Аббат с трудом сдержался, чтобы не пожать плечами.

— Все это ему совершенно безразлично, господин Венсан. Глава моего прихода — парижский каноник. Три года назад он купил звание у предыдущего кюре, который ушел на покой и уехал в свои земли. С тех пор он ни разу сюда не приезжал. У него дом под апсидой парижского собора Нотр-Дам, и я думаю, что Нотр-Дам-ла-Гранд в Пуатье кажется ему слишком незначительным.

— Господи! Я трепещу при мысли, — воскликнул господин Венсан, — что эта достойная порицания торговля званиями священнослужителей и приходами, словно ослами и лошадями на рынке, не доведет Церковь до добра. И вообще, кого во французском королевстве теперь называют епископами? Богатых сеньоров, вояк и либертенов[76], которые порой даже не проходят посвящения в духовный сан, а просто покупают епископскую мантию, после чего осмеливаются носить церковное платье и величать себя служителями Бога! О Господи, помоги нам избавиться от подобных порядков!

Радуясь тому, что гнев господина Венсана обратился на посторонний предмет, викарий оживился:

— Но я не запустил приход. Я посвящаю ему много времени и отдаю все свои силы. Окажите нам честь, господин Венсан, приходите на сегодняшнюю вечернюю службу по случаю праздника тела Господня. Вы увидите, как много будет верных прихожан. Ведь наш город был спасен от ереси именно благодаря старанию священников. Здесь все совсем не так, как в Ньоре, Шательро и…

Старик окинул его мрачным взглядом.

— Именно пороки священников и породили ересь! — сурово воскликнул он.

Затем господин Венсан поднялся и, взяв Анжелику и Анри за плечи, пошел к выходу. Несмотря на почтенный возраст и согбенную спину, он казался крепким и проворным.

Наступил вечер, и на площади перед церковью стемнело. Отблески бледного заходящего солнца играли на каменных цветах готического здания.

— Овечки мои, — сказал господин Венсан, — малые дети нашего Милостивого Господа, вы хотели вкусить несозревший плод любви. И именно поэтому лишь набили оскомину, а сердца ваши наполнились грустью. Так дайте же созреть на солнце жизни тому, чему нужно время, чтобы раскрыться. Нельзя шутить с любовью, иначе ее можно никогда не найти. Нет более страшного наказания за нетерпение и слабость, чем быть навечно обреченными вкушать только горькие плоды, лишенные настоящего вкуса и запаха!

А теперь ступайте каждый своей дорогой. Ты, мальчик, возвращайся ко двору и служи добросовестно. А ты, девочка, отправляйся к монахиням и учись. И не забывайте молиться каждое утро всеобщему отцу нашему, Господу Богу.

Затем священник отпустил детей, провожая взглядом две стройные фигурки, пока они не расстались на углу площади.

Анжелика ни разу не обернулась, пока не дошла до ворот монастыря. На нее снизошло невероятное умиротворение. Она все еще чувствовала на плече прикосновение теплой руки старика.

«Это был господин Венсан, великий господин Венсан? — думала Анжелика. — Тот, кого маркиз дю Плесси назвал Совестью королевства? Человек, который заставляет знать помогать беднякам? Человек, который каждый день видится наедине с королем и королевой? Какой у него простой и ласковый взгляд!»

Прежде чем взяться за дверной молоточек, Анжелика еще раз окинула взглядом ночной город.

«Господин Венсан, благословите меня», — прошептала она.

Глава 14

Анжелика безропотно приняла наказание за побег. С этого дня ее поведение дикарки изменилось. Она с усердием принялась за занятия и стала приветливой с подружками. Казалось, она наконец свыклась с суровостью монастырской жизни. В сентябре Ортанс покинула стены монастыря. Дальняя родственница — тетушка из Ньора — пригласила девочку к себе в компаньонки. На самом деле тетушка, будучи родом из мелкопоместных дворян, вышла замуж за магистрата, богатого, но отнюдь не знатного, и теперь надеялась женить сына на представительнице какой-нибудь благородной фамилии, дабы придать семье больший вес. Отец купил сыну чин королевского прокурора в Париже, и желал устроить так, чтобы тот свободно чувствовал себя в обществе титулованных особ. Для обеих сторон это оказалось неожиданной удачей. Свадьбу сыграли быстро.

Тем временем молодой король Людовик XIV вихрем пронесся со своей армией по королевству, образумил взбунтовавшихся жителей Бордо и успокоил западные провинции: Пуату, Мен, Нормандию. Затем он отправился на Восток, в Шампань, чтобы по древней традиции французских королей короноваться в Реймсе.

Реймс!

За бескрайними полями кудрявых виноградников открывается Реймс, священный центр королевства, город-мать и, если верить легенде о том, что Рем, изгнанный, но не убитый Ромулом, стал основателем Реймса, — еще и город-близнец Рима.

И вот под сводами прекрасного готического собора, под разноцветными солнечными бликами от ярких витражей, поднявшись с колен, стоит шестнадцатилетний король. Он снимает с себя одежду и остается в одной шелковой рубашке с глубоким круглым вырезом.

Архиепископ совершает миропомазание короля таинственным благовонием золотистого оттенка — миро. Предание гласит, что в далекие варварские времена на этом самом месте к Святому Реми спустился с неба голубь с таинственной жидкостью, которой и был окрещен языческий король Хлодвиг. После крещения Хлодвиг стал «наихристианнейшим королем», а Франция — «старшей дочерью Церкви». Архиепископ берет из стеклянной колбы специальной золотой иглой крошечное количество волшебного вещества и смешивает его с очищенным маслом. Потом поочередно окропляет им короля: сначала голову, затем грудь, локти, руки, ноги и ступни.

Затем король принимает регалии — различные атрибуты власти, принадлежащей ему безраздельно. Ему вручают золотые шпоры, украшенные голубой эмалью, шпагу в ножнах, эфес которой инкрустирован драгоценными камнями, скипетр — посох из ценных пород дерева шести футов длиной, увенчанный статуэткой Карла Великого, который, в свою очередь, держит в руках скипетр и земной шар. Кроме того, король принимает руку правосудия — отлитый из золота жезл и руку, как говорят, сделанную из зуба нарвала, с двумя пальцами, поднятыми вверх для приговора или защиты. Чистота. Твердость. Таковы реликвии, олицетворяющие королевское правосудие. Все символично. Все служит красоте и искусству.

На безымянный палец левой руки королю надевают кольцо, навеки связывающее его с народом. На нем застегивают тяжелую синюю мантию, отороченную горностаем и усыпанную золотыми лилиями. Затем подносят чашу для причастия.

На его кудрявую голову возложена тяжелая золотая корона с основанием из цветов лилий, от которого отходят четыре пластины, украшенные жемчугом и бриллиантами и соединяющиеся на вершине в цветок лилии с крестом из драгоценных камней. Позже на него наденут другую корону, более легкую, из чеканного золота. Это его собственная корона и она предназначена для торжественных церемоний и праздников, там, где государя будет лицезреть народ.

Затем в сопровождении армии король и его подданные целой процессией направляются в деревню Корбени, что находится между Реймсом и Лаоном, где покоятся мощи Святого Маркула — чудотворца. Здесь король получает от Всевышнего дар излечивать золотушных.

Вновь король Людовик XIV, прекрасный как никогда, под восторженные крики растроганной толпы возвращается в Париж.

Единственным, кто не устал бунтовать, был принц Конде. Стоя во главе испанских войск, он продолжал свою кампанию против французской армии и Тюренна на протяжении еще нескольких лет. Однако Фронда закончилась. Мазарини победил в этой жестокой гражданской войне. Его красная мантия по-прежнему мелькала в коридорах Лувра, а «мазаринады» канули в прошлое. Страна была истощена до предела.

Анжелика знала, что деревня Монтелу практически полностью разрушена. А офицеры квартировали в замке, впрочем, благодаря приказу принца Конде, как полагали де Сансе, военные вели себя на редкость любезно и вежливо по отношению к барону и его семье. В общем, непрошеные гости оставили о себе неплохие воспоминания, хотя и бесцеремонно увели с собой половину мулов. К счастью, несмотря на все неурядицы, благодаря вмешательству Молина, плату за обучение Анжелики отослали в монастырь вовремя.

* * *

Накануне своего семнадцатилетия Анжелика узнала о смерти матери. Девушка долго молилась в часовне, однако не проронила ни слезинки.

Она с трудом сознавала, что больше никогда не увидит родной силуэт в сером платье и черном платке, на который летом надевалась старая, давно вышедшая из моды соломенная шляпа. Будучи всю жизнь преданной хранительницей сада, мадам де Сансе вечно копалась в саду или огороде и, казалось, проявляла больше заботы и ласки по отношению к грушевым деревьям и капусте, чем к многочисленному потомству. Тем не менее, она оставила им бесценный подарок.

В то время как знатные богатые дамы устраивали в парках лабиринты и воздвигали фонтаны, мадам де Сансе вкладывала силы в куда более прозаичное занятие. Фрукты и овощи из ее сада были самыми вкусными в Пуату, и Анжелика с братьями и сестрами не довольствовались дичью и кашами подобно другим, а лакомились салатами и фруктовыми пюре, от которых крепло здоровье и улучшался цвет лица. Впрочем, детьми они мало задумывались о важности подобных благ.

У мадам де Сансе был очень приятный мягкий голос, но чаще всего она оставалась молчаливой. Она воспитывала детей в строгости, стараясь подготовить их к предстоящим тяготам жизни. Видели они ее мало из-за того, что мать была очень скромной, но тогда они этого не сознавали. Все, что она делала, казалось им само собой разумеющимся.

Вечером того дня, когда пришло известие о смерти матери, Анжелика, улегшись в кровать, внезапно с удивительной ясностью осознала, что потеряла ту самую тихую, грустно вздыхающую женщину, которая выносила ее под сердцем.

Эта мысль взволновала девушку, она положила руку на свой упругий подтянутый живот. Возможно ли, чтобы из такого крошечного пространства мог появиться полный жизни человек, или десять человек, один за другим, или даже больше? Затем детей отдают кормилицам, потом отпускают в мир и они решают, например, отправиться в Америку, а потом женятся или умирают. Анжелика подумала о Мадлон. С тех пор как эта всегда бледная и довольно странная девочка родилась на свет, она знала лишь тоску и страх. Она дрожала всем телом, слушая истории кормилицы. Она словно обитала в страшном воображаемом мире, далеком от реальности, из которого ее никто так и не смог вызволить.

«Когда у меня будет ребенок, я ни за что не позволю ему умереть вдали от меня. Я буду любить его! Ах, как я буду любить его! Я буду качать его на руках целыми днями, не отпуская от себя!»

По случаю смерти матери Анжелике дозволили встретиться с братьями, Раймоном и Дени, которые прибыли сообщить ей печальную весть. Как того требовали правила урсулинок, свидание происходило в приемной, где девушка была отгорожена от братьев холодными прутьями решетки.

Дени учился в коллеже. Он подрос и теперь внешне сильно походил на Жослена. Настолько сильно, что Анжелике даже на мгновение показалось, будто она вновь видит старшего брата — таким, каким память сохранила его образ: ученика в черной форме с роговой чернильницей, приколотой к поясу. Она была так потрясена неожиданным сходством, что, поздоровавшись со священником, сопровождавшим брата, уже больше не обращала на него внимания. Пришлось ему представиться.

— Я Раймон, Анжелика. Ты не узнаешь меня?

Слова брата заставили ее смутиться. Монастырь урсулинок отличался крайней строгостью воспитания. Монахини самозабвенно преклонялись перед священниками, и в этом почитании сквозило некое интуитивное повиновение женщин перед мужчинами. Поэтому когда девушка услышала, что брат по-простому обращается к ней на «ты», она немного оробела и опустила глаза. Раймон продолжал улыбаться, глядя на сестру. Очень тактично и деликатно он рассказал ей о горе, постигшем семью, а потом с невиданной простотой и легкостью заговорил о том, что на все воля Божья и детям надлежит смириться с утратой. Что-то новое появилось в его длинном лице с матовой кожей и светлыми горящими глазами.

Он сказал, что отца сильно огорчило известие о том, что за годы пребывания в иезуитском коллеже желание Раймона принять сан не ослабло. А ведь после отъезда Жослена барон надеялся, что хотя бы Раймон унаследует его имя как продолжатель рода, но юноша отказался от наследства в пользу младших братьев и постригся в монахи. Гонтран также разочаровал бедного барона Армана. Он не пожелал ни вступать в армию, ни получать образование. Вместо этого он отправился в Париж учиться, но вот только чему — никто в точности не знал. Оставалось только ждать, пока Дени достигнет тринадцатилетнего возраста, чтобы вернуть роду де Сансе воинскую славу, согласно обычаю знатных семей.