Близкое присутствие Николя усилило колдовское ощущение, завладевшее ею, парализуя ее решимость сдержать обещание, данное Молину. В руках Николя уже не было земляники, но Анжелика продолжала стоять неподвижно.

Таинственным и загадочным голосом, призванным очаровать ее — и Анжелика готова была признать, что у Николя это неплохо получалось, — друг-пастушок ее детства прошептал новость, способную удержать ее навсегда.

— В скале в пещере теперь живет другая колдунья. Она совсем не похожа на первую, но все наши зовут ее Мелюзиной.

Эти слова вернули Анжелику с небес на землю. Она ощутила внезапную боль, как от удара ножом в сердце.

И тут же взяла себя в руки. Он совершил ошибку, напомнив ей о колдунье Мелюзине.

Мелюзина, повешенная в лесу из-за глупости людей… Анжелике вдруг показалось, что Мелюзина зовет ее, но одновременно и запрещает возвращаться.

Вердикт был вынесен. Голос, пришедший издалека, из-за пределов рощи, кричал: «Уходи!»

Она пристально посмотрела на Николя, от разочарования его лицо приняло жесткое выражение.

Нет! Монтелу не может возродиться! Нить давно оборвана. Она сама так решила, еще у Молина. Анжелика закрыла глаза и, откинув голову назад, прислонилась к стволу дерева.

— Послушай, Николя…

— Я слушаю тебя, — ответил он на местном наречии.

Она ощущала на своей щеке его горячее дыхание с запахом сидра. Он стоял очень близко, почти вплотную, и словно окутывал ее теплом своего крепкого тела. Но он не прикасался к ней, и больше того она вдруг заметила, что Николя намеренно держал руки за спиной, чтобы устоять перед соблазном ее схватить и сжать в объятиях. Анжелику поразил его взгляд — страшный, без тени улыбки, в котором читалась мольба, лишенная всякой двусмысленности. Еще никогда Анжелика не ощущала так сильно страсть мужчины, еще никогда так ясно не осознавала, какое желание будит ее красота. Влечение юного пажа в Пуатье было лишь детской игрой, забавой молодого зверька, который проверяет силу своих когтей.

Теперь Анжелика столкнулась совсем с другим — с чем-то могущественным и первобытным, старым, как мир, как земля, как буря. Девушка испугалась. Будь она более опытной, она бы не устояла перед таким зовом плоти. Ее тело трепетало, ноги дрожали, но она все же отпрянула от Николя, как лань от охотника.

Она не представляла, что могло произойти, кроме того, затаенная жестокость во взгляде юноши насторожила ее. Неизвестность, что ее ждала, и неистовая сила, которую она ощущала в молодом человеке, напугали ее.

— Не смотри на меня так, Николя, — произнесла она, силясь придать голосу твердость. — Я хочу тебе сказать…

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — глухо перебил он. — Я читаю это в твоих глазах и в том, как ты вскидываешь голову. Ты мадемуазель де Сансе, а я слуга… И теперь мы не можем даже смотреть друг другу в лицо. Я должен опускать голову! Хорошо, мадемуазель… Да, мадемуазель… А твои глаза смотрят сквозь меня и не видят… Я для тебя как бревно, хуже собаки. Некоторые маркизы в своих замках заставляют лакеев мыть себя, ничего особенного, перед ними можно показаться и голой!.. Ведь лакей — не мужчина, а вещь… вещь, которая служит. Теперь и ты будешь обращаться со мной так же?

— Замолчи.

— Хорошо, я замолчу.

Он тяжело дышал, но с закрытым ртом, словно больное животное.

— Напоследок я тебе скажу, скажу прежде, чем замолчу, — снова начал он, — в моей жизни была только ты. Я понял это, лишь когда ты уехала. Несколько дней я был как сумасшедший. Это правда, я — лентяй и бегаю за девками, мне противно возиться с землей и со скотом. И я, точно неприкаянный, не могу найти себе места, болтаюсь то тут, то там, и сам не знаю, зачем это нужно… Мое место — рядом с тобой. И когда ты вернулась, я не мог больше ждать, не зная, осталась ли ты моей или я тебя потерял. Да, я дерзок и не знаю стыда. Но если бы ты только захотела, ты бы стала моей прямо здесь, в этом маленьком лесу, в нашем лесу, на поросшей мхом земле Монтелу, принадлежащей лишь нам двоим, как раньше! — закричал он.

Испуганные звуком голоса птицы смолкли в ветвях.

— Ты болтаешь вздор, мой бедный Николя, — нежно ответила Анжелика.

— Вовсе нет, — произнес юноша, чья бледность внезапно выступила из-под загара.

Она встряхнула длинными волосами, которые все еще носила распущенными по плечам, и в свою очередь заговорила на местном диалекте тоном, в котором ясно слышалась нотка гнева:

— Как ты хочешь, чтобы я с тобой разговаривала? Хочу я этого или нет, я отныне не вправе выслушивать любовные признания пастуха. Я скоро выйду замуж за графа де Пейрака.

— За графа де Пейрака… — повторил Николя потрясенно.

Он отступил на несколько шагов и молча посмотрел на нее.

— Так то, о чем говорят у нас, правда? — воскликнул ошеломленный парень. — Граф де Пейрак. Вы!.. Вы! Вы выйдете за этого человека?

— Да.

Она не хотела задавать вопросов, она ответила «да», и этого было достаточно. Она на все сейчас отвечала бы только «да», до самого конца лишь одно «да».

Она шла по узкой тропинке к дороге, по пути нервно сбивая хлыстом нежные побеги боярышника, что рос у обочины.

Лошадь и мул дружно паслись на опушке леса. Николя отвязал их. Опустив глаза, он помог Анжелике забраться в седло. Внезапно она схватила шершавую руку слуги, заставив того остановиться.

— Николя, скажи мне, ты знаешь его?

Он поднял на нее глаза, и она увидела в них злую усмешку.

— Да… я видел его… Он много раз приезжал сюда. Этот мужчина так уродлив, что девушки разбегаются, когда он проезжает мимо на черном коне. Он хромой, как дьявол, и такой же страшный. Говорят, в своем замке в Тулузе он завлекает женщин любовными напитками и странными песнями. И те, кого он заманивает, исчезают навсегда либо сходят с ума. О, у вас будет прекрасный супруг, мадемуазель де Сансе!

— Говоришь, он хромой? — повторила Анжелика, чьи руки стали холодными, как лед.

— Да, хромой! ХРОМОЙ! Спросите любого, все вам ответят: Великий Лангедокский Хромой.

Он расхохотался и направился к мулу, нарочито хромая.

Анжелика хлестнула лошадь и пустила ее в галоп. Она мчалась сквозь кусты боярышника, убегая от насмешливого голоса, повторяющего: «ХРОМОЙ! Хромой!..»

* * *

Она уже въезжала во двор Монтелу, когда следовавший за ней всадник пересек подъемный мост. По его потному запыленному лицу и по коротким штанам с кожаными нашивками она тут же определила, что это посыльный.

Сначала никто не мог понять, о чем он спрашивает, так как он произносил слова с таким необычным акцентом, что понадобилось некоторое время, чтобы убедиться, что он все-таки говорит по-французски. Он вынул письмо из маленькой железной коробочки и протянул его подоспевшему барону де Сансе.

— Бог мой, завтра приезжает мессир д’Андижос, — вскричал барон взволнованно.

— Это еще кто такой? — спросила Анжелика.

— Друг господина графа. Мессир д’Андижос должен на тебе жениться…

— Как? И он тоже?

— …по доверенности, Анжелика. Дай мне закончить фразу, дитя мое. Черт возьми, как говаривал ваш дедушка, хотел бы я знать, чему тебя научили монахини, если они даже не сумели внушить тебе должного почтения к отцу. Граф де Пейрак посылает лучшего друга как представителя на первой брачной церемонии, которая состоится здесь, в часовне Монтелу. Второе церковное благословение будет дано в Тулузе. На той церемонии — увы! — твоя семья не сможет присутствовать. Маркиз д’Андижос будет тебя сопровождать до самого Лангедока. Хм, южане — быстрый народ. Я знал, что они уже выехали, но не ждал их так скоро.

— Как я вижу, на мое согласие времени было с избытком, — с горечью прошептала Анжелика.

* * *

На следующий день, незадолго до полудня, двор наполнился скрипом каретных колес, конским ржанием, звонкими криками и быстрым говором. В Монтелу пожаловал сам Юг.

Маркиз д’Андижос, жгучий брюнет, с усами в форме «острия кинжала» и горящим взором носил рингравы из желтого и оранжевого шелка, которые искусно маскировали излишнюю полноту весельчака. Он представил своих спутников. Двое из них, граф де Карбон-Доржерак и юный барон Сербало, должны были стать свидетелями на свадьбе.

Во дворе замка барон де Сансе приказал расставить оловянные кубки и кувшины вина с виноградников Шайе. Гости умирали от жажды. Однако, сделав глоток, маркиз д’Андижос отвернулся и, ловко сплюнув прямо на землю, сказал:

— Во имя святого Паулина! Господин барон, ваши пуатевинские вина обдирают мне язык! Вино, что вы мне подали — кислое до зубовного скрежета. Эй, гасконцы, тащите-ка бочки!

Его бесхитростная простота, певучий акцент и чесночный запах изо рта не только не вызвали неприязни у барона де Сансе, а напротив, очаровали. Он помнил то время, когда даже принцы выражались напрямик и обходились без манер. Так, в Парижском Лувре или в Пуатье, когда барон состоял на службе у Людовика XIII, он видел, как король, шокированный неприличным декольте молодой женщины, взял бокал красного вина и вылил его в то, что он назвал «кропильницей дьявола». И в то время как бедная девушка, вся мокрая, едва не лишилась чувств, отец Вассо, иезуит и духовник королевы, заметил с серьезным выражением лица, что «эта грудь стоит такого глотка», подтвердив тем самым, что даже среди иезуитов встречаются шутники.

— Эту историю знают наизусть! — прошептала малышка Мари-Аньес, локтем толкнув Анжелику.

Однако у будущей невесты не было сил даже улыбаться. Накануне она столько трудилась, пытаясь с тетушкой Пюльшери и кормилицей придать их замку приличный вид, что теперь чувствовала себя совершенно разбитой и словно одеревеневшей. Впрочем, так даже лучше — зато сейчас она не в состоянии даже думать.

Она надела свое самое элегантное платье, сшитое в Пуатье, тоже серого цвета, но с несколькими крошечными голубыми бантами на корсаже: серая уточка среди сеньоров, украшенных разноцветными лентами. Она и не знала, что ее пылающее как налитое яблочко личико, такое нежное с тонкими чертами, которое подчеркивал большой жесткий кружевной воротник, ослепительно само по себе. Все три сеньора то и дело поглядывали на Анжелику с восхищением, скрыть которое пылкие южане не могли. Они осыпали ее комплиментами, но смысла половины из них она не понимала, потому как говорили они очень быстро и с невероятным акцентом, который, казалось, преображал любое заурядное слово, подобно солнечным лучам.

«Неужели я буду слышать такую речь всю оставшуюся жизнь?» — с тоской подумала Анжелика.

Лакеи тем временем вкатили большие бочки, поставили на козлы и тут же принялись их сверлить. Едва сделав отверстие, в него тотчас вставляли деревянный кран; однако струя из бочек вырывалась в этот короткий промежуток и оставляла на полу большие розовые или красновато-золотистые лужи.

— Сент-Эмильон, — объявлял граф де Карбон-Доржерак, который был родом из Бордо, — Сотерн, Медок.

Он объяснил, что дабы не подвергать божественный нектар тряске во время пути, вино поместили на корабль прямо в Бордо в бочках, которые хорошо закрепили в трюме и таким образом доставили до устья Севр-Ньортез. Из красивого порта Маркуса плоскодонки пуатевинских болот, управляемые шестами, направились вверх по реке и ее излучинам, вдоль островков и берегов «Зеленой Венеции», встречая дома и замки, чьи фундаменты утопали в воде, а крыши — в зелени. Радушным хозяевам этих мест оставили подарки из солнечного края, которые осветят новым светом вечный шарм озер. Достигнув Ньора, близкого к цели их плавания, люди, что везли бордоские бочки, соединились с конным караваном из Лангедока под началом д’Андижоса. Словоохотливый и бурно жестикулирующий маркиз продолжил рассказ, объяснив, что на набережной того же Ньора, где происходила выгрузка, он арендовал склад и надлежаще вознаградил сторожа, чтобы оставить часть привезенного на хранение. Отсюда в течение долгих лет барон де Сансе сможет пополнять свои запасы божественными винами, черпая из живительного нектара силу и мужество, чтобы пережить печаль от разлуки с дочерью, увезенной в далекий край.

Так решил граф де Пейрак, пожелавший поддержать будущего тестя в его испытании. Он не знал лучшего лекарства от печали, чем старое доброе вино. И сейчас при виде новобрачной сеньоры с Юга в полной мере осознали степень жертвы, на которую пошла семья невесты, и порадовались предусмотрительности графа, которая позволит им оставить семью девушки в хороших руках — если можно так выразиться — в руках бога Бахуса!

Опьяненные скорее речами, чем напитками, жители Монтелу с осторожностью пробовали столь превозносимые сорта вин.

Однако вскоре Дени и трое младших де Сансе заметно повеселели. Винные пары ударили в голову. Анжелика увидела, что отец смеется и, не стесняясь ветхого белья, распахнул полы старомодного камзола. А сеньоры южане расстегнули короткие куртки без рукавов — весты[80]. Один из них снял парик, чтобы вытереть вспотевший лоб. Все общество прошествовало в большую залу. Анжелика и Пюльшери расстелили скатерть на столе и проворно расставили большие красивые бокалы, которые ловко вынули из наполненных соломой сундуков. В бокалы то и дело подливали жидкость, играющую на свету всеми оттенками красного, золотистого и янтарного.