Анжелика поняла смысл речей, которыми за обедом время от времени и без всякого на то повода разражалась сестра: «Все слуги трусы, вот почему необходимо относиться к ним строго», или «Слабого хозяина всегда обманут. Слабый хозяин — беда для всех!» Ортанс обладала умом и проницательностью, когда речь шла о людях, которые ее окружали. Она хотела узнать, что же произошло. Исчезновение Марго показалось ей подозрительным. Ортанс завидовала дружбе, связывавшей Анжелику с проворной, надежной южанкой, и злилась оттого, что не могла заставить слуг работать на нее с таким рвением, которого она бы хотела от них добиться.

Анжелика тихо радовалась, что доверилась интуиции, подсказавшей ей не открываться сестре. Сначала молодой женщине было немного горько оттого, что, вопреки ее ожиданиям, родственники не готовы во всем ее поддержать, но сейчас Анжелика не могла сдержать грустной улыбки, представляя себе реакцию Ортанс, если бы та узнала, что ее родную сестру едва не убили в королевском дворце, а сопровождавшая графиню служанка рассталась там с жизнью.

После кошмара, пережитого в Лувре и Тюильри, как будто раздавившего ее, Анжелика с некоторым удивлением осознала и оценила спокойствие и порядок, царившие в доме сестры. Она была признательна ей и мэтру Фалло за то, что они предоставили ей кров, поэтому будет лучше, чтобы они не догадывались, какие таинственные, но грозные опасности исходили от блистательного королевского двора, на который они взирали с таким восхищением, обожанием и поклонением. Семья сестры служила ей защитой, и не стоило рассеивать питавшие их иллюзии по поводу собственного существования.

В следующие дни Анжелика старалась набраться терпения.

Как-то утром пришел ее бывший кучер с предложением о продаже повозки и лошадей от владельца конюшен, в которых Анжелика их оставила. Молодая женщина поспешила заключить сделку.

— Так ты здесь прочно обосновалась?! — набросилась Ортанс, следившая за разговором.

— Ортанс, я должна дождаться, когда король въедет в Париж, — спокойно ответила Анжелика. — Тогда я пойду в Лувр и, возможно, на аудиенции у Его Величества все прояснится.

Ортанс передернуло. Она не скрывала своего недоверия.

— Король! Король! Вечно ты со своим сумасбродством! Права была Пюльшери, когда говорила, что ты — само легкомыслие! Ты отдаешь себе отчет в том, что ты сама в опасности и, оставаясь здесь, подвергаешь опасности мою семью?

Слова Ортанс произвели на Анжелику большее впечатление, чем она того хотела. Сестра со свойственной ей проницательностью угадала истинное положение дел, которое Анжелика изо всех сил пыталась скрыть. Однако это ничего не меняло, оставалось лишь ждать прибытия короля в столицу.

— Почему ты решила, что я в опасности? — с твердостью в голосе возразила она. — Потерпи! Как только король и двор окажутся в городе, все изменится. А пока я продам карету, и вырученных денег хватит, чтобы оплатить тебе расходы на наше содержание. Я тем временем присмотрю другое жилье и перееду, как только маркиз д’Андижос и Куасси-Ба вернутся из Лангедока с необходимой суммой.

Ортанс закатила глаза, с недоверием отнесясь к известию о деньгах из Лангедока, но настаивать не стала.

Анжелика считала на пальцах, за сколько дней Бернар д’Андижос и Куасси-Ба смогут галопом доскакать до Тулузы и привезти ей оттуда деньги и известия. Каждое утро она надеялась, что именно сегодня настанет тот самый день, когда они вернутся. Ведь теперь мирное время, поездка из Парижа в Лангедок уже безопасна: нет разбойников, нет разрушенных мостов и дорог, разбитых во время сражения. Двор много путешествовал, дворяне из всех концов страны съехались на свадьбу короля, поэтому во всех провинциях должны были поправить дороги.

Те самые дороги, что когда-то утвердили незыблемость римского мироустройства[221].

Анжелика все еще находилась в доме мэтра Фалло, расположенного в глубине квартала Сен-Ландри. Адвокат посоветовал ей ждать. Ждать прибытия короля в Париж. Как ни тягостно ей было ожидание, торжественность события требовала тщательной подготовки. Въезд монархов в Париж стал поводом для горожан выразить любовь к своему монарху, устроить празднество и незабываемые увеселения.

Ее успокаивало то, что Сен-Ландри казался островом на острове.

Вечером она вслушивалась в шум большого города. За Сите, где она чувствовала себя в безопасности, по обеим берегам Сены жил многоликий беспокойный город, имя которому Париж. За стенами одного из его зданий, в одной из его крепостей, томился Жоффрей.

Теперь — спасибо адвокату Дегре! — Анжелика была уверена в этом. Жоффрей жив, пусть даже в лишенной удобств тюремной камере. Она посылала ему мысленное «Я люблю тебя», и в глубине души «ты» произносилось легче, чем раньше, когда она цепенела в его присутствии. Анжелика закрывала глаза и воскрешала в памяти то время, когда он постепенно завоевывал ее, когда она наконец оказалась побеждена и обезоружена собственным желанием полностью принадлежать ему.

И когда Анжелика слышала измышления Ортанс о репутации «этого человека», которые та цедила сквозь зубы, она с трудом сдерживала слабую улыбку — столь бездонной казалась ей пропасть между пугающими обвинениями и правдой о том, кто правил в далеком Лангедоке.

Жоффрей де Пейрак, ее муж, ее любовь. Анжелика с все возрастающим беспокойством думала как бесконечно далеки лживые сплетни от истинных выдающихся качеств того человека, которого она обожала, человека, который умел как никто другой окружить ее любовью, и она понимала, что никогда не перестанет открывать его заново. Он был необъятным. Он столько всего знал. Он знал все. И она только изумлялась, что сумела внушить «этому человеку» любовь.

Она сгорала от нетерпения броситься ему на помощь.

Упасть к ногам короля!

Но когда же он, в конце концов, вступит в Париж!

* * *

Июль подходил к концу.

За ним пришел август, и старый дядя Фалло заметил, что в этом году, в разгаре лета, никто не отдавал себе отчета, что оно проходит.

Дело было не в том, что август принес удушающую жару, худшую даже, чем в июле, когда гремели грозы, приносящие на некоторое время прохладу.

Но по обычаю, в августе высшая знать, дворяне и мещане покидали Париж со всеми домочадцами и слугами, чтобы устроиться в более или менее просторных загородных домах, дворцах и поместьях: одни — чтобы подышать свежим воздухом, другие — чтобы проследить за тем, как проходит жатва в их имениях, и все — чтобы насладиться вечерами на берегу реки под звездным небом.

Однако этим летом Париж жил ожиданием торжественного въезда короля и новой королевы, и в город стекались толпы людей. Никто не знал точно, когда же состоится торжество, и все боялись пропустить захватывающее зрелище, слишком редкое, чтобы увидеть его дважды в жизни: въезд короля и королевы в столицу и пышные празднества.

Несмотря на нетерпение, все прекрасно понимали, что въезд короля Людовика XIV и новой королевы Франции, Марии-Терезии Австрийской[222], непременно состоится и что заключенный союз означает, что граница между Францией и Испанией теперь будет определяться Пиренейским договором, обеспечивающим вечный мир между двумя державами.

Все смирялись с тем, что приготовления к празднеству будут длительными и кропотливыми.

Адвокат Дегре больше не приходил.

Анжелика понимала, что до торжественной церемонии въезда короля в Париж предпринимать что либо бессмысленно, ей не получить ни новостей, ни помощи. Но томительное бездеятельное ожидание в квартале Сен-Ландри обернулось для нее настоящим испытанием.

Да еще Ортанс с ее талантом усложнять жизнь близким. Ей удавалось отравить даже лучшие воспоминания. Анжелике казалось нелепым то, что она огорчилась, словно ребенок, вспомнив, как ворчала добрая Пюльшери, пока они с Ортанс без умолку болтали зимними днями, склонившись в тусклом свете над шитьем в больших пустых комнатах замка Монтелу. Тетушка предрекала Анжелике, что та вырастет слишком легкомысленной. Ортанс тем не менее ценила то, что сестра составляла ей компанию, пока сама она сидела у окна и вышивала или чинила одежду.

Как и раньше, в Анжелике вспыхивало непреодолимое желание броситься вон из дома, но она подавляла его усилием воли, сознавая что сама навлекла на себя непонятную угрозу.

Однажды в полдень, спускаясь по лестнице, она заметила в вестибюле старого дядюшку, который, пошатываясь и опираясь на трость, подошел к входной двери и, украдкой оглядевшись по сторонам, отодвинул задвижку.

Анжелика подошла к нему и взяла под руку, помогая переступить порог.

— Я хочу выйти, — с подозрением глядя на нее, проговорил старик.

— Видит Бог, я не собираюсь мешать вам, месье. Я бы тоже хотела выйти, да боюсь заблудиться, оказавшись в Париже без сопровождения. Не согласитесь ли вы быть моим проводником?

Они пустились в путь, держась под руки, и Анжелика чувствовала облегчение оттого, что она не одна и не привлекает лишних взглядов. Немощный спутник позволил ей смешаться с толпой, которая на узкой улице за собором была особенно плотной. Здесь она была просто молодой женщиной, сопровождающей старика в его ежедневной прогулке.

После нескольких шагов дядя перестал скрывать свое удовлетворение. С тех пор как стали сказываться возраст и слабость, ему пришлось отказаться от удовольствия погреться на солнце во время коротких прогулок. Но сегодня ему захотелось посмотреть приготовления ко въезду короля, которые проводились на мосту Нотр-Дам, и он решился пройтись, помогая себе тростью. Предложение Анжелики пришлось как нельзя кстати. Он был весьма доволен, что идет под руку с прелестной юной женщиной.

У моста Нотр-Дам, рядом с больницей Отель-Дьё, толпа стала еще плотнее. Все вокруг о чем-то судачили. Поговарилвали, что обычно королевский кортеж пересекает остров Сите, чтобы потом по мосту Менял выйти на широкую, идущую с севера на юг старую улицу Нор-Сюд[223], что тянется мимо величественного и нескончаемого Дворца правосудия, ступени которого в такие дни пестрят строгими черными и белыми с алым подбоем горностаевыми мантиями. Почему же на этот раз предпочли мост Нотр-Дам, выходящий к Старому рынку, с его изобилием предлагаемых торговцами цветов и трав?

Дело, несомненно, в том, что король хотел показать молодой супруге лучшее, что есть в городе.

И все, как коренные парижане, так и гости столицы, признавали, что мост Нотр-Дам с его шестьюдесятью восемью домом из красного кирпича, мраморными колоннами посередине, навесами магазинчиков и яркими вывесками со стороны мощенной камнем улицы, производящими такое впечатление, словно вы находитесь на твердой почве, а не над водой; его галереями, нависающими над рекой — мост Нотр-Дам считался самым необыкновенным не только в Париже, но и во Франции, да и во всех европейских столицах. Сегодня по обоим его концам высились огромные, легкие, ярко украшенные триумфальные арки.

Арку у входа на мост посвятили Миру и Супружеской Любви.

На ней был изображен Марс, сраженный Гименеем и обезоруженный Амуром; Меркурий и Ирида[224], державшие рядом портреты молодых супругов под материнским взором Юноны — Анны Австрийской. Дальше шли аллегорические пары персонажей, напоминавшие о благах счастливого союза. Честь и Плодовитость или, к примеру, Верность, несущая обручальное кольцо, и Брачный Союз с двумя сердцами, пронзенными стрелой.

Со стороны Нового рынка на главной картине изобразили Геркулеса с лицом короля и Минерву с лицом королевы, а посредник между ними, Меркурий, — кардинал Мазарини. С небес спускались святой Людовик и Бланка Кастильская, чтобы благословить молодоженов, а на земле Амуры и объединенные народы пели «Гименей! Гименей!».

На самом мосту, по всей длине улицы, где с домов сняли вывески, высились гигантские кариатиды[225] высотой с первый этаж. На вытянутых руках они держали по одному-два медальона, «выкрашенных под бронзу», с портретами всех французских королей в порядке наследования престола, начиная с Фарамона и заканчивая Людовиком XIV. Основание моста было увито гирляндами цветов и плодов, раскрашенных весьма правдоподобно.

Ожидая возможности подобраться поближе и рассмотреть украшения, Анжелика вновь оказалась в толпе и услышала рассказ о самой ужасной катастрофе, которую когда-либо знал Париж — не считая войн и массовых убийств. Эта история была связана с первым мостом Нотр-Дам, на котором тоже стояли дома, и представляла собой одну из самых известных и страшных городских легенд, всегда заставлявшую слушателей задерживать дыхание. В преддверии нового века, точнее, в 1499 году, несколько плотников предупредили, что «некоторые сваи моста настолько износились, что вот-вот треснут, и что необходимо удалить их и заменить новыми».