Анна Голон - Анжелика. Маркиза Ангелов

— Ешьте, ешьте, друзья мои. Слишком много шума из ничего. Наша дерзкая малышка сейчас извинится.

Анжелика опустила голову перед мадам дю Плесси.

— Я прошу у вас прощения, мадам, и разрешения удалиться.

Мадам дю Плесси была не в силах ответить и молча указала на выход. Кое-кто снова прыснул со смеху.

Однако перед дверью возникла какая-то суета.

— Моя дочь, где моя дочь? — громко вопрошал барон Арман.

— Мессир барон потерял дочь, — насмешливо объявил лакей.

В кругу элегантных гостей и слуг в ливреях несчастный дворянин походил на толстого черного шмеля. Анжелика подбежала к нему.

— Анжелика, — вздохнул он, — ты меня с ума сведешь. Вот уже больше трех часов как я ищу тебя — ночью — мечусь туда-сюда между Сансе, домом Молина и Плесси. Ну и денек, дитя мое! Ну и денек!

— Пойдем, папа, пойдем скорее, прошу тебя, — сказала она.

Они были уже на крыльце, когда раздался голос маркиза дю Плесси:

— Минутку, дорогой кузен. Принц хотел бы с вами поговорить насчет таможенных прав, о которых вы мне рассказывали…

Конец фразы Анжелика не услышала, потому что барон тут же развернулся и мужчины удалились.

Анжелика села на последнюю ступеньку крыльца и стала ждать отца. Она вдруг почувствовала себя опустошенной, свободной от мыслей и желаний. К девочке подбежал маленький белый гриффон и принялся ее обнюхивать. Она машинально погладила его.

Вскоре вернулся барон де Сансе. Он крепко ухватил Анжелику за руку.

— Я боялся, что ты опять куда-нибудь исчезнешь. В тебе словно черт сидит. Принц Конде наговорил таких странных комплиментов о тебе, что я подумал, не следует ли мне извиниться за то, что ты появилась на свет.

Позже, когда они медленно ехали по темной дороге, барон де Сансе снова заговорил, покачав головой:

— Я совершенно не понимаю этих людей. Сначала они насмехаются над моими словами. Маркиз, с цифрами в руках, доказывает мне, насколько его финансовое положение хуже моего. Меня буквально выпроваживают, даже не предложив стакан вина, чтобы утолить жажду после долгой беседы. Потом вдруг догоняют и обещают исполнить все, о чем я прошу. Монсеньор сказал, что я буду освобожден от таможенных налогов уже в следующем месяце.

— Тем лучше, папа, — прошептала Анжелика.

В тишине ночи послышалось пение жаб — верных спутников болот, а значит их старый замок Монтелу уже совсем близко. Внезапно Анжелика почувствовала острое желание заплакать.

— Думаешь, мадам дю Плесси сделает тебя своей фрейлиной? — спросил барон.

— О нет, я так не думаю, — спокойно ответила Анжелика.

От поездки в Пуатье у Анжелики остались только неприятные воспоминания об отвратительных дорогах и постоянной тряске. В очень старую карету, специально починенную по этому случаю, запрягли пару мулов, и Анжелика заняла в ней место рядом с Ортанс и Мадлон. Раймон и Гонтран ехали верхом на прекрасных лошадях, которых им подарил отец. Он сказал, что в новом коллеже у иезуитов есть обустроенные конюшни для лошадей молодых господ.

Два тяжеловоза завершали караван. На одном из них ехал Гийом, который был призван сопровождать юных хозяев. По стране ходили слухи о приближающейся войне. Поговаривали о том, что герцог де Ларошфуко поднимает жителей Пуату в поддержку принца Конде, и, чтобы прокормить армию, изымает половину годового урожая. Если где-то произносили слово «армия», все знали, грядут тяжелые времена: бедность, голод, разбойники и бродяги на дорогах. Именно поэтому Гийом ехал вместе с ними, упираясь пикой в стремя и прицепив с другого бока свою старую шпагу.

Путешествие, однако, прошло спокойно. Только один раз, проезжая через лес, путники заметили несколько странных фигур, мелькавших среди деревьев, но то ли пика старого солдата, то ли убогий вид кареты отбили у грабителей всякий интерес.

На ночь путешественники остановились в трактире, который стоял в зловещем месте, на перекрестке дорог, посреди леса, откуда доносилось лишь завывание ветра. Хозяин подал им к столу сыр и горячую воду, которую он называл бульоном. Свет тонкой сальной свечи освещал их скудный ужин.

— Все трактирщики в сговоре с грабителями, — сказал Раймон перепуганным сестрам. — Именно на таких постоялых дворах, которые стоят на краю дороги, и совершается большинство убийств. Во время нашей последней поездки мы ночевали на постоялом дворе, где меньше чем за месяц до нашего приезда убили какого-то богатого ростовщика, вся вина которого состояла лишь в том, что он путешествовал один.

И решив, что его словам недостает важности Раймон добавил:

— Эти преступления, совершаемые крестьянами, являются следствием тех беспорядков, которые происходят в высшем свете. Больше никто не испытывает страха перед Богом.

Время от времени со стороны дороги, покрытой корочкой льда, доносился топот копыт, но повозки останавливались редко.

Путешественники предпочитали искать гостеприимства в замках, а не ночевать в одинокой гостинице, где рисковали тем, что их, по меньшей мере, ограбят.

В большом зале сидели несколько завсегдатаев, торговец-еврей и четверо посыльных. Они курили длинные трубки и пили почти черное вино.

Когда наши путники отправились спать, то обнаружили в номере всего одну кровать. Правда, настолько широкую, что все пятеро легко на ней поместились: три девочки — в изголовье кровати, а мальчики в ногах. Старый Гийом лег спать перед дверью, а слуга отправился к лошадям в конюшню.

Следующие дни оказались не менее трудными: дорога была вся в рытвинах, ямах и кочках. Сестер подбрасывало и трясло в карете как мешки с орехами, из-за чего они чувствовали себя совсем разбитыми. Попадались участки старой римской дороги, вымощенной большими плитами, но в основном они ехали по развороченному нескончаемым потоком экипажей и всадников глинистому бездорожью. Часто путники часами мерзли при въезде на мост в ожидании, пока сборщик пошлины, как правило, чересчур болтливый и медлительный, соизволит вдоволь наговориться с путешественниками. Без задержек проезжали только кареты богатых вельмож, которые небрежным жестом выбрасывали под ноги сборщика кошель с нужной суммой и быстро проезжали дальше. Мадлон плакала. Она вся продрогла и прижималась к Анжелике. Ортанс, поджав губы, твердила:

— Это просто невыносимо!

Девочки, изнемогая от усталости, не смогли сдержать вздоха облегчения, когда вечером увидели остроконечные бледно-розовые крыши Пуатье, стоящего на холме, который огибала речка Клэн.

День выдался ясным.

На небе не было ни облачка, крыши домов тонули в лазурной синеве, и можно было подумать, что это Юг, преддверием которого когда-то считался Пуату. Колокола звонили к вечерне, извещая о начале молитвы «Ангелюс»[75].

Теперь колокольный звон будет в течение пяти лет отсчитывать для Анжелики дни и часы. Пуатье — город церквей и монастырей. Именно колокола устанавливали ритм жизни всех этих людей в сутанах и их учеников, таких же веселых и шумных, насколько тихими и спокойными выглядели их наставники. Священников и бакалавров можно было встретить на перекрестках улиц, ведущих вверх, и в прохладных тенистых аллеях, на площадях и в местах, где обычно располагались паломники.

Перед собором дети барона де Сансе расстались. Монастырь урсулинок находился немного левее, над речкой Клэн, тогда как коллеж отцов-иезуитов располагался на самой вершине холма. Из чувства неловкости, присущей юности, расстались почти молча; одна Мадлон, обливаясь слезами, поцеловала братьев на прощание. Монастырские ворота закрылись за Анжеликой.

Только намного позже она поняла, что мучительное ощущение нехватки воздуха, связано с тем, что ее лишили свободы, простора. Вокруг стены, одни только стены и решетки на окнах. Монастырские воспитанницы Анжелике не понравились. Она с детства привыкла играть с деревенскими мальчиками, которыми всегда верховодила, они восхищались ею и следовали за ней повсюду, а здесь, среди родовитых и богатых воспитанниц, место Анжелики де Сансе оказалось в самых последних рядах.

Ко всему остальному добавилась пытка тесным корсетом на китовом усе, он сильно утягивал девочек, придавая им горделивую осанку королевы, которая всю жизнь оставалась неизменной в любой ситуации. Анжелика была крепкой, сильной, изящной от природы и легко могла бы обойтись без этого каркаса, но так уж повелось с давних времен, и не только в монастырях. Анжелика, слушая разговоры старших воспитанниц, поняла, что корсеты в женском туалете играют очень важную роль. Пансионерки оживленно обсуждали то, какими должны быть корсетные кости и особый пластрон в форме утиного клюва, в который для большей жесткости вставляли картон или металлические пластинки, украшали его вышивкой, бантами, кружевами и драгоценностями. Он особым образом поднимал грудь, что казалось, она вот-вот вырвется из корсажа. Все эти ухищрения обсуждались воспитанницами тайком, хотя монастырь готовил девочек как раз к замужеству и светской жизни.

В монастыре девушек учили танцевать, приседать в изящных реверансах, играть на лютне и на клавесине, поддерживать разговор с двумя-тремя подругами на заданную тему, искусно обмахиваться веером и накладывать румяна. Обучали воспитанниц и домоводству. Для того чтобы подготовить девочек к ударам судьбы, которые может послать им Небо, учениц заставляли выполнять грязную и тяжелую работу. Они по очереди трудились в кухне и в прачечной, зажигали и чистили лампы, мыли и подметали полы. Также в монастыре девочки получали элементарные знания по географии, истории, которые излагались крайне сухо и неинтересно, мифологии, арифметике, теологии и латыни. Много внимания уделялось стилистике, ведь именно женщины увлекались эпистолярным искусством, а переписка с друзьями и родственниками считалась одним из самых важных занятий светской дамы.

Нельзя сказать, что Анжелика была непокорной, но и особой радости наставницам она тоже не доставляла. Она делала все, что от нее требовали, но казалось, не могла понять, зачем нужно выполнять столько бессмысленных вещей. Случалось, что она сбегала с уроков, и после долгих поисков ее находили возле грядок в огороде, который нависал над промозглыми и почти непроходимыми улочками. На строгие упреки наставниц, она отвечала, что не думала, будто совершает нечто предосудительное, наблюдая, как растет капуста.

* * *

Мазарини был жив.

Юный король и его брат были живы.

Регентша была жива.

В стране полыхала самая настоящая гражданская война.

Если прежде благодаря разумной политике Ришельё и короля Людовика XIII Франция избежала опустошения Тридцатилетней войной, то Фронда — «такая легкомысленная» — привела к этому за несколько месяцев.

Убитыми насчитывалось тысячи и тысячи.

«В тот год, — свидетельствует историк, — на шесть лье вокруг Парижа ни на одном дереве не цвело цветов и не росло фруктов. Сломанные стволы, ощетинившиеся обрубленными ветками, стояли, словно мертвецы в садах.

А на полях не созревал урожай».

Солнечная провинция Иль-де-Франс, которую топтали многочисленные армии наездников на лошадях в полном снаряжении; земля, которая выдерживала на себе кровопролитные битвы, была свидетельницей набегов и осад; земля, усеянная мертвыми телами — сама стала могилой. Трупы маленьких храбрых мулов, тащивших на себе телеги военных обозов и сраженных артиллерийскими выстрелами, валялись повсюду.

Роскошные леса Сенар, Шантильи, Иль-Адам, маленькие зеленые королевства Парижа — Рамбуйе и Фонтенбло — напоминали картины из апокалипсиса. Уцелевшие островки дикой природы стояли угрюмы и безнадежны. Теперь они служили приютом для измученных голодом, лишившихся всего жителей деревень, одичавших дизертиров и редких путешественников, спешивших поскорее выбраться из этого ада, а также превратились в логово грабителей и банд, опустошавших близлежащие замки. Сначала нищета и голод бушевали только в центральных провинциях, а затем, словно волна, подгоняемая беспощадным приливом, добрались и до юго-западных. Толпы нищих стояли у городских ворот с протянутыми руками.

Нищих, просящих милостыню, становилось в Пуатье больше, чем учителей и учеников монастырских школ.

* * *

В определенные дни воспитанницы монастыря урсулинок раздавали милостыню нищим, которые толпились у дверей обители. Девочек учили, что это занятие тоже входит в обязанности знатных дам.

С такой жестокой, безнадежной нищетой в лохмотьях и с затравленным и жадным взглядом Анжелика столкнулась впервые в жизни. Зрелище не тронуло ее так, как других воспитанниц, которые или поджимали губы от отвращения, или плакали. Анжелике думалось, что это образ того, что она, возможно, носит в себе, и того, что ее ждет в далеком будущем. Быть может, она уже сейчас предчувствовала ту странную судьбу, которую ей приготовили Небеса. Монахини корили ее за равнодушие, бесчувственность и жестокосердие. Им казалось, что она бессердечна и совершенно не сочувствует несчастным беднякам, муки которых олицетворяют страдания Христа. Анжелика не могла понять, чего от нее ждут и за что упрекают. Столкнувшись лицом к лицу с худшей стороной жизни, она почему-то решила — это напрямую коснется ее.