Анна Голон - Анжелика Маркиза Ангелов

— Кто… кто… кто… — залепетал маркиз дю Плесси, но вдруг замолчал.

— Надо же, какие странные слова, — выдавил наконец принц, который с трудом держал себя в руках. — Эта юная особа не привыкла находиться в высшем обществе. Она все еще не выросла из сказок кормилицы…

«Еще секунда, и он будет смеяться надо мной, а потом меня с позором выгонят, обещая хорошую порку», — со страхом подумала Анжелика.

Она наклонилась немного вперед, глядя на край стола.

— Говорят, сеньор Экзили лучший знаток ядов в королевстве.

Этот новый камень, брошенный в воду, привел к настоящей буре. Тут и там слышался испуганный шепот.

— Ах, эта девочка одержима дьяволом! — воскликнула мадам дю Плесси, в ярости кусая свой кружевной платок. — Она уже во второй раз позорит меня. Сначала она держится словно кукла с зелеными глазками, а потом вдруг открывает рот и говорит ужасные вещи!

— Ужасные! Почему же ужасные? — мягко возразил принц, не сводя глаз с Анжелики. — Ужасными они были бы, если бы она говорила правду. А это всего лишь вымыслы девчонки, которая не умеет держать язык за зубами.

— Я замолчу, когда сочту нужным, — резко ответила Анжелика.

— И когда же вы сочтете это нужным, мадемуазель?

— Когда вы перестанете оскорблять моего отца и предоставите ему те скромные льготы, о которых он просит.

Лицо принца Конде внезапно потемнело. Скандал достиг апогея. Люди в глубине залы вставали на стулья, чтобы лучше видеть героев спектакля.

— Черт побери! Черт побери!.. — задыхался принц.

Неожиданно он поднялся, вытянув руку, словно призывая свою армию атаковать испанские окопы, и указал на Анжелику.

— Идите за мной! — прогремел он.

«Он меня сейчас убьет», — решила Анжелика. Вид этого огромного сеньора вызывал у нее дрожь испуга, но в какой-то степени девочка была даже польщена.

Итак, она последовала за ним, маленькая серая уточка, за огромной, украшенной бантами птицей.

Она заметила, что он носит чуть ниже колен накрахмаленные кружевные воланы, а поверх коротких штанов — нечто похожее на короткую юбку с невероятным количеством нашивок. Никогда в жизни она не видела, чтобы мужчина был так экстравагантно одет. Однако она любовалась его походкой, тем, как грациозно он переставляет ноги, обутые в туфли с выгнутыми каблуками.

— Теперь мы одни, — сказал Конде, резко обернувшись. — Мадемуазель, я бы не хотел с вами ссориться, но вы должны ответить на мои вопросы.

Эта неожиданно вкрадчивая мягкая интонация напугала Анжелику больше, чем любая вспышка гнева. Она оказалась в пустом будуаре, наедине с могущественным человеком, чьи интриги потрясли ее. Она поняла, что уже запуталась в них и увязла как муха в паутине. Анжелика сделала шаг назад и пролепетала что-то бессвязное, прикинувшись деревенской дурочкой.

— Я не хотела сказать ничего плохого.

— Зачем же вы нанесли мне оскорбление за столом дяди, которого уважаете?

Она поняла, в чем принц хочет, чтобы она призналась. Анжелика заколебалась, взвешивая все «за» и «против». Учитывая все, что она уже произнесла, полное отрицание вызвало бы недоверие.

— Я ничего не выдумала… Я только повторила то, что мне сказали, — прошептала она, — что сеньор Экзили настоящий мастер по изготовлению ядов… А про короля — это я выдумала. Мне не стоило говорить таких глупостей, но я была в гневе.

Она теребила неуклюже пояс платья в руках.

— Кто вам сказал эти глупости?

Анжелика напрягла все свое воображение.

— Один… один паж. Я не знаю его имени.

Тогда принц подвел ее к входу в зал. Анжелика указала на того самого пажа, который посмеялся над ней.

— Черт бы подрал этих мальчишек, подслушивающих под дверью, — пробурчал принц. — Как вас зовут, мадемуазель?

— Анжелика де Сансе.

— Послушайте, что я вам скажу, мадемуазель де Сансе. Повторять по делу и без дела слова, не вполне понятные девочке вашего возраста, очень нехорошо. Подобное поведение может повредить и вам, и вашей семье. На этот раз я сделаю вид, что ничего не произошло. Я даже попытаюсь вникнуть в дело вашего отца и посмотрю, нельзя ли чем-нибудь ему помочь. Но какова гарантия, что взамен вы будете молчать?

Она подняла на него свои зеленые глаза.

— Я умею молчать, когда мне делают добро, так же хорошо, как говорить, когда меня оскорбляют.

— Черт побери, я уже предвижу, что, когда вы станете женщиной, мужчины согласны будут умирать за вашу благосклонность, — сказал принц.

Его лицо озарила лукавая улыбка. Он, кажется, не подозревал, что девочка может знать больше того, о чем рассказала. Конде был слишком импульсивным и ветреным, чтобы разбираться в хитросплетениях человеческого поведения. Первоначальное смятение прошло, и он решил, что это не более чем сплетни.

Принц привык к лести, к тому же был падок на женскую красоту, поэтому шарм юной Анжелики весьма способствовал смирению его гнева. Анжелика изо всех сил старалась смотреть на него с искренним восхищением.

— Я бы хотела у вас кое о чем спросить, — сказала она, изображая глубокую наивность.

— О чем же?

— Зачем вы носите эту юбочку?

— Юбочку? Дитя мое, это рейнграф[66]. Не правда ли, он придает особую изысканность наряду? Рейнграф прикрывает некрасивые короткие панталоны, которые подходят лишь для верховой езды. Рейнграф можно украшать лентами и нашивками. К тому же это просто удобно. Вы такого, наверное, никогда не видели у себя в деревне?

— Нет. А эти большие воланы, что висят у вас под коленями?

— Такой волан называется «канон». Он подчеркивает изгиб икры.

— Действительно, — подтвердила Анжелика, — все это просто великолепно. Я никогда раньше не видела такого красивого наряда!

— Ах! Поговорите с женщиной о нарядах, и вы успокоите самую опасную фурию, — сказал принц, довольный произведенным на девочку впечатлением. — Однако мне надо возвращаться к гостям. Обещаете ли вы мне быть благоразумной?

— Конечно, месье, — ответила Анжелика с ласковой улыбкой, обнажающей ее перламутровые зубки.

Принц Конде вернулся в зал, отвечая на взволнованные возгласы успокаивающими жестами.

— Ешьте, ешьте, друзья мои. Слишком много шума из ничего. Наша маленькая дерзкая девочка сейчас извинится.

Анжелика опустила голову перед мадам дю Плесси.

— Я прошу у вас прощения, мадам, и разрешения удалиться.

Мадам дю Плесси была не в силах ответить и молча указала на дверь. Раздались подавляемые смешки.

Однако перед дверью разгорался новый конфликт.

— Моя дочь, где моя дочь? — громко вопрошал барон Арман.

— Господин барон желает осведомиться о своей дочери, — насмешливо объявил лакей.

В кругу элегантных гостей и слуг в ливреях несчастный дворянин был похож на толстого черного шмеля. Анжелика подбежала к нему.

— Анжелика, — вздохнул он, — ты меня с ума сведешь. Вот уже больше трех часов как я ищу тебя — ночью — между Сансе, домом Молина и Плесси. Ну и денек, дитя мое! Ну и денек!

— Пошли, папа, пошли скорее, прошу тебя, — сказала она.

Они были уже на крыльце, когда раздался голос маркиза дю Плесси:

— Минутку, дорогой кузен. Принц хотел бы с вами поговорить насчет таможенных прав, о которых вы мне рассказывали…

Конец фразы Анжелика не услышала, потому что барон тут же развернулся и мужчины удалились.

Анжелика села на последнюю ступеньку крыльца и стала ждать отца. Вдруг она почувствовала себя опустошенной, свободной от всяких мыслей и желаний. К девочке подбежал маленький белый гриффон и принялся ее обнюхивать. Она машинально погладила его.

Вскоре вернулся барон де Сансе. Он крепко ухватил Анжелику за руку.

— Я боялся, что ты опять куда-нибудь исчезнешь. В тебе словно черт сидит. Принц Конде наговорил таких странных комплиментов о тебе, что я не знал, следует ли мне извиниться за то, что ты появилась на свет.

Позже, когда они медленно ехали по дороге в темноте, барон де Сансе снова заговорил, покачав головой:

— Я совершенно не понимаю этих людей. Они слушают меня со смехом. Маркиз, с цифрами в руках, доказывает мне, насколько его финансовая ситуация более плачевна, нежели моя. Меня отпускают восвояси, даже не предложив стакан вина, чтобы утолить жажду после столь долгой беседы. Потом вдруг догоняют и обещают исполнить все, о чем я прошу. Монсеньор сказал, что я буду освобожден от таможенных налогов уже в следующем месяце.

— Тем лучше, папа, — прошептала Анжелика.

В тишине ночи послышалось пение жаб, которое предупреждало путников о близости болот. Было ясно, что они уже почти добрались до своего старого замка Монтелу. Внезапно Анжелика почувствовала острое желание заплакать.

— Думаешь, мадам дю Плесси сделает тебя своей фрейлиной? — спросил барон.

— О нет, я так не думаю, — ответила Анжелика удовлетворенно.

ОТ ПОЕЗДКИ в Пуатье, которую совершил их маленький караван, у Анжелики остались только воспоминания о тряске, которые не были приятными. В очень старую карету, специально починенную по этому случаю, была запряжена пара мулов, и Анжелика заняла в ней место рядом с Ортанс и Мадлон. Раймон и Гонтран ехали верхом на прекрасных лошадях, которых им только что подарил отец. Он сказал, что у иезуитов есть специальные конюшни для лошадей молодых господ.

Два тяжеловоза завершали караван. На одном из них ехал Гийом, который должен был сопровождать юных хозяев. В стране ходили слухи о приближающейся войне. Поговаривали о том, что герцог де Ларошфуко поднимает жителей Пуату в поддержку принца Конде, и, чтобы прокормить армию, он возьмет половину годового урожая. Если где-то произносили слово «армия», то люди сразу думали, что стоит ожидать худшего: бедности, голода и того, что на дорогах станет больше разбойников и бродяг. Именно поэтому Гийом и ехал вместе с ними, упираясь пикой в стремя и прицепив с другого бока свою старую саблю.

Путешествие, однако, прошло спокойно. Только один раз, проезжая через лес, путники заметили несколько странных фигур, мелькавших среди деревьев, но то ли пика старого солдата, то ли убогий вид кареты отбили у грабителей всякий интерес.

На ночь путешественники остановились в трактире, который стоял в зловещем месте, на перекрестке дорог, и был окружен лесом, откуда доносилось лишь завывание ветра. Хозяин подал им на ужин сыр и горячую воду, которую он называл бульоном. Свет тонкой сальной свечи освещал их ужин.

— Все трактирщики сговариваются с грабителями, — сказал Раймон своим перепуганным сестрам. — Именно на таких постоялых дворах, которые стоят на краю дороги, и совершается большинство убийств. Во время нашей последней поездки мы ночевали на постоялом дворе, где меньше чем за месяц до нас остановился какой-то богатый ростовщик, вся вина которого состояла лишь в том, что он путешествовал один.

Посчитав, что он рассуждает довольно глупо, Раймон добавил:

— Эти преступления, совершаемые крестьянами, являются следствием тех беспорядков, которые происходят при дворе. Больше никто не испытывает страха перед Богом.

Периодически доносился топот копыт со стороны дороги, покрытой корочкой льда, но повозки останавливались редко.

Путешественники предпочитали искать гостеприимства в замках, а не ночевать в одинокой гостинице, где рисковали тем, что их, по меньшей мере, ограбят.

В большом зале сидели несколько завсегдатаев, торговец-еврей и четверо посыльных. Они курили длинные трубки и пили почти черное вино.

Когда наши путники отправились спать, то обнаружили в номере всего одну кровать. Правда, она была настолько широкой, что все пятеро легко на ней поместились: три девочки — в изголовье кровати, а мальчики в ногах. Старый Гийом лег спать перед дверью, а слуга отправился к лошадям в конюшню.

Следующие дни оказались не менее трудными: дорога была вся в рытвинах, ямах и кочках, трех сестер подбрасывало и трясло в карете как мешки с орехами, они были полностью разбиты. Попадались части старой римской дороги, вымощенной большими плитами, но в основном они ехали по глинистой дороге, которая была забита бесчисленными экипажами и всадниками. Часто путники часами мерзли при въезде на мост, сборщик пошлины на мосту не только был чересчур болтлив, но и медлителен. Он не упускал случая поговорить с путешественниками. Без задержек проезжали только кареты богатых вельмож, которые небрежным жестом выбрасывали под ноги сборщика кошель с нужной суммой и быстро проезжали дальше. Мадлон плакала. Она вся продрогла и прижималась к Анжелике. Ортанс, поджав губы, твердила: