— О чем вы думаете, отец? — спросила Анжелика, присаживаясь рядом с бароном, лицо которого оставалось хмурым.

Она была разгоряченной и запыхавшейся после танцев. Заметив это, он почти возмутился из-за того, что дочь может быть беззаботной и счастливой, в то время как его самого одолевает такое множество забот, что он даже не способен, как прежде, наслаждаться деревенским праздником.

— О налогах, — ответил он, мрачно глядя на своего собеседника. Это был не кто иной, как сержант Корн, чиновник Палаты податей и налогов, которого люди барона не раз крепко колотили на пороге замка Монтелу.

Анжелика запротестовала:

— Нехорошо думать о налогах, в то время как все танцуют и веселятся! Разве наши крестьяне сейчас думают о них? А ведь им платить гораздо тяжелее, чем нам. Не так ли, месье Корн? — выпалила она весело через стол. — Не правда ли, в такой день никто не должен думать о налогах, даже вы?..

Ее слова вызвали взрыв смеха. Начинали петь, и папаша Солье затянул «Сборщик налогов совсем заклевал» — песню, которую сержант Корн соблаговолил выслушать с добродушной улыбкой. Но скоро должна была подойти очередь для менее невинных песенок, которые охотно распевали на деревенских свадьбах, и Арман де Сансе, все более и более беспокоясь о поведении дочери, пившей вино рюмку за рюмкой, решил, что пора уходить.

Он сказал Анжелике, что нужно прощаться и что она должна следовать за ним, так как они возвращаются в замок. Раймон и малыши в сопровождении кормилицы давно уже ушли. Только старший сын Жослен задерживался, обнимая за талию одну из самых хорошеньких деревенских девушек. Барон воздержался от того, чтобы читать ему нотации. Он был доволен, что худой и бледный школяр под влиянием природных инстинктов приобретает более здоровый цвет лица и более здоровые желания. В его возрасте он сам давно уже кувыркался на сене с крепкой пастушкой из соседней деревни. Кто знает? Возможно, развлечения такого сорта удержат старшего сына дома?

Уверенный, что Анжелика следует за ним, барон стал по очереди прощаться со всеми присутствующими.

Но у его дочери были другие планы.

Уже несколько часов она ломала себе голову над придумыванием какой-нибудь уловки, чтобы остаться до восхода солнца и присутствовать на церемонии шодо. Не теряя времени и пользуясь суматохой, она выскользнула из толпы. Затем, взяв в руки сабо, она побежала к околице деревни, все обитатели которой, даже старушки, ушли повеселиться на деревенской свадьбе. Анжелика разглядела у стены сарая приставную лестницу, проворно вскарабкалась по ней и обнаружила наверху мягкое душистое сено.

Вино и усталость от танцев заставляли ее зевать.

«Я посплю, — подумала она. — Когда проснусь, останется время для того, чтобы успеть на церемонию шодо».

Ее глаза закрылись, и она уснула глубоким сном.

* * *

Она проснулась с приятным ощущением счастья и блаженства. Темнота внутри сарая была плотной и душной. Была еще ночь, где-то вдалеке слышался шум голосов крестьян на празднике.

Анжелика не очень хорошо понимала, что происходит. Ее тело было охвачено приятной истомой, ей хотелось вытянуться и застонать. Внезапно она почувствовала чью-то руку, которая медленно проводила по ее груди, затем опускалась вдоль тела, касалась ног. Отрывистое и горячее дыхание обжигало ей щеку. Пальцы ее протянутой руки наткнулись на жесткую ткань.

— Это ты, Валентин? — прошептала она.

Он не ответил, а только придвинулся ближе.

Винные пары и легкое головокружение от темноты затуманивали мысли Анжелики. Ей не было страшно. Это был Валентин, она узнала его по тяжелому дыханию, по запаху, а также по шероховатости изрезанных камышами и болотными травами рук, прикосновение которых к коже заставляло ее вздрагивать, как от холода.

— Ты больше не боишься испортить свой красивый костюм? — прошептала она с наивностью, которая была не лишена бессознательного лукавства.

Он пробормотал что-то и прижался лбом к нежной шейке девочки.

— Ты хорошо пахнешь, — выдохнул он. — Ты хорошо пахнешь, как цветок дягиля.

Он попытался ее поцеловать, но ей не понравился его влажный рот, разыскивающий ее губы, и она его оттолкнула. Тогда он схватил ее сильнее, почти навалившись на нее. Эта внезапная грубость окончательно пробудила Анжелику и прояснила сознание. Она начала отбиваться, пытаясь высвободиться. Но Валентин, сопя, продолжал крепко держать ее. Тогда, взбешенная, она ударила его кулаком прямо в лицо и завопила:

— Отпусти меня, деревенщина! Отпусти сейчас же!

Наконец он разжал руки, и она, соскользнув со стога сена, спустилась на землю по приставной лестнице сарая. Анжелика была не только очень сердита, но и очень огорчена, сама не зная почему… Снаружи доносились крики. Веселые пронзающие мрак ночи огоньки мелькали то тут, то там, постепенно приближаясь к Анжелике.

«Фарандола!..»

Держась за руки, девушки и парни проносились рядом с Анжеликой, и она оказалась вовлеченной в их поток. В зыбком свете зарождающегося дня фарандола пронизывала улицы, преодолевала барьеры, перекатывалась по полям. Ее участники, охмелевшие от вина и сидра, постоянно спотыкались, валились на землю и друг на друга и хохотали. Перепрыгнув через опрокинутые столы и скамьи, фарандола возвратилась на площадь. Факелы погасли.

— Шодо! Шодо! — настойчиво требовали голоса. Начали колотить в дверь синдика, ушедшего спать.

— Проснись, папаша! Мы собираемся подбодрить новобрачных!

Анжелика, которой удалось наконец вырваться из цепочки фарандолы, увидела, как приближается необычный кортеж.

Впереди шли два забавных персонажа, одетые в пестрые лохмотья с бубенчиками, напоминавшие старинных королевских шутов, затем — два молодых человека, несущие на плечах палку с огромным котлом. Сопровождавшие их приятели несли кувшины с вином и стаканы. Довольно многочисленная толпа жителей деревни, которые еще держались на ногах, следовала за ними.

Без лишних церемоний они ввалились в дом новобрачных.

Анжелика нашла их очень милыми, лежавшими бок о бок в большой постели. Молодая женщина была пунцовой от смущения. Однако оба они безропотно стали пить преподнесенное им горячее вино, смешанное с пряностями. Вдруг один из парней, более пьяный, чем другие, захотел приподнять покрывало, которым целомудренно прикрывались молодые. Муж ударил его кулаком. Последовала драка, в ходе которой слышны были крики бедной новобрачной, цепляющейся за покрывало. Со всех сторон Анжелику толкали разъяренные дерущиеся мужчины, она задыхалась от запахов вина и плохо вымытых тел, ее едва не повалили на землю и не затоптали. Вовремя подоспевший Николя помог ей освободиться и вытащил ее из дома.

— Уф! — выдохнула она, когда, наконец, оказалась на свежем воздухе. — Вся эта ваша история с шодо такая странная! Скажи, Николя, почему новобрачным приносят горячее вино?

— Ну знаешь ли, голубушка! Надо же их подбодрить хорошенько после брачной ночи!

— Разве это столь утомительно?

— Так говорят…

Внезапно он рассмеялся. Его глаза блестели, завитки черных волос падали на загорелый лоб. Она увидела, что он был так же пьян, как другие. Вдруг он протянул руки и, пошатываясь, приблизился к ней.

— Анжелика, ты такая миленькая, ты знаешь, когда ты говоришь так… Ты такая милая, Анжелика…

Он обнял ее за шею. Ни слова не говоря, она высвободилась и ушла.

Над опустевшей деревенской площадью вставало солнце. Праздник закончился. Неуверенным шагом Анжелика шла по дороге к замку и горестно размышляла:

— Ну вот, вслед за Валентином и Николя повел себя так странно!

Неужели же она в одночасье потеряла их обоих? Ей казалось, что детство умерло, и при мысли о том, что она не возвратится больше на болота или в лес со своими старыми приятелями, ей захотелось плакать.

Именно такой — пошатывающейся от усталости, в разорванном платье, с волосами полными соломы, — встретили Анжелику отправившиеся на ее поиски барон де Сансе и старый Гийом.

— Mein Gott![38] — воскликнул, останавливаясь, пораженный Гийом.

— Откуда вы идете? — спросил Анжелику барон.

Но видя, что она не в силах отвечать, старый солдат поднял ее на руки и понес домой.

Озабоченный Арман де Сансе сказал себе, что просто абсолютно необходимо найти средства для того, чтобы отправить как можно скорее его вторую дочь в монастырь. Он еще не принял никакого решения по поводу предложения Молина. Он все еще надеялся, что получит полагающуюся ему по праву помощь из другого источника.

* * *

Анжелика пришла в себя на следующий день, проспав около суток.

Почувствовав себя вполне отдохнувшей, она больше ни о чем не жалела, но где-то в глубине души осталась обида. Анжелика подумала о том, что поссорилась с Валентином, а возможно также и с Николя, и что «мужчины» так глупы! Кроме того, нельзя было не признать, что ничего подобного не случилось бы, если бы она послушалась отца и ушла с праздника вместе с ним. Впервые Анжелика допустила, что иногда полезно слушать взрослых, и пообещала себе стать более благоразумной.

Одеваясь, она внимательно рассмотрела свою грудь. Девочка сильно выросла за этот год, и ее груди начинали вырисовываться под платьем. «Вскоре у меня будет грудь, как у Нанетт», — подумала она, не зная гордиться ли ей этим или пугаться. Ее удивляли все эти превращения, и, вдобавок ко всему, ее не покидало чувство утраты чего-то очень важного. Ее свободная и беззаботная жизнь была под угрозой. Она стояла на пороге другого мира, о котором еще ничего не знала.

«Пюльшери недавно сказала, что я скоро стану девушкой. Боюсь, это будет ужасно скучно», — подумала она обеспокоенно.

Стук копыт лошади заставил ее подойти к окну. Анжелика увидела, как отец уезжал со двора, но не осмелилась попросить его сопровождать. «Он, конечно же, едет к Молину, — подумала она. — Как было бы хорошо, если бы эти нескончаемые проблемы с деньгами прекратились, если бы не нужно было больше ждать помощи короля. Ортанс смогла бы одеваться надлежащим образом и найти жениха из хорошей семьи вместо того, чтобы изображать из себя хозяйку дома. И Жослен смог бы пойти в армию вместо того, чтобы носиться как дьявол с сыновьями барона Шайе. О, как я ненавижу этих неотесанных мальчишек, к которым он ездит и которые, когда приходят сюда, так больно щиплют меня, что после этого на коже целую неделю остаются синяки! И отец был бы счастлив. Он мог бы целыми днями любоваться своими мулами…»

Так мечтала маленькая девочка, не подозревая о тех изменениях, которые принесет этот новый визит к управляющему Молину. Конечно, она не сомневалась в том, что отец собирался принять ссуду, необходимую для постройки конного завода. Но по непроницаемому и напряженному лицу матери она поняла, что та торжественно пообещала хранить тайну сделки в строжайшем секрете, дабы соседи-дворяне не могли обвинить их в том, что, принимая помощь из рук ростовщика, они умаляют дворянское звание. Хорошо зная мэтра Молина, Анжелика также догадывалась о том, что тот настойчиво предлагал господину де Сансе принять двадцать тысяч ливров дополнительно, как личную ссуду, и о том, что барон остался непреклонным, так как больше не заговаривали об отъезде дочерей в монастырь.

Тем не менее произошли некоторые перемены, предвещавшие барону успех в деле выведения мулов.

* * *

Крестьяне приходили в замок Монтелу и приводили кто ослицу, кто жеребца. Барон проверял зубы и копыта животных, интересовался их родословной, но покупать не торопился.

Он выжидал: через три недели открывалась ярмарка в Фонтене-Ле-Конт, на которую он собирался поехать. Выбор животных там будет наверняка и побольше, и получше. Казалось, у него было много денег, потому что он собрал жителей Монтелу и сказал, что у него есть работа для всех и что нужно будет выбрать в окрестностях дровосеков, столяров, плотников, резчиков по камню и каменщиков.

Вскоре вид конюшен за замком изменился. Дополнительные луга были заняты под пастбища. Старый Гийом забросил свою самую важную обязанность — наблюдение за садом и двором замка и изображал из себя распорядителя работ. Занимаясь этим, он помолодел на глазах и почти перестал хромать.

— Когда и в эпоху римлян, и во времена Карла Великого солдаты только и делали, что прокладывали дороги и строили, было меньше горя в этом мире, — говорил наемник всем, кто был готов его слушать.

— Если вы хотите знать мое мнение, то эти солдаты умели куда лучше разрушать, чем строить! — заметила кормилица.

— Варвары или неверующие солдаты, да, те были хороши только для того, чтобы убивать или грабить. Но были и другие, которые стремились только к миру, — отвечал немец, не замечая иронии.