Анна Голон - Анжелика Маркиза Ангелов

Город пришел к такому состоянию, когда хоронить трупы уже было негде. Поэтому на перекрестках стали разводить костры. Вначале там сжигали лохмотья, зараженные вещи. Потом начали сжигать трупы. Покойники были иногда почти такими же тощими, как ветви деревьев, из которых складывали костры. Поставили жаровни, от которых поднимался густой и едкий пар, который защищал от заразы, как верили одни, или от нечисти, как верили другие. Во всяком случае эти едкие пары религиозных древних обрядов убивали тошнотворную вонь, которая исходила от гниющих тел.

Склон делался более пологим. Трупов на улицах становилось все меньше, а воздух — все чище.

Анжелика прошла через оживленную площадь, на которой семинаристы с жаром что-то обсуждали, не замечая или не желая замечать смерть, которая была рядом. Постройки стали встречаться все реже, наконец Анжелика вышла за пределы города.

Это было невероятно!

На голубом небе сверкало солнце.

В чаще леса воздух был ароматным и свежим, ветер, гуляющий по холмам и продувающий лес, уносил прочь с собой зловонные запахи города.

Здесь, по ту сторону смерти, истощающей силы города, торжествовало пышное лето, пришедшее вслед за щедрой весной, подчиняясь извечной смене времен года.

Анжелика легко устремилась вперед, глубоко вдыхая чистый воздух. В ней жила неугасаемая надежда. Она долго шла, прежде чем нашла ручей, возле которого цвел куст бузины, который она искала. Походив по окрестности, она насобирала много целебных трав, тоже необходимых для приготовления спасительного отвара. Увязав все в свой платок из черной тафты, она отправилась назад, повернувшись спиной к надвигавшимся сумеркам, которые подарили долгожданную прохладу.

Девочка была охвачена радостью. Она не могла поверить в то, что небо так щедро к ней. Поглощенная приятными мыслями, Анжелика снова вступила в город, на зловонные дымные улицы, где суетились люди с носилками и шествовали погребальные процессии, распевающие псалмы. Анжелике все время приходилось огибать группы людей.

Она постоянно ускоряла шаг, наконец просто побежала по ступенькам, жалея о том, что не умеет летать.

Унесенная этим безумным бегом, Анжелика заблудилась. Ей пришлось несколько раз остановиться и спросить у прохожих, как пройти к монастырю урсулинок.

В эти страшные дни испуганные и подавленные люди так привыкли видеть на улицах странно одетых личностей, что никто даже не задумался о том, откуда взялась эта девочка-подросток с распущенными светлыми волосами, в сером платье воспитанницы монастыря.

Хотя некоторые прохожие все-таки обратили на нее внимание. Потом еще долго говорили о маленькой фигурке в ореоле из светлых волос, которая летела по лестнице, спускаясь все ниже, проскальзывала, словно тень, между больными и скорбящими, перепрыгивала через горки угля, который вечерний ветер разметал по земле, выдув из костров. Горожане говорили, что это был ангел, посланный для утешения живых и мертвых.

Анжелика пыталась узнать местность. Наконец она увидела площадь, на которую выходили ворота монастыря. В вечернем сумраке она разглядела крепкие монастырские стены, за которыми ее ожидала Мадлон.

Крепко сжав в руках свою легкую ношу, Анжелика изо всех сил позвонила в колокол, ничуть не беспокоясь о том, что звук эхом отзовется за стенами и перебудит всех жителей монастыря. Через несколько минут, которые показались Анжелике вечностью, тяжелые ворота открылись и на пороге появилась удивленная послушница. По ее лицу девочка тотчас же поняла, что побег обнаружен и ее прихода ожидали давно. Послушница сказала, что Анжелику долго искали и что настоятельница очень недовольна ее поступком.

— Моя сестра! Пожалуйста, мне необходимо пройти. Я принесла лекарства для своей сестрички.

Она отпихнула послушницу и побежала по коридору. Вдруг она увидела, что к ней идет настоятельница. Это была молодая женщина из герцогской семьи.

Настоятельница остановилась перед Анжеликой с высокомерным суровым видом.

Анжелика смирила свой пыл.

— Матушка! Матушка! Дайте мне пройти: я уходила за лекарствами для моей сестры Мадлон.

Держа руки в карманах, настоятельница продолжала преграждать Анжелике дорогу — неподвижная, словно каменная статуя.

— Мадемуазель де Сансе, ваш побег является ужасным проступком, — произнесла она наконец.

— Но матушка, я ходила за травами, из которых сделаю лекарство для сестры.

— Господь вас уже наказал, дочь моя.

— Мне все равно, накажет меня Господь или нет! — закричала Анжелика, раскрасневшись от усталости и жары. — Я хочу приготовить отвар для сестры!

— Дочь моя, сейчас уже поздно чего-либо хотеть. Ваша сестра УМЕРЛА.

Анжелика не плакала, стоя над белым, неподвижным и словно высохшим телом. Она даже не злилась на Ортанс за ее почти театральные рыдания. Почему вообще эта курица плачет? Она никогда не любила Мадлон. Она любит только себя.

— Увы, деточки мои, — сказала им старая монахиня, — таков закон Божий. Много детей умирает. Мне рассказали, что у вашей матери десять детей, а потеряла она лишь одного. Теперь вот двоих. Это не так уж много. Я знаю даму, которая из пятнадцати детей потеряла семерых. Так случается. Бог дал — Бог взял. Много детей умирает. Такова воля Божья!..

После смерти Мадлон Анжелика стала еще нелюдимее и, возможно, еще более непокорной.

Все время она проводила в раздумьях, забившись в какой-нибудь уголок большого дома.

В наказание за побег Анжелике запретили выходить в сад и в огород, но она находила способ туда проскользнуть. Настоятельница сначала даже подумывала отослать девочку домой, но, несмотря на тяготы гражданской войны, барон де Сансе исключительно аккуратно вносил плату за обеих своих дочерей, чего нельзя было сказать о других родителях.

Кроме того, Ортанс считали одной из самых лучших воспитанниц. У нее были все шансы стать настоящей светской дамой. Поэтому из уважения к старшей сестре младшую оставили, но перестали ею заниматься.

КРОВОПРОЛИТНЫЕ сражения происходили все чаще. Фронда была словно хвост гигантского дракона, в конвульсиях бьющийся о землю. Война продолжалась. У стен Парижа сошлись армии двух великих полководцев: Конде, стоявшего во главе Фронды принцев, и Тюренна, который выступал на стороне короля. Во время сражения, начавшегося у ворот Сент-Антуан, армии наносили друг другу такие сокрушительные удары, что, казалось, силы обоих противников, в конце концов, будут разбиты в прах.

Мадемуазель де Монпансье, дочь Гастона Орлеанского, претендующего на трон Франции, решилась стрелять из пушек крепости Бастилия по армии своего кузена — короля, вынудив того отступить. Это позволило открыть ворота для окровавленной мятежной армии принцев, которая смогла спастись в городе. Король и Тюренн отошли к Понтуаз.

Впрочем, затишье не продлилось долго.

Спустя несколько недель парижане, приведенные в отчаяние убийствами членов магистрата и пожаром в Ратуше, совершенными наемниками Конде, который счел членов городского совета недостаточно усердными, потребовали отъезда всех этих испанцев и немцев. И вот, в то время как принц с армией иностранных наемников покидал Париж через ворота Сент-Антуан, направляясь во Фландрию, в свою славную столицу через ворота Сент-Оноре под приветственные крики толпы возвращался четырнадцатилетний суверен, который, став совершеннолетним, наконец-то, правил. Приговоренный к смерти за оскорбление Его Величества, герой Рокруа отправился в Пей-Ба, поступив на службу к испанскому монарху.

Еще долгое время после этих событий разного рода армии продолжали рыскать по территории Франции.

Королевская армия вместе с королевским двором сначала наведались в Гиень, дабы призвать жителей Бордо к послушанию, затем отправились в Пуатье, где и остановились.

Одним январским днем Анжелика, которой недавно исполнилось четырнадцать, как обычно, забралась на окружающую огород стену.

Она грелась на солнышке и наблюдала за прохожими, среди которых нередко встречались любопытные экземпляры в диковинных нарядах.

Анжелика также слушала звуки бурлящего города, которые достигали даже этого удаленного уголка. Ржание лошадей и ругань кучеров, чьи кареты едва помещались на узких извилистых улочках, примешивались к смеху и крикам пажей и служанок. А над всей этой суетой летел колокольный звон. Анжелика различала все колокола по голосам: Святой Иларий, Святая Радегунда, Нотр-Дам-ла-Гранд и суровый низкий голос башни Сен-Поршер.

Вдруг показалась пажи, которые пронеслись мимо, похожие в своих шелковых и атласных одеждах на диковинных птиц.

Один из них остановился, чтобы завязать ленту на туфле. Вставая, он поднял голову и заметил Анжелику, которая сверху внимательно за ним наблюдала.

Галантным жестом паж снял шляпу.

— Здравствуйте, мадемуазель. Кажется, вы там наверху скучаете?

Он был похож на пажей из замка Плесси, ибо был одет в коротенькие, похожие на тыкву, штаны — неотъемлемая часть моды шестнадцатого века — в которых ноги напоминали скорее длинные лапки цапли.

Впрочем, он был довольно милым, с загорелым доброжелательным смеющимся лицом и красивыми каштановыми кудрями. Анжелика спросила, сколько ему лет. Он ответил, что шестнадцать.

— Не волнуйтесь, мадемуазель, — прибавил он, — я уже умею ухаживать за дамами.

Ласково глядя на нее, он вдруг протянул к ней руку:

— Спускайтесь ко мне.

Чудесное ощущение овладело Анжеликой. Серая печальная тюрьма, где было заперто ее сердце, внезапно открылась. Прекрасный звонкий смех юноши, казалось, говорил о чем-то теплом и приятном, чего ей не хватало и по чему она испытывала сильный голод, как после великого поста.

— Спускайтесь, — прошептал он. — Если хотите, я могу отвести вас к дому герцогов Аквитанских. Там сейчас находится королевский двор. Я покажу вам короля.

Недолго думая, она поправила свою длинную черную шерстяную накидку с капюшоном и крикнула:

— Смотрите, я прыгаю!

Он поймал ее практически прямо в объятия. Они засмеялись. Он взял ее за талию и увлек за собой.

— Что скажут монашки из вашего монастыря?

— Они уже привыкли к моим проделкам.

— А как вы потом будете возвращаться?

— Я позвоню в ворота и попрошу милостыню.

Он прыснул со смеху.

Анжелика наслаждалась этим неожиданным приключением. Между красиво одетыми дамами и сеньорами, чьи наряды вызывали восхищение у провинциалов, туда-сюда сновали торговцы. У одного из них паж купил две палочки с нанизанными на них жареными лягушачьими лапками. Прожив всю жизнь в Париже, он находил такие блюда крайне забавными. Молодые люди с аппетитом принялись за лакомство. Паж сказал, что его зовут Анри де Рогье и что он состоит на службе у короля. Потом он рассказал, что король — отличный парень, и иногда даже покидает своих чересчур серьезных советников, чтобы провести время с друзьями и поиграть на гитаре. А миленькие итальянские куколки, племянницы кардинала Мазарини, все еще остаются при дворе, несмотря на скорый вынужденный отъезд их дядюшки.

Болтая, юноша уводил Анжелику все дальше от оживленного квартала. Она заметила это, однако ничего не сказала. Ее внезапно разбуженное тело ждало того, что обещала рука пажа, обвивавшая ее талию.

Вдруг он остановился и прижал ее к двери одного из домов. Стал покрывать ее страстными поцелуями, произнося при этом банальные, но довольно милые слова.

— Ты хорошенькая… У тебя щечки, как маргаритки, а глаза зеленые, как лягушки… Лягушки из твоего края… Не двигайся. Я хочу расстегнуть твой корсет… Только не мешай. Я умею… О! Я никогда не видел таких белых красивых грудок… Они такие упругие, как яблочки… Ты мне нравишься, милая…

Она позволила ему ласкать себя и бормотать глупости. Она немного откинула голову и, прислонившись к поросшему мхом камню, смотрела в синее небо над украшенными фестонами крышами.

Паж умолк, его дыхание стало учащенным. Он явно нервничал, так как то и дело досадливо оглядывался. Улица была тихой, однако прохожие на ней появлялись довольно часто. Мимо влюбленной парочки даже пронеслась компания улюлюкающих студентов. Тут паж не выдержал, отступил на шаг и топнул ногой.

— О! Я вне себя! В этом чертовом городишке негде уединиться. Дома и улицы скоро лопнут от переизбытка людей. Даже богатым сеньорам приходится встречаться с любовницами в прихожих. Итак, где бы нам укрыться, чтобы нас не беспокоили?

— По-моему, и здесь хорошо, — прошептала она.

Однако он не разделял мнения Анжелики. Он бросил взгляд на маленький кошелек, что висел на поясе, и его лицо просветлело.