— От ваших слов несет потом и навозом, — возразил маркиз, с отвращением поднося руки к носу. — Я спрашиваю себя, до какой степени вы можете погрязнуть во всей этой, с позволения сказать, торговле, не уронив чести дворянина.

— Торговля — пусть так, но мне надо жить! — ответил Арман де Сансе с решимостью, которая порадовала Анжелику.

— А мне? — вскричал маркиз, простирая руки к небу. — Вы думаете, я не испытываю трудностей? Еще как испытываю, но до сего дня смиренно удерживал себя от всякой работы, присущей простолюдину и способной опорочить дворянина.

— Кузен мой, ваши доходы не сопоставимы с моими. Можно сказать, что я живу в нищете, не получая никакой помощи от короля и страдая от притеснений ростовщиков из Ньора.

— Знаю, знаю, мой храбрый Арман. Но вы никогда не спрашивали себя, как я, придворный, занимающий две серьезные должности, поддерживаю в более и менее сносном состоянии свое материальное положение? Уверен, что не спрашивали! Ну так вот! Знаете ли вы, что мои траты во много раз превышают мои доходы? И это, учитывая доходы от моих владений дю Плесси, доходы моей жены в Турене, должность офицера королевской палаты — примерно сорок тысяч ливров — и главы военного лагеря Пуату. В общей сложности где-то сто шестьдесят тысяч ливров в год…

— Хм, я бы вполне удовольствовался десятой частью, — сказал барон.

— Секундочку, мой дорогой деревенский кузен. Да, у меня сто шестьдесят тысяч ливров дохода. Но знайте, что траты моей жены, полк сына, парижский отель, проживание в Фонтенбло, постоянные переезды вслед за королевским двором, проценты по закладным, приемы, наряды, экипажи, слуги и так далее обходятся мне в триста тысяч ливров.

— То есть, за год ваши расходы превышают доход на сто сорок тысяч ливров?

— Вы сами все подсчитали, дорогой кузен. Я позволил себе произнести этот скучный длинный монолог перед вами только для того, чтобы вы осознали, насколько невозможно для меня просить о чем-либо мессира де Тремана, сюринтенданта финансов Пуату.

— Но вы же знакомы с ним.

— Я знаком с ним, но я с ним больше не вижусь. Мне уже надоело повторять вам, что мессир де Треман служит королю, королеве-регентше и, возможно, даже предан Мазарини.

— Ах да! Конечно…

— Вот почему он больше не появляется в нашем обществе. Разве вы не слышали о том, что принц Конде, которому я остаюсь верным, рассорился с королевским двором?

— Откуда мне знать? — произнес Арман де Сансе в полном недоумении. — Я видел вас несколько месяцев назад, и тогда, кажется, у регентши не было лучшего советника, чем принц Конде.

— Да, но с тех пор многое изменилось, — вздохнул маркиз дю Плесси с досадой в голосе. — Я не стану вдаваться в подробности. Скажу лишь, что если королеве, ее двум сыновьям и этому чертову кардиналу удалось снова обосноваться в Лувре, то исключительно благодаря монсеньору Конде. Однако вместо благодарности с ним обошлись совершенно возмутительно. Ему не пожелали отдать в управление Гиень, его брату Конти — Прованс. А вот Ларошфуко, жену и сына которого принц спас, когда их не выпускали из Шантильи, получил в управление Блуа. Больше того, принца даже какое-то время продержали в тюрьме. Согласитесь, это немало…

Отныне монсеньор принц считает себя ярым врагом Мазарини и всех, кто ему служит. Недавно мессир де Марсийак приезжал на похороны своего отца и призывал дворян Пуату поддержать Фронду, встав на сторону Гастона Орлеанского. Почему вы, человек высокого происхождения, не откликнулись на его призыв?

— Я? — в ужасе воскликнул Арман де Сансе.

— А почему нет? Если истинное положение дел обстоит именно так. Отношения между жалким двором и великими деятелями королевства накалились уже давно. Предложения, с которыми выступила Испания, показались принцу весьма интересными. Он приехал ко мне, чтобы обдумать все основательно.

— Испанцы делали какие-то предложения? — изумился барон.

— Да. Говоря между нами, ведь вы человек чести и не проболтаетесь, король Испании Филипп IV предложил нашему великому генералу, так же как и мессиру де Тюренну, армию в десять тысяч человек каждому.

— Но зачем?

— Чтобы ограничить власть регентши, разумеется, и вора кардинала, который сейчас, слава богу, сбежал!

Испанские армии под командованием монсеньора Конде войдут в Париж, и тогда Гастон Орлеанский — Месье, брат покойного короля Людовика XIII, будет провозглашен королем. Монархия будет спасена и наконец-то избавится от женщин, детей и иностранца, который ее позорит. Учитывая все это, подумайте, что я могу сделать? Я спрашиваю вас! Чтобы вести тот образ жизни, о котором упоминал ранее, я не могу себе позволить встать на сторону проигравшего. Кстати, народ, парламент, двор — все ненавидят Мазарини. А королева продолжает за него держаться и никогда не отречется от своего итальянца. Невозможно описать, какое жалкое существование вот уже два года влачит королевский двор и маленький король, — его можно сравнить лишь с цыганскими скитаниями: побеги, возвращения, ссоры, войны и все в таком же духе…

Однако дело слишком затянулось. Король Людовик XIV уже выбыл из игры. Кстати, должен заметить, что дочь Гастона Орлеанского — влиятельная Мадемуазель де Монпансье — ярая фрондерша. Она уже сражалась год назад на стороне восставших. И теперь снова стремится бой. Моя жена ее обожает, и та отвечает ей взаимностью. Но на этот раз я не позволю Алисе оказаться в лагере противника. Нет ничего плохого в том, чтобы повязать вместо пояса голубой шарф и вставить в шляпку колосок, если это не ведет к разладу в супружеских отношениях. А у Алисы такой характер, что она всегда выступает «против»: против обычных подвязок для чулок и за шелковые, против челки и за открытый лоб и так далее. Такое поведение ей кажется оригинальным. Сейчас она против регентши Анны Австрийской только потому, что та сказала, будто сосательные таблетки, которые Алиса рассасывает для свежести дыхания, напоминают по запаху слабительное. Ничто не заставит Алису вернуться ко двору, где она скучает от набожности королевы и выходок маленьких принцев. А стало быть, мне придется присоединиться к жене, раз она не хочет присоединиться ко мне. У меня к ней слабость, я нахожу ее пикантной, а также ценю ее таланты в искусстве любви… В конце концов, Фронда — приятная игра…

— Но… но вы же не хотите сказать, что мессир де Тюренн тоже… — пролепетал Арман де Сансе, теряя почву под ногами.

— Мессир де Тюренн, мессир де Тюренн! Подумаешь! Он такой же, как и все. Ему не нравится, когда его услуги недооценивают. Он попросил, чтобы Седан пожаловали его семье и получил отказ. Он разозлился, и правильно сделал. Я даже слышал, что он уже принял предложение испанского короля. А вот монсеноьр Конде пока в сомнении. Он ожидает новостей от сестры де Лонгвиль, которая отправилась вместе с принцессой Конде призвать к восстанию Нормандию. К тому же здесь находится герцогиня де Бофор, к чарам которой принц не безразличен… Так что наш рыцарь впервые не торопится вступить в бой. Поверьте, вы простите его, когда увидите божественную герцогиню… Она великолепна, мой дорогой!

Анжелика, прислонившись к занавеске, отделяющей один зал от другого, увидела, как отец достал свой большой платок и вытер лоб. «Он ничего не добьется, — подумала она, и ее сердце сжалось. — Какое им дело до наших мулов и сереброносного свинца?»

От обиды за отца девочке захотелось плакать и она поспешила уйти прочь, в парк, на который уже ложились синие вечерние тени. Звуки скрипок и гитар все еще доносились из окон парадных залов, но вереница слуг уже несла в дом подсвечники. Лакеи, взгромоздившись на специальные табуреты, закрепляли свечи в настенных подставках рядом с зеркалами, в которых отражалось пламя.

«Господи, у отца столько хлопот и тревог из-за каких-то мулов, которых Молину пришло в голову продать Испании во время войны! — размышляла Анжелика, медленно прогуливаясь по аллеям. — Предательство ли это?.. Молину совершенно безразличны принцы, живущие исключительно за счет милости монарха. Неужели они действительно собираются бросить вызов королю?»

Она обошла замок вокруг и оказалась у подножия стены, по которой раньше частенько карабкалась наверх, чтобы полюбоваться сокровищами прекрасной комнаты. Вокруг не было ни души, так как даже те редкие парочки, которых не пугал по-осеннему промозглый вечерний туман, предпочитали прогуливаться на лужайке перед входом.

Анжелика привычным жестом сняла туфли и, несмотря на длинное платье, ловко взобралась по стене на карниз второго этажа. Уже совсем стемнело. Ни один прохожий не смог бы разглядеть детскую фигурку, напоминавшую барельеф, в тени небольшой башенки, украшавшей правое крыло.

Окно было открыто. Анжелика подалась вперед и поняла, что внутри кто-то есть. Впервые за долгое время комната не пустовала, и ее озарял золотым светом масляный ночник. При таком освещении мебель и гобелены казались еще таинственнее. Словно кусочки льда сверкали эбеновые шкафчики с перламутровыми инкрустациями.

Бросив взгляд на высокую резную кровать, Анжелике вдруг показалось, будто картина с изображением бога и богини ожила.

Два тела, обнаженных и белоснежных, слились на небрежно разбросанных простынях, кружева которых свисали до пола. Тела были так тесно переплетены, что Анжелика сначала подумала о драке подростков, о борьбе между задиристыми и бесстыдными пажами, прежде чем различила мужчину и женщину.

Каштановые вьющиеся волосы мужчины почти полностью закрывали лицо женщины, чье длинное стройное тело, казалось, могло быть раздавлено телом любовника. Однако мужчина двигался нежно, ритмично, охваченный страстью, и свет ночника освещал игру его великолепных мускулов.

Что касается женщины, то в полумраке ее почти не было видно: стройное бедро, обхватившее мужское тело, мелькнувшая из-под ласкавших ее ладоней грудь. Тонкая белая рука, как бабочка, порхала туда-сюда, лаская спину мужчины, а потом внезапно, словно обессилев, падала на край кровати, и под пологом раздавался громкий женский стон. Еще некоторое время Анжелика слышала только два смешанных дыхания, с каждым мгновением все более прерывистых, похожих на звуки ветра во время бури. Затем миг тишины. И снова в темноте алькова застонала женщина, а ее ослабевшая, побежденная рука упала на простыню, словно срезанный цветок.

Увиденное потрясло Анжелику и одновременно очаровало. Она так часто рассматривала картину, изображавшую Олимп, любовалась ее красочным и выразительным величием, что теперь, ей, маленькой деревенской девочке, показалась прекрасной сцена, смысл которой давно не был для нее тайной. «Так вот она какая, любовь», — сказала себе Анжелика, и по ее телу пробежала дрожь страха и удовольствия.

Наконец любовники разжали объятия. Теперь они отдыхали, лежа рядом, словно две неподвижные бледные скульптуры. Их дыхание становилось все тише и размереннее, будто они засыпали. Никто из них не произнес ни слова. Женщина пошевелилась первой. Она протянула белую руку к ночному столику, на котором стоял графин с вином темно-рубинового цвета и томно засмеялась.

— Ах, дорогой, я лишилась последних сил, — прошептала она, — вы должны выпить со мной это прекрасное руссильонское вино, которое оставил ваш предусмотрительный слуга. Наполнить вам бокал?

Мужчина, которого в глубине ниши почти не было видно, ответил невнятным бормотанием, впрочем, похожим на согласие. Дама, к которой, казалось, вернулись силы, наполнила бокалы, один из которых протянула любовнику, а второй с явным удовольствием выпила сама.

Тут Анжелика подумала, что тоже хотела бы лежать, обнаженная и расслабленная, в этой постели и смаковать чудесное вино с юга Франции. «Шодо принцев», — думала она. Стоять на карнизе было весьма неудобно, но сейчас Анжелика этого не замечала. Она словно завороженная рассматривала женщину, она восхищалась ее идеально круглой грудью с малиново-красными сосками, ее упругим животом, длинными скрещенными ногами. На подносе лежали фрукты. Женщина взяла персик и впилась в сочную мякоть зубами.

— Черт бы побрал этих несносных людей! — вскричал мужчина и выбрался из кровати, перепрыгнув через любовницу.

Анжелика, которая не слышала стука в дверь, решила, что ее обнаружили и, затаив дыхание, вжалась в стену. Когда она вновь осмелилась выглянуть, то увидела, что «бог» облачился в широкий коричневый халат с серебряным поясом. Его лицо оказалось не таким красивым, как тело. Лет тридцати с длинным носом и суровыми горящими глазами, он напоминал хищную птицу.

— Я не один, а с герцогиней де Бофор! — крикнул он, повернувшись к двери.

Глава 11

Несмотря на предупреждение, в дверях показался слуга:

— Простите меня, Ваше Высочество. В замок только что прибыл один монах, он настаивает на встрече с принцем Конде. Маркиз дю Плесси решил немедленно сопроводить его к Вашему Высочеству.