На этом доводы иссякли, и отец умолк. Анжелика выслушала его очень внимательно. Она несколько раз кивнула головой с одобрительной улыбкой, а потом принялась за сладости. Девочка сдержалась и не стала настаивать на дальнейших рассуждениях по двум причинам: она побоялась, что отец запретит ей читать дома маленькие синие книжечки, а также альманахи — такие красивые, с нарисованными Луной, звездами и Солнцем, а также с разными поговорками, изречениями, легендами и чудесами, где все месяцы года представлялись как вереница повозок, украшенных цветами и привозящими «ворохи чудес».

Кроме того, именно такой несколько наивный ответ барона по поводу протестантов Анжелика и хотела от него услышать. Она была с ним согласна. Все эти причитания и упреки насчет разбитых статуй и оскверненных реликвий их не касались. Было много других более важных вещей в жизни, которыми они могли бы заняться — разводить мулов, например…

Барон сам удивился, как быстро он занял столь четкую позицию, стоило лишь Анжелике спровоцировать его неожиданными вопросами. В сущности, разговаривая с ней, он внезапно осознал, что вся его настороженность и колебания из-за того, что он заключает соглашение с приверженцем протестантской религии, не имеют под собой никаких других серьезных оснований, кроме этих старых воспоминаний о прошлых жестокостях, совершенных во время ужасных религиозных войн последнего столетия. Однако, если присмотреться, братоубийственные войны были богаты на преступления и ужасы как со стороны протестантов, так и католиков.

Анжелика продолжала лакомиться зелеными липкими стебельками. Она вся перепачкалась, но у нее был такой довольный и счастливый вид, что барон не мог сдержать улыбки, глядя на дочь. «Она еще совсем ребенок, — подумал он. — Какое счастье!» Анжелика что-то напевала, рассматривая вершины деревьев. Барон поразился цветом и исключительной прозрачностью ее глаз.

«Они по-настоящему зеленые», — сказал он себе.

Утверждали, что Анжелика его любимица, потому что она была хорошенькой, и что именно из-за этого он часто брал ее с собой на прогулки. В действительности это было не совсем так. Это она сама к нему приходила, даже когда была еще совсем маленькой, и умоляла взять с собой покататься на лошади.

На самом деле она была единственным ребенком в семье, которого интересовало, что скажет он, отец, — был ли это вопрос о мулах или о вечных денежных заботах. Она всегда старалась его понять.

«По крайней мере, она понимает то, что я ей объясняю, несмотря на юный возраст», — думал барон, наблюдая, как дочь, напевающая какую-то мелодию, танцует, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге.

Если сделка с Молином удастся, он отправит ее в монастырь. Конечно, ему будет ее не хватать, но зато дочь получит достойное образование.

Анжелику тоже вполне удовлетворил разговор с отцом о протестантах. Она уже давно хотела узнать его мнение обо всем этом, и вот теперь, когда беседа состоялась, девочка успокоилась.

Отцу будет выгодно сотрудничество с Молином. Управляющий владениями Плесси-Бельер много знал и производил впечатление человека, который хорошо разбирается в том, о чем думает каждый — богатый и бедный, католик и протестант, дворянин и крестьянин. Хозяин края, вот кто он был.

Не показывая этого, он также был хозяином и этих ветреных сеньоров, которым служил, этих «ненормальных» из Парижа, этих заносчивых Плесси-Бельер, которые столь редко наведывались в свой сказочно-прекрасный белый замок, отражающийся в пруду с кувшинками.

Глава 5

Деревенская свадьба. — Чудо в пещере колдуньи

В МАЕ парни Монтелу украшали шляпы зелеными колосками, а девушки вплетали в волосы цветки льна, и все вместе шли танцевать вокруг дольменов — огромных, плоских как стол, каменных плит, которые остались на полях Пуату с доисторических времен. На обратном пути, уже парами, неторопливо разбредались они по лугам и подлескам, наполненным благоуханием ландышей.

В июне папаша Солье выдавал замуж дочь и устраивал грандиозный праздник. Он был единственным крестьянином, на которого, как и на самого барона де Сансе, работали только издольщики. Солье был весьма зажиточен, да к тому же владел деревенской таверной.

Маленькую церквушку в романском стиле украсили цветами и огромными, толщиной с кулак, свечами. Месье барон собственноручно подвел невесту к алтарю. Свадебный пир, продолжавшийся много часов, изобиловал черной и белой кровяной колбасой, андуетами[36], сосисками и сырами. Щедро угощали также и вином.

Встав из-за стола, все местные дамы отправились, согласно обычаю, преподносить новобрачной подарки.

Она сидела в своем новом доме, на скамье перед большим столом, где уже громоздилась разнообразная фаянсовая и оловянная посуда, простыни, скатерти, а также котлы из меди и чугуна. Круглое и немного грубоватое лицо молодой женщины под огромным венком из ромашек сияло от удовольствия.

Мадам де Сансе чувствовала себя немного неловко из-за своего скромного подарка — всего несколько тарелок из прекрасного фаянса, которые она специально хранила для подобных случаев. Анжелика внезапно подумала: в Монтелу они ели из простых крестьянских мисок. Эта нелепость одновременно рассердила и ранила Анжелику — люди такие странные! Стоило ли сомневаться, что и эта крестьянка тоже не будет пользоваться такими прекрасными тарелками, а скорее тщательно уложит их в сундук и будет продолжать есть из своей миски? Вот и в Плесси — такое множество восхитительных предметов было забыто и похоронено, как в могиле!

Анжелика нахмурилась и едва лишь коснулась губами щеки новобрачной.

Парни между тем собрались вокруг большой супружеской кровати, забавляясь и отпуская игривые шуточки.

— Ах, моя красавица, — воскликнул один из них, — глядя на вас — тебя и твоего суженого — сразу пропадают всякие сомнения в том, что на рассвете для восстановления сил вам понадобится шодо[37]!

— Мама, — спросила Анжелика, выходя из дома, — а зачем нужен этот шодо и почему о нем всегда говорят на свадьбах?

— Для деревенских жителей подавать новобрачным этот напиток такой же обычай, как и делать подарки или танцевать, — уклончиво ответила мадам де Сансе.

Но объяснение матери не удовлетворило девочку, и она пообещала себе обязательно дождаться рассвета и разузнать тайну загадочного напитка.

На деревенской площади под большим вязом пока еще никто не танцевал. Мужчины по-прежнему сидели за столами, расставленными на возвышении прямо под открытым небом.

Вдруг Анжелика услышала рыдания своей старшей сестры Ортанс — она хотела возвратиться в замок, поскольку стыдилась своего слишком простого заштопанного платья.

— Ох! — воскликнула Анжелика. — Ты слишком усложняешь себе жизнь из-за таких пустяков, моя бедная сестра! Разве я жалуюсь на свое платье, хотя оно мне слишком тесно и коротко? А мои башмаки — они мне так малы, что в них больно ходить! Но вместо того чтобы хныкать, я захватила с собой сабо и надену их, когда начнутся танцы. Я решила повеселиться вволю!

Но Ортанс продолжала реветь и настаивать на своем, жалуясь, что ей жарко и что она плохо себя чувствует. Мадам де Сансе подошла к мужу, сидевшему среди почетных гостей, и предупредила его, что уходит, но оставляет Анжелику с ним. Девочка присела отдохнуть на минутку около отца. Она несколько переусердствовала, отдавая дань свадебным яствам, и теперь ей хотелось спать.

Вокруг них сидели кюре, синдик, школьный учитель (при случае он мог быть и певчим, и хирургом-цирюльником, и звонарем) и несколько фермеров, которых называли «землепашцами». Они владели плугами с воловьими упряжками, а для работы на них нанимали поденщиков. Можно сказать, эта небольшая группа составляла деревенскую «аристократию». К ней принадлежал и Артэм Калло, землемер из соседнего поселка, приехавший ненадолго для того, чтобы помочь в осушении близлежащего болота. Он производил впечатление ученого иностранца, хотя был родом всего лишь из Лимузена. Наконец, здесь же восседал отец невесты, сам Поль Солье, владевший множеством крупного рогатого скота, лошадей и ослов. Этот тучный крестьянин из Пуату был самым влиятельным среди этих мелких фермеров, и хотя месье Арман де Сансе был его «господином», Солье определенно был куда богаче, чем сам барон.

Глядя на нахмуренный лоб отца, Анжелика без труда угадала его мысли. «Вот еще одно свидетельство упадка дворянства», — должно быть, с грустью думал он.

* * *

Постепенно на площади вокруг большого вяза становилось все оживленнее. Два человека, каждый неся в руках нечто, похожее на белые надутые мешки, поднялись на подмостки. Это были волынщики, к ним присоединился и музыкант со свирелью.

— Начинаются танцы! — воскликнула Анжелика и помчалась к дому синдика, где она оставила свои сабо.

Отец смотрел, как она возвращается вприпрыжку, хлопая в ладоши в такт воображаемой музыке танцев и хороводов, которые должны были вот-вот начаться. Ее волосы цвета темного золота подпрыгивали на плечах. Возможно, из-за слишком короткого и узкого платья дочери, барон вдруг увидел, как сильно она развилась за несколько последних месяцев. Его девочке, которая всегда казалась ему такой маленькой и хрупкой, теперь было двенадцать лет: ее плечи стали шире, а под поношенным корсажем саржевого платья уже угадывались очертания груди. Горячая кровь прорывалась свежим румянцем на ее золотистых от загара щеках, а смеющиеся губы, приоткрытые и влажные, обнажали маленькие безупречные зубки.

Как и большинство деревенских девушек, она украсила вырез корсажа букетом желтых и сиреневых примул.

Все мужчины, сидевшие рядом с бароном, также были поражены этим видением, полным очарования и свежести.

— Ваша дочь становится настоящей красавицей, — заметил папаша Солье с заискивающей улыбкой и многозначительно посмотрел на своих соседей.

К гордости барона прибавилась тень беспокойства.

«Она стала слишком взрослой, и ей не годится водиться с этим мужланами, — решил он. — Это ее, а не Ортанс, нужно отправить в монастырь, и как можно скорее…»

Анжелика, даже не подозревая о вызванных ею взглядах и размышлениях, беззаботно смешалась с толпой молодых парней и девушек, которые со всех сторон сбегались на площадь целыми ватагами или по парам. Вдруг она едва не столкнулась с подростком, которого сразу даже не узнала, настолько хорошо он был одет.

— Валентин, друг мой! — воскликнула она на местном наречии, которое знала в совершенстве. — Какой же ты нарядный, дорогой!

Костюм сына мельника, без сомнения, пошитый в городе, был из серого сукна настолько отменного качества, что фалды редингота казались накрахмаленными. Редингот и жилет были украшены несколькими рядами маленьких сверкающих золотом пуговиц, а туфли и фетровая шляпа — металлическими пряжками и голубыми атласными лентами, такими же, как и подвязки для чулок. Молодой человек выглядел в своем наряде довольно нелепо, да и не к месту, но его раскрасневшаяся физиономия так и сияла от удовольствия. Анжелика, не видевшая Валентина уже несколько месяцев, с тех пор как он с отцом отправился в город, сейчас даже оробела, заметив, что едва достает ему до плеча. Чтобы преодолеть свое смущение, она схватила его за руку.

— Пойдем танцевать!

— Нет, нет! — запротестовал он. — Я не хочу испортить мой красивый костюм. Я лучше пойду выпью с мужчинами, — добавил он самодовольно, направляясь к группе почетных лиц, к которым только что присоединился его отец.

— Пойдем танцевать! — закричал один из мальчиков, хватая Анжелику за талию.

Это был Николя. Его темные, как зрелые каштаны, глаза были полны радости.

Они повернулись лицом к лицу и начали притопывать в такт пронзительным и однообразным звукам волынок и свирели. Природное чувство ритма придавало чрезвычайную гармонию этим, на первый взгляд, грубым и однообразным танцам. Наряду с волынками и свирелью, глухой стук сабо, одновременно ударяющих о землю с абсолютной синхронностью, был чуть ли не главным музыкальным инструментом, а удивительная слаженность, с которой каждый танцор исполнял замысловатые па, придавали этому деревенскому балету прелесть совершенства.

Наступил вечер, и приятная прохлада остудила потные лица танцующих. Увлеченная энергией танца, Анжелика почувствовала себя счастливой, свободной от грустных мыслей.

Кавалеры сменялись один за другим, и в их блестящих, смеющихся глазах она читала нечто такое, что ее не только вдохновляло, но и немного волновало.

Поднявшаяся от ног танцующих пыль казалась розовой в лучах заходящего солнца. У музыканта, игравшего на свирели, щеки были похожи на два мяча, а глаза вылезали из орбит — от усердия, с которым он дул в свой инструмент. Наконец он остановился, переводя дух, а затем направился к столам, уставленным кувшинами, чтобы освежиться.