— Я каждый вечер сопровождаю королеву Анну в театр, чтобы доставить ей удовольствие. Это мой долг. Она ведь моя тетя. И мы столько трудностей пережили вместе, взять хотя бы бегство в Сен-Жермен, где у нас не было даже кроватей и жуткий холод пробирал до костей! К счастью, парижане всегда хорошо ко мне относились, поэтому пропустили мой багаж и мебель! Королева и маленький король были так признательны мне за то, что я предоставила все, что имела, в их распоряжение. А маленького Месье, который тогда болел, и вовсе забыли в Пале-Рояль[53]. К счастью, мессир де Фейанж вовремя вспомнил о нем и вывез из Парижа. Он завернул его в плащ, спрятал в одном из сундуков и так смог проехать через баррикады к воротам Сент-Оноре, не вызвав подозрения… Да, королева, я и мои сестры, которые были совсем малышками, никогда не забудем того, что нас объединяет… Испанская комедия — я о ней и слова резкого не скажу, чтобы не огорчить мою дорогую тетю…

* * *

В общении с Мадемуазель не требовалось подыскивать тему для беседы.

И, тем не менее, Анжелика воспользовалась короткой паузой, чтобы поделиться впечатлениями от первой встречи с королем. Сначала — хотя ей было известно о том, что ему всего двадцать один год, — она не могла поверить, что он так молод. А после была поражена величием монарха, особенно заметным на фоне его юности. Может, это из-за манеры смотреть на человека, как бы не видя его и в то же время замечая мельчайшие детали?..

— Он всегда был таким, — призналась Мадемуазель. — Даже в детстве его манера разглядывать придворных раздражала некоторых из них. Именно поэтому многие не любили его и за глаза сравнивали подобное поведение короля с неизменной приветливостью его брата, которого все без исключения находили очаровательным. Но меня так просто не запугать, и ему — меньше, чем кому бы то ни было. Даже когда он еще лежал в колыбели. Подумать только! Каким прелестным был этот ребенок! Ребенок — чудо, дарованное Богом!.. После двадцати пяти лет бесплодного брака! До рождения Людовика королева беременела два или три раза. Но надежды не оправдывались. Народ уже и не знал, каким святым ставить свечи! Я помню, какое счастье я испытала, когда мне позволили взять дофина на руки — мне тогда было около десяти. Я нянчила малыша. Я называла его «мой маленький король, мой маленький муж». Эта мысль посещала меня с самых первых дней. Он ниспослан для того, чтобы стать моим супругом. Разве существует принц более него достойный меня? И моего состояния. Тогда Его Величество не страдал бы от нищеты.

Принцесса замолчала и, погрузившись в воспоминания, замедлила шаг.

— Но тут появился кардинал. Он строго отчитал меня и велел, чтобы я… выкинула из головы глупую мысль, будто дофин предназначен для меня. Я имею в виду великого кардинала. Кардинала де Ришельё. Как жестоко было с его стороны запретить мне, маленькой девочке, нянчить прелестного младенца! Кардинал был не просто жестоким. Он был страшный человек! Монсеньор де Ришельё верил только в одного бога — французское королевство. Можно подумать, для того чтобы поправить государственные дела, которые шли из рук вон плохо, нельзя было использовать мое состояние… Я пыталась воспротивиться ему, поверьте! Но это не помогло, и я получила приказ покинуть Сен-Жермен. Королева и мадам де Отфор[54] сделали все возможное, чтобы я осталась, но потерпели неудачу. Что до короля, то он выразил сожаление по поводу моего отъезда. Но я еще не закончила говорить о кардинале. Он заставил меня проехать через Рей, где обычно останавливался сам, когда король жил в Сен-Жермене. Его так разгневало то, что я называла дофина «своим маленьким мужем», что он продолжил свои внушения там. Тот, кто не встречался лично с кардиналом, герцогом де Ришельё, не может представить себе тот ужас, который он внушал. Такой беспощадный взгляд… Все закончилось тем, что я расплакалась. Чтобы немного утешить, он угостил меня сладостями. Но все было напрасно. Я уехала в слезах и вне себя от ярости. Позже я получила право появляться при дворе — раз в два месяца, а вы знаете, что это такое. В Сен-Жермене у меня не было даже постели, и я не могла ради одной-единственной ночи каждый раз привозить с собой свою. Поэтому времени хватало только на то, чтобы поужинать с королевой, и снова приходилось возвращаться в Париж… Отчего Ришельё был так непреклонен? Когда речь идет о союзе двух столь именитых семейств, к чему поднимать шум из-за такого пустяка, как разница в возрасте? Ведь Филипп II[55], дед нынешнего испанского короля, сочетался браком с Марией Тюдор[56], дочерью Генриха VIII Английского. Она была не только на десять лет старше его, но и приходилась ему тетей, а я — всего лишь двоюродная кузина Людовика, дочь брата его отца. Видит Бог, братья выглядели такими разными. Покойный король Людовик XIII — всегда такой мрачный и ставил мораль превыше всего, в то время как мой отец…

Голос Мадемуазель дрогнул.

— Я помню, как он весело насвистывал, когда дела шли из рук вон плохо… В то время как весь мир рушился… Я со своей стороны всегда старалась держаться подальше от сплетен, и сейчас также воздержусь от упреков и не стану уподобляться тем, кто позволяет себе высказываться в адрес королевы-регентши. Ее Величество королева Анна извлекла не так много радости из супружества с покойным Людовиком XIII. И хотя подобное поведение еще больше разрушило их отношения с мужем и навлекло на нее подозрение в измене, она не могла удержаться от переписки с братом, королем Испании. Это правда, она участвовала во многих заговорах… которые чаще всего затевал мой отец.

Принцесса остановилась. Ветер обвевал обеих женщин соленой свежестью. Для Анжелики это было новым и приятным ощущением.

Все еще с сожалением, но уже смиренно Мадемуазель покачала головой и продолжила прогулку.

— Почему только во Франции женщинам отказано в праве на трон?! Если бы Людовик Дьедонне не пришел в этот мир, по праву наследования королевой должна была бы стать я. Я плохо помню, кто из давних правителей решил принять такой закон. Думается мне, его утвердили после смерти Людовика X Сварливого[57], которого стоило прозвать «легкомысленный», ведь он оставил после себя одну единственную дочь, да и ту незаконнорожденную. Бароны отказались признать ту, чья мать Маргарита Бургундская[58] принимала по ночам в Нельской башне[59] красивых юношей, которых после топили в Сене.

Они подходили к морю. Ветер усиливался.

Мадемуазель снова замолчала и остановилась, но теперь для того, чтобы покрепче завязать под подбородком наброшенную на голову шаль. Шарф, накинутый на плечи Анжелики, унесло порывом ветра, с которым теперь им приходилось бороться — он словно решил сдуть город и их самих с лица земли, закручивая в вихре так, что захватывало дух.

Небо и земля, казалось, слились в каком-то причудливом танце, в котором волны, вдруг закипев белоснежной пенистой массой, обрушивались на прибрежные скалы, чтобы стремительно отступить назад, внушая ужас от мысли, с какой силой они вернутся обратно. Анжелика поняла, что впервые в жизни очутилась перед океаном и видит одно из тех волнующих явлений, которое называют бурей.

Ветер швырял летящих птиц из стороны в сторону, и их пронзительные крики сливались с возгласами, которые доносились до обеих женщин и которые они с трудом могли различить сквозь шум разбушевавшейся стихии. Оказалось, что это заливаются громким смехом несколько девушек, сбившихся в группку на небольшом расстоянии от Анжелики и Великой Мадемуазели. По элегантным платьям и плащам, которые безжалостно трепал ветер и которые они тщетно пытались удержать, можно было легко догадаться, что девушки — придворные дамы.

Мадемуазель подошла к ним. Она уже достигла цели своей прогулки, а, кроме того, в ее жизни случались и другие бури.

— Что здесь происходит, дамы?

Все еще смеясь, они указали на девушку, стоящую на коленях, молитвенно скрестив руки. Именно она вызвала такое веселье. Затем одна из дам приблизилась к герцогине де Монпансье и, задыхаясь от хохота и ветра, рассказала, что они пришли сюда большой компанией, а три дворянина, сопровождавшие их, спустились на пляж с намерением искупаться, но волны унесли их в океан.

И тут — презабавное зрелище! — мадам де Брезиньи опустилась на колени и принялась громко молиться святому Антонию из Падуи, прося его спасти души трех утопленников…

— Она словно обезумела! — уверяли наперебой ее подруги.

— Позвольте… дамы, кто безумен, так это вы! — вскричала Анжелика, когда поняла суть невероятного рассказа. — Если трое мужчин действительно мертвы, то лишь одна мадам де Брезиньи повела себя достойно, помолившись за их души!

Тут девушки словно пришли в себя и, узнав мадемуазель де Монпансье, заикаясь, принялись оправдываться:

— Но мадам де Брезиньи вообразила, что она в лучшем мире, вместе с Господом Богом, и может их воскресить…

— Идемте, моя дорогая, — произнесла Мадемуазель, отводя Анжелику в сторону, — они потеряли рассудок. Вернемся в город. Там и поглядим, что можно сделать.

Несколько человек, среди которых они узнали мессира де Рокелора, спешили им навстречу. Там же были и местные — их выдавали большие плоские шляпы красного цвета — с баграми, снастями, связками тростника и охапками соломы в руках. Заметив принцессу, они остановились, чтобы поприветствовать ее и рассказать о трагедии, разыгравшейся на побережье.

— Эти дворяне стали жертвами воинской отваги, — сказал мессир де Рокелор, — огромные волны они посчитали не более опасными, чем сражение с вражеской конницей. Но, разумеется, океан куда более грозен, ведь от разбушевавшейся стихии не спасут ни доспехи, ни оружие.

Кто-то перевел и слова сопровождавших его басков:

— Крестьяне, которых вы видите, — здешние рыбаки, и они уверяют, что этих сорвиголов уже не спасти.

— На море ничего не видно до самого горизонта, — заметила Мадемуазель.

— Местные утверждают, что знают те места, куда течение могло вынести тела погибших, и отведут нас туда. Так что мы похороним несчастных по-христиански. Однако ничего нельзя обещать. Они говорят, что море жадно и нелегко расстается со своей добычей… Но мы все-таки спустимся к берегу. Мне нужно будет сообщить друзьям погибших и королю, если то были его приближенные.

Мадемуазель де Монпансье и Анжелика пошли к городу. Чуть дальше Анжелика нашла свой шарф, который зацепился за куст. Она освободила его и тоже завязала тугим узлом под подбородком. Мадемуазель снова взяла ее под руку.

— Вот что я вам скажу. Решительно, люди сходят с ума! Их лишили привычного мира. И нет никого, кто бы подсказал им, что делать, куда идти… Сам король не знает, чем занять досуг своих придворных. Пока не объявится испанский монарх с дочерью, мы будем подобны птицам, пытающимся лететь против ветра… Вы улыбаетесь… Почему?

Анжелика призналась, что образ, нарисованный принцессой, очень выразителен. Птицы, пытающиеся лететь против ветра. Действительно, это так.

— Да, у меня особый взгляд на самые неожиданные события, даже весьма трагические, — призналась Мадемуазель. — Взгляд со стороны, словно я в театре, где каждый играет свою роль. Меня не всегда понимают. Но я в восторге от того, как вы только что закрыли рот этим безмозглым женщинам, которые хохотали, точно ненормальные. Вы мне нравитесь, мадам де Пейрак…

— Ваше Высочество оказывает мне честь. Позвольте сказать, что для меня огромная радость услышать мнение принцессы, чье имя покрыто славой, а мужество известно всей Франции.

Анжелика осмелилась сделать комплимент августейшей подруге, поскольку говорила искренне, от всего сердца. Мадемуазель де Монпансье оказалась именно такой, как о ней говорили, и не разочаровала молодую женщину. Она не могла осуждать принцессу за ее участие в Фронде. Недавнее прошлое беспорядочными картинами проплывало перед Анжеликой, как и настоящее, в котором все самое замечательное и лучшее, что было во Франции, временно объединилось здесь, в маленькой баскской провинции у Бискайского залива, в краю, известном своими штормами, куда часто заплывали киты, маня жителей отправиться к далеким берегам Америки.

У самого города разыгралась новая сцена. Их заметили трое священников в светской одежде и подошли, чтобы расспросить о прогулке. Но один из них, мессир де Валанс, вскоре откланялся и, прося извинить его, объяснил, что должен идти:

— Мне необходимо рассказать его высокопреосвященству о том, что я и мои товарищи имели неосторожность отозваться о нем не самым лестным образом. Ибо и для меня, и для них будет лучше, чтобы он узнал о случившемся из моих уст, а не от проворной бестии аббата де Бонди, своего шпиона.

Глава 6

Кучер натянул поводья, и лошади проезжавшего мимо экипажа остановились. Из окна кареты выглянули несколько дворян и стали просить мадемуазель де Монпансье присоединиться к ним. Они направлялись к берегу Бидассоа, чтобы взглянуть на знаменитый павильон, построенный не только для переговоров, но и для торжественных встреч. Когда туда съедутся члены королевских семейств и придворные, далеко не всем удастся полюбоваться его роскошью. Зная, что Мадемуазель и Месье, брат короля, были там накануне, они смели надеяться, что герцогиня де Монпансье представит их распорядителю строительства — испанцу, который возглавляет ведущиеся работы и отвечает за убранство дворца для грядущих праздников.