Но, поскольку несколько весьма недурных собой французских дворян и четыре или пять придворных дам в огромных, украшенных перьями шляпах непрестанно кружили вблизи дворца инфанты, «она, не в силах сдержать нетерпение, показалась два или три раза».

Железный балкон, на который выходила Мария-Терезия, выкрасили в голубой цвет, к перилам синими лентами привязали белые розы, под ноги постелили темно-красный бархатный ковер, а по краям развесили пять или шесть полотен из золотого сукна. Инфанта выходила одна, без фрейлин.

Тут Анжелика отстала от своих друзей.

Стоило им увидеть будущую королеву Франции, как аббат де Монтрей, стараясь ничего не упустить из предстоящей забавной церемонии шествия королей мавров, стремительно увлек их к дому, где он провел ночь и где хозяйка любезно предоставила ему балкон и несколько окон.

Казалось, весь город охвачен таким же волнением, и те, кто знали, как именно будет двигаться процессия, привлекали всеобщее внимание, именно к ним стекался народ. Вокруг временных алтарей, установленных перед некоторыми домами, собирались люди, решившие остаться там до появления дароносицы; их нещадно толкали те, кто пытался пробиться к другому алтарю.

Потеряв из виду Лувиньи, Анжелика остановилась, чтобы оглядеться, но в тот же миг аббата оттеснили от нее и спутники графини исчезли, подхваченные людским потоком. Анжелика позволила движению толпы увлечь себя, надеясь, что та, так или иначе, остановится, когда начнется знаменитое шествие.

Хотя Сан-Себастьян оказался куда более крупным городом, чем Сен-Жан-де-Люз, среди паутины улиц, улочек и площадей можно было найти место, чтобы осмотреться.

Неистовый и добродетельный порыв овладел каждым. Приближение процессии Corpus Dei[118] требовало от всех религиозной сосредоточенности и не допускало никакого беспорядка.

Суета царила в городе вот уже несколько дней. Некоторые горожане опасались, что цветочных лепестков, которые принято бросать под ноги процессии, не хватит. Одни приводили в порядок углы домов, оббитые проезжающими повозками, другие крепили букеты цветов на натянутые белые полотна материи.

Анжелика медленно пробиралась вперед против движения толпы туда, куда, как ей казалось, направились ее друзья.

Тут она услышала чьи-то голоса. Они звали ее по-французски откуда-то сверху, перекрикивая музыку и шум толпы — горожан и гостей, — заполнившей Сан-Себастьян в день праздника Тела Господня.

— Мадам де Пейрак! Мадам де Пейрак!

Анжелика увидела аббата де Монтрея и большую часть своих спутников, которые расположились в широких оконных проемах и на маленьких балкончиках второго и третьего этажей очень красивого дома. Его фасад был обтянут золотым сукном, гобеленами и белой тканью с прикрепленными к ней букетами цветов, но при этом все окна и двери дворца оставались распахнутыми.

— Идите же сюда! — Ей показывали на входную дверь, открытую настежь, как и все двери в Сан-Себастьяне сегодня. Анжелика с трудом пробралась сквозь толпу к входу, через который подобно пчелам в улье непрерывно сновали туда-сюда люди. Ей не без усилий удалось протиснуться внутрь и приблизиться к первым ступенькам узкой винтовой лестницы.

Когда она достигла третьего этажа, случилось нечто странное. Каждый пролет оканчивался довольно широкой площадкой, с которой сегодня заведомо убрали мебель и сундуки. Пока Анжелика поднималась, движение на лестнице приостановилось.

Она случайно столкнулась с кем-то и, охваченная внезапной тревогой, замерла на мгновение.

И тут же отступила на несколько ступеней.

В полутьме винтовой лестницы на нее горящими глазами смотрел мужчина. Он усмехался.

Словно знал, что во внезапном приступе страха ее охватит желание убежать, спуститься вниз и что, едва достигнув первой ступени, она вернется. Но зато он не знал, что, вспоминая о недомогании, случившемся с ней во время испанской комедии, Анжелика упрекала себя за слабость и теперь, когда первое волнение удалось побороть, она предпочла встретить опасность лицом к лицу. И поскольку мужчина шел следом, она обернулась к нему и крикнула:

— Прекратите пугать меня, грубиян! Назовите имя вашего господина, я пожалуюсь ему!

Незнакомец одним неуловимым движением оказался рядом с ней.

— Нет более могущественного хозяина, чем мой, — произнес он. — Ведь ему известны все божественные тайны.

Анжелику злил тот страх, который незнакомец будил в ней, и она интуитивно, сама не осознавая, что делает, выпустила свою единственную стрелу:

— Это невозможно! Александрийская библиотека сгорела, и все тайны Бога исчезли вместе с ней[119].

Она тут же пожалела о своих словах, которые больше походили на причудливую шутку, чем на серьезный ответ, но мужчину они, по-видимому, поразили, черты его лица заострились, и оно приняло жесткое, почти пугающее выражение. Глаза по-прежнему сверкали, но Анжелика поняла, что так странно светятся они только в темноте. Он проговорил:

— Так, значит, это правда? Вам известна… тайна?

Внезапная слабость и растерянность вновь пригвоздили ее к месту. А незнакомец растворился в полумраке так же внезапно, как и появился.

Анжелика вышла из дома. Ее жгло желание схватить за шиворот этого человека, вытрясти из него имя хозяина и того, кто заплатил незнакомцу за попытки причинить вред ей или Жоффрею.

Она вновь оказалась на улице и побежала вперед, расталкивая людей, чтобы догнать обидчика, который не выглядел силачом. Сверху вновь послышались крики.

— Мадам де Пейрак! Что вы там делаете? Процессия уже приближается. Уходите же с улицы!.. Поднимайтесь, скорее!

Анжелика вновь устремилась к лестнице. На четвертом этаже мессиры де Сен-Тьерри и де Кавуа встретили молодую графиню и увлекли за собой с нетерпением зрителей, боявшихся потерять лучшие места на балконе.

Сейчас она не променяла бы ни на что другое давку, которая становилась все ощутимее из-за того, что с каждым мгновением прибывали новые зрители, в том числе лакеи и служанки, по-детски горевшие нетерпением увидеть мавританских королей и тех гигантов, которые будут тащить повозки. Анжелика радовалась тесноте, радовалась тому, что находится в толпе людей, подобно виноградной грозди облепивших балкон, ведь это сулило избавление от леденящего душу страха, который она только что испытала.

— Скажите, он — француз? Вон тот мужчина, внизу! Тот, что стоит около стражника с алебардой, сдерживающего напор толпы. Вон там! Там!

Она трясла за плечо аббата де Монтрея, указывая на человека, которого заметила на улице. Анжелика пыталась перекричать неистовый звон колокольчиков, который, выбивая бешеный ритм, постепенно приближался и становился громче.

Аббат, желая угодить даме, внимательно посмотрел туда, куда она показывала.

— А! — воскликнул он. — Да это же Флегетан[120]. Интересно, что он здесь делает?

— Кто он? Как вы его назвали? Кто его хозяин?

— Этого я не знаю. Он занимается финансами. Ведет счета.

— В Сан-Себастьяне?

— Нет, конечно!.. В Сен-Жан-де-Люзе, он следит за расходами королевского двора.

— Так он француз?

Но тут на углу улицы показались одетые в белое мужчины с привязанными к ногам колокольчиками.

— Зачем он здесь? Зачем? — настойчиво твердила Анжелика.

Но аббат де Монтрей уже не слушал ее вопросов, потому что его внимание привлек долгожданный кортеж.

— Эспата!.. Баскский танец. Смотрите.

Более сотни мужчин заполнили улицу. Они исполняли танец со шпагами, причем острый конец каждой находился в левой руке у партнера, а резкие отблески стальных лезвий сопровождали стремительные движения.

Бубенчики отрывисто звенели в такт пляске, и от их звона можно было оглохнуть.

Анжелика снова взглянула туда, где недавно стоял испугавший ее человек. Мужчина исчез в бурном, белом и ярком людском приливе.

— Кто он? Кто он? Что он делает здесь? — нервно повторяла молодая женщина.

— Он здесь, чтобы проникнуться таинством праздника Тела Господня, — ответил стоявший рядом Сен-Тьерри, видя, что ее мысли по-прежнему заняты Флегетаном. — Плут, возомнивший, что способен постичь тайный смысл вещей, — вот кто он.

Анжелика хотела было обернуться к Сен-Тьерри, который так любезно ответил на ее вопрос. Но ее самым нахальным образом отпихнули два или три человека, усердно работавших локтями, чтобы «лучше разглядеть» происходящее, и она вновь оказалась лицом к лицу с аббатом де Монтреем.

— А теперь посмотрите вон туда, — сказал он, — видите мальчиков?

С полсотни детей в бумажных и пергаментных масках с прорезями следовали за танцорами, повторяя ритм их колокольчиков на маленьких тамбуринах, но более мягко и мелодично.

Вдалеке, постепенно приближаясь и нарастая, слышался восторженный гул толпы, возвещающий о скором появлении гигантов.

— Мавританские короли! Мавританские короли!..

Вдруг на уровне их балкона, прямо перед собой, Анжелика увидела огромное черное лицо с бочку величиной, увенчанное белым тюрбаном, оскалившееся белозубой улыбкой, с огромными, размером с окна глазами, зрачки которых вращались.

Анжелика мгновенно забыла недавние заботы, так увлекло и восхитило ее происходящее действо. Семеро гигантов двигались по улице.

Три мавра, за каждым из которых шла жена, а замыкал шествие святой Христофор с младенцем Иисусом на руках — все они были «высотой с дом». За ними следовали такие же огромные дракон и морское чудище.

Затем показалась и сама процессия, и тут иностранцы наконец осознали, что это не карнавал, а религиозное шествие.

Воцарилась абсолютная тишина, изредка нарушаемая песнопениями, такими тихими, что нельзя было догадаться, откуда они идут. Голоса поющих возвещали о приближении Святого причастия — самого величайшего из дарованных людям таинств… пресуществления тела Христова. Вдруг словно зыбь пробежала по одетой в черное толпе, заполнившей улицы, — все в едином порыве опустились на колени. Приближался Бог…

Наконец появился епископ, несущий богато украшенную дароносицу со Святым причастием. Четверо вельмож держали над прелатом балдахин. За ними в одиночестве следовал охваченный благоговением король Испании. И нельзя было сказать с уверенностью, кто ступает более величественно — епископ с дароносицей или Филипп IV.

Испанский король поразил всех, кто подобно виноградным гроздям свешивался с окон третьего этажа, и, когда поток священников и поющих потек дальше, а улица вновь заполнилась горожанами, зрители поведали друг другу, что из всей процессии самое большое волнение у них вызвал именно Его Католическое Величество.

Французы признали, что ошибались:

— Не правы те, кто утверждает, будто у испанского монарха нет иного величия, чем величие его медлительной поступи и неподвижного взгляда. Хотя у него худое лицо и немного болезненный вид, ясно, что в молодости он был восхитительно красив и похож скорее не на испанца, а на фламандца, как и его отец — внук Карла V[121], родившегося в Генте.

Анжелика все еще стояла на балконе, перегнувшись через перила. Обилие впечатлений за последний час слегка оглушило ее.

Когда огромная золотая дароносица с белой гостией[122] в центре — такой маленькой, чистой и белоснежной, словно она вобрала в себя весь свет Неба и всю любовь и преданность коленопреклоненных людей, — проплыла мимо Анжелики, та, охваченная внезапным порывом и памятуя об испытанном страхе, прошептала: «Господь всемогущий, помоги мне!»

С болью в сердце прислушивалась она к угасающему вдали эху произнесенных слов: «Господь всемогущий» и вдруг увидела на улице выделявшийся среди толпы плюмаж и тюрбан Куасси-Ба. Она окликнула слугу по имени. Да, это действительно был Куасси-Ба, и он вел под уздцы двух лошадей. Анжелика обрадовалась ему больше, чем «мавританским королям».

Быстро распрощавшись с окружавшими ее знакомыми, которых уже не заботили ее причуды, она поспешила к лестнице.

В зале Анжелика увидела появившийся откуда ни возьмись огромный стол, покрытый белой скатертью и уставленный золотой и хрустальной посудой. Жизнерадостный сеньор, в котором она угадала хозяина дома, обратился к ней по-французски:

— Не убегайте так быстро, прекрасная дама! Мы приготовили для вас обед на бургундский манер. Горячие блюда, бокал вина, возможность оставаться за столом, сколько пожелаете, и по испанскому обычаю отдельная солонка для каждого…

Анжелика была готова столкнуть с пути любого, кто попытается помешать ей спуститься к выходу и покинуть дворец.

Оказавшись на улице, она, усердно работая локтями, протиснулась сквозь толпу и вскоре, все еще не веря собственным глазам, очутилась рядом с Куасси-Ба. Он крепко держал под уздцы двух черных как ночь жеребцов с горящими глазами и искусно заплетенной гривой, которые нетерпеливо вскидывали головы.