Итак, дневная месса подходила к концу. Вот-вот должна была начаться церемония бракосочетания по доверенности.

Когда епископ Памплоны в праздничном облачении появился в сопровождении патриарха обеих Индий, французского епископа с той самой свитой, которая только что вручила дону Луису де Аро документ, предназначенный для Его Католического Величества, король и инфанта встали.

Вперед вышел королевский нотариус и зачитал вслух документ, который мессир де Ломени-Праслен отвозил на подпись Людовику XIV в ноябре прошлого года и который французский король подписал в Тулузе 10 ноября 1659 года, разрешив дону Луису де Аро исполнить роль короля Франции при заключении брака по доверенности.

Затем нотариус зачитал разрешительную грамоту, выданную папой Александром VII и дозволяющую брак при кровном родстве супругов.

После епископ Памплоны обратился к инфанте со словами, дает ли она согласие стать супругой Людовика XIV. Он задал ей три «свадебных вопроса», как и положено при бракосочетании.

Инфанта три раза оборачивалась к отцу, спрашивая позволения ответить. И получив согласие, тихо отвечала «да» — так тихо, что ответ можно было скорее угадать, чем услышать.

Гости радостно зашептались, забыв, что находятся в стенах храма. И французы, и испанцы, присутствующие на церемонии, были людьми благородного происхождения и знали, как должно вести себя у алтаря, но волнение слишком захватило их.

Когда подошел момент давать клятву, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но их пальцы так и не соприкоснулись. Затем, встав на колени, инфанта взяла отца за руку и поцеловала ее.

По восковым щекам короля потекли слезы.

Мадемуазель шумно высморкалась.

Именно в этот миг каждый осознал, насколько важный сегодня день.

Состоялось великое событие.

Из храма Мария-Терезия шла по главному нефу справа от Филиппа IV.

Отныне она стала королевой, отныне она стала равной своему отцу.

* * *

Фонтарабия — город на холмах и поэтому с церковной паперти открывался великолепный вид на окрестности.

У входа в храм собралось множество французов, которые обменивались поздравлениями и впечатлениями.

Анжелика заметила в толпе Жоффрея и подошла к нему. Они не виделись со вчерашней ночи, когда муж отправился домой, чтобы сменить одежду и побриться, а ее задержала Великая Мадемуазель. Анжелике тоже пришлось переодеваться в спешке три или четыре раза. Она поспала от силы несколько часов, но подкрепляя силы хорошим вином, оставалась бодрой. О Флоримоне можно было не беспокоиться. За ним присматривала Марго. Будучи гугеноткой, она осуждала праздники и, хотя заботливо хлопотала вокруг госпожи, когда та прихорашивалась, прислугу, которая находилась в ее подчинении, держала в строгости.

Анжелика, просияв, добралась до мужа и коснулась его веером.

Он галантно поцеловал ей руку. Довольно забавно было играть в эту игру на публике, облекая любовь и влечение друг к другу в самые простые жесты нежной привязанности. Но таковы правила светского театра. Люди вокруг них обсуждали наряды гостей на церемонии. Французы высмеивали привычки испанских придворных.

Сегодня, более чем когда-либо, была заметна любовь последних к тесным одеждам. Испанские мужчины буквально тонули в обилии кружев, а их обувь из прекрасной кожи больше напоминала туфли-лодочки, так как была напрочь лишена каблука. «Они настолько преисполнены собственным величием, что у них нет нужды подчеркивать его при помощи маленького куска древесины», — заметила мадам де Моттвиль.

«Но, — продолжила она, — справедливости ради стоит признать, что и наряды французов перешли всякие границы: обилие рюш и оборок, ширина рингравов, множество рядов кружев на чулках и манжетах, галстуки — так называемые „крылья бабочки“, больше напоминающие сегодня „крылья мельницы“, — все это выглядит так гротескно и нелепо, что меня вовсе не удивляет смех испанцев». Но, так или иначе, наряды поражали воображение и выглядели впечатляюще, подчеркивая атмосферу праздника, царящую в городе.

— В Испании, — добавил кто-то, — молодые и привлекательные женщины остаются дома. А что до остальных, то «страж инфанты» придает им приличествующее их рангу величие.

Анжелика подумала о том, что Жоффрей выглядит здесь самым элегантным мужчиной. Он не походил ни на испанца, ни на француза, и каждый, а особенно каждая, — смотрел на него так, словно он — заморский принц.

Муж снова поцеловал ей руку и руки еще нескольких дам и удалился, сказав только, что заметил человека, с которым должен встретиться.

Анжелика отправилась вместе со всеми посмотреть, как обедает испанский монарх.

— Нам сюда, в этот зал. Там уже накрывают на стол. Согласно испанскому этикету король должен есть один, следуя очень сложному церемониалу.

На стенах зала висели огромные гобелены, выполненные в приглушенных коричневато-золотистых тонах, слегка оживленных красным и серо-голубым. Сюжеты для них позаимствовали из истории Испании. В зале было не протолкнуться. Стоять приходилось в невероятной тесноте.

Внезапно наступила полная тишина.

Вошел король. Анжелике удалось влезть на маленький табурет.

— Он похож на мумию, — прошептал Пегилен.

И действительно, кожа Филиппа IV была желтой, как пергамент. Больная, слишком жидкая кровь окрашивала нездоровым румянцем щеки монарха. Он прошел к столу, шагая, словно марионетка на ниточках. Большие тусклые глаза, не мигая, смотрели прямо перед собой. Выдающийся вперед худой подбородок, красные губы и редкие медно-золотистые волосы только усиливали его болезненный вид.

Однако, проникнувшись сознанием своего почти божественного величия, он не допускал ни единого жеста, который бы не предписывал этикет. Филипп IV был закован в свою власть, как в доспехи, и, в одиночестве сидя за столом, ел гранат маленькой ложечкой так торжественно, словно совершал богослужение.

Между тем толпа бурлила и разрасталась. Сзади напирали все новые зрители, и первые ряды внезапно подались вперед, к королю. Еще немного — и его стол бы перевернули.

В зале было нечем дышать, и Филиппу IV стало нехорошо. На мгновение все увидели, как он поднес руку к горлу, чтобы отодвинуть душивший его кружевной воротник и глотнуть воздуха. Но тотчас снова принял величественный вид, словно добросовестный актер, готовый ради роли на любые муки.

— Кто бы мог подумать, что этот призрак плодит детей, как петух? — не унимался неисправимый Пегилен де Лозен, когда они собрались на улице после окончания обеда. — Его незаконнорожденные отпрыски заполнили своими криками кулуары дворца, а вторая жена продолжает рожать заморышей одного за другим. Только вчера они лежали в колыбели, а сегодня уже покоятся в усыпальнице Эскориала.

— Последний, говорят, умер, когда мой отец отправился послом в Мадрид просить руки инфанты, — вступил в разговор Лувиньи, один из сыновей герцога де Грамона. Правда, с тех пор родился еще один, но и он уже одной ногой в могиле.

— Нет-нет, — возразил граф де Сент-Амон, — это не совсем так. Инфант Фелипе-Просперо[158] еще жив. Но жизнь в нем едва теплится. В четыре года его силы поддерживает только молоко кормилицы. Молодая королева Мария-Анна Австрийская вновь беременна. Именно поэтому она не смогла сопровождать короля. Испанцы надеются, что на этот раз на свет появится здоровый наследник.

— Он умрет, — произнес маркиз д’Юмьер, — и кто тогда унаследует трон Карла V? Инфанта — наша королева!

— Вы заглядываете слишком далеко в будущее и судите чересчур поспешно, маркиз, — возразил герцог Бульонский, известный пессимист.

— Откуда вам знать, что такую вероятность не предвидели его высокопреосвященство кардинал Мазарини, а возможно, и Его Величество?

— Да-да, наверно, вы правы, но избыток честолюбия никогда не способствовал установлению мира.

Втягивая длинным носом принесенный ветром морской воздух, словно учуял какой-то подозрительный запах, герцог Бульонский проворчал:

— Мир! Мир! Да от него и следа не останется через десять лет!

* * *

Анжелика увидела, что пришли за Мадемуазель, чтобы сопроводить ее в комнаты инфанты, ныне королевы Франции, которая давала обед.

Из-за толчеи молодая женщина не смогла присоединиться к принцессе и предпочла остаться на месте. Тем временем французский и испанский дворы продолжали соперничать друг с другом в изысканности нарядов и танцев. Мадемуазель вскоре вернулась, безмерно довольная тем, что ей удалось встретиться с дочерью испанского короля и новой королевой Франции.

Герцогиня де Монпансье дрожащим от волнения голосом рассказала, что ее проводили к Марии-Терезии, которая обедала в присутствии камер-фрейлин и менин[159]. Великая Мадемуазель присела в реверансе перед молодой королевой, и та ответила ей прелестной улыбкой. «Она показалась мне одновременно такой любезной и величественной, что я уверена — Ее Величество очень понравится французам».

Во время обеда молодая королева то и дело поглядывала на французскую принцессу, свою новую родственницу. Перед тем как выйти из зала, она приблизилась к ней и промолвила с чудной грацией: «Un abrauto le quierodar a escondidas»[160]. Как только королева удалилась в свои апартаменты, главная камер-фрейлина сообщила Мадемуазель, что Их Величество Мария-Терезия хотела бы ее видеть. Встретившись вновь, они присели на карро и немного побеседовали в непринужденной обстановке, а барон де Ватевилль исполнял роль переводчика. Королева спрашивала Мадемуазель о том, красивы ли ее сестры, увидит ли она их в Сен-Жан-де-Люзе?.. Очевидно, Ее Величество испытывает тревогу, но ценит то, что в такой день французская принцесса из ее новой семьи пренебрегла этикетом, чтобы разделить вместе с ней свадебное волнение.

«Это было веление сердца», — говорила Мадемуазель. Но оно явно пришлось не по душе испанскому хроникеру Леонардо дель Кастильо, которому поручили записывать все без исключения события грандиозного праздника. Увлеченный возложенной на него задачей, он не стал скрывать несогласие с тем, будто встреча королей на Фазаньем острове сможет рассеять неприязнь, установившуюся между двумя народами.

«На бракосочетании присутствовала мадам Орлеанская, дочь герцога Орлеанского и двоюродная кузина Его Католического Величества, которую пригласили во дворец инфанты и позволили присутствовать на обеде Ее Величества. И хотя она прибыла инкогнито, но позволила всем себя рассмотреть и узнать, со свойственной французам бесцеремонностью и полным отсутствием такта».

* * *

— Наш король дает бал сегодня вечером, поезжайте домой, вам нужно переодеться, — сказала Мадемуазель Анжелике.

«Испанцы в печали. Они потеряли инфанту. Но мы — мы получили новую королеву».

«Король желает танцевать. Я пришлю за вами портшез».

Мадемуазель де Монпансье наспех поужинала в Андее и тотчас отправилась к королеве-матери, чтобы рассказать обо всем, что ей довелось увидеть. Она отыскала Анну Австрийскую у кардинала и подробно поведала о своем путешествии, доставив королеве немалое удовольствие.

Так как третьего июня отмечали небольшой религиозный праздник, Мадемуазель отправилась вместе с королевой в церковь к вечерней молитве, а затем вернулась к себе, чтобы переодеться к балу, где она не появлялась со дня смерти отца… Из украшений принцесса, как и ее сестры, предпочла жемчуг, который, как уверяли, являлся вполне уместным во время траура.

* * *

— Поторопитесь, мадам!

Что действительно впечатлило Марго, так это то, что приглашение принес паж из королевского дворца.

* * *

Анжелика любила танцевать.

Случалось, что, выйдя из игрального зала, не желавшая спать молодежь брала с собой скрипачей и лютнистов и отправлялась на поиски помещения — зачастую обычной конюшни или сарая, — чтобы немного потанцевать. Однажды вечером вместе с душой компании Филиппом де Курсильоном, у которого был дар веселиться и устраивать развлечения, Анжелика научила всех провансальской вольте[161], исполнив танец под ритм тамбурина.

— Скорее, мадам!

Маргарита приготовила для госпожи красное платье того светлого оттенка, который буквально загорался, когда на него падал свет. На этот раз служанка немного волновалась.

Она выведала у пажей некоторые подробности о предстоящем празднике. Не сумев заполучить для танцев достаточно просторный зал у риколлетов, бал решили провести в помещении театра, где ставили испанские комедии. У одной из стен установят помост для музыкантов, а на подмостках в центре разместятся те, кто не пожелает танцевать.

Узнав, что бал состоится в театре, Анжелика недовольно поморщилась, но потом смирилась.