести, и аббат де Монтрей, хороший исповедник и знаток сердец человеческих, высказал мнение о том, чем же больше всего отличаются друг от друга испанец и француз. Первый, сказал аббат, может прозябать в нищете и голодать неделями, но, если он «идальго», то есть «сын того-то», а значит, происходит из древнего и благородного христианского рода без примеси мавританской или еврейской крови, он будет чувствовать себя значительнее любого богатого купца, не знающего, куда ему девать деньги. И сколько не ищите, вам не найти знатного испанца, которого можно было бы назвать толстым. Кто-то слабо возразил, что, мол, монсеньор епископ Памплоны — весьма упитанный человек, хотя и испанец. На что аббат ответил, что епископ родом из Франш-Конте[117].

Французы признали, что подобного поведения им не понять. В их стране каждый, будь то принц или бедный крестьянин, искренне полагает, что его родина, да что там — весь мир, без него погибнет, и подобное убеждение, в конечном счете, наделяет всю нацию чувством глубокого самодовольства.

Так, сдобренный шутками и рассказами, путь показался короче, чем был на самом деле. Но Анжелика вдруг осознала, как же далеко она от Сен-Жан-де-Люза.

Сан-Себастьян — большой портовый город, где бросали якоря и поднимали паруса галеоны из Америки.

Король Испании, редко посещавший свои владения в Стране Басков, сегодня принимал в Сан-Себастьяне подданных. В сравнении с испанским городом, застывший в ожидании французский Сен-Жан-де-Люз, маленькое поселение китобоев на противоположном берегу реки Бидассоа, казался менее колоритным, несмотря на красивые дома, построенные купцами-судовладельцами.

Кроме того, в великий для всех христиан праздник Тела Господня большинство французских дворян перебрались из Сен-Жан-де-Люза в Сан-Себастьян. Французская знать буквально заполнила город, ведь праздник Тела Господня был и их национальным праздником. Улицы, по которым пройдет процессия, устлали зелеными ветками, а стены домов украсили гобеленами. Дворцы маркиза Сан-Милло-и-Лос-Эхеберрис, маркиза Морлара и графа Виллы-казар отличались особой изысканностью, а на Главной улице дворец Баланги и некоторые другие дома украсили знаменами герцога Антонио Окандо, генерала дона Хуана Хавери, маркиза Вилларубы и многих других знатных персон, уроженцев Сан-Себастьяна.

Появление инфанты ожидалось только после того, как процессия минует резиденцию Марии-Терезии — дворец Сореги, расположенный в двадцати шагах от церкви Святой Марии — главного собора, откуда начиналось само шествие.