Анна Голон - Анжелика. Мученик Нотр-Дама

— Не стройте из себя недотрогу, глупышка. Помните солдатскую поговорку: «На войне как на войне». Вы сейчас участвуете в сражении, и на карту поставлена жизнь вашего мужа и ваша собственная. Вы должны сделать все возможное, чтобы победить, так что перестаньте манерничать. Посмотрите на меня, — повелительно произнес он.

Она сделала над собой усилие и подняла глаза. Обычный мужчина, не урод, но и не красавец: такое лицо можно встретить на каждом шагу. Губы его сложились в насмешливую улыбку. Неровные, но здоровые зубы, густые брови, твердо очерченный подбородок. Мужчина, ничем не отличающийся от других, но при этом обладающий таинственным даром жить несколькими жизнями одновременно.

— Я, можно сказать, нищенствующий адвокат, — продолжал он, — а все эти люди вокруг нас — бедные простолюдины. Они грубы, но вместе с этим менее порочны, чем дворяне, которые не меньше их пялились бы на вашу грудь, при этом умудряясь не вызывать у вас негодования. Вы сами сказали мне, что мадам де Пейрак больше нет… Теперь вам придется научиться быть другой женщиной, иначе…

И он сделал жест, будто выметал что-то.

Подошел мэтр Жорж с маленьким блестящим ножиком в руке.

— Думаю, нужно вычистить рану. Я заметил под кожей гной, его придется убрать. Не бойся, малышка, — добавил он, разговаривая с ней, как с ребенком, — ни у кого нет такой легкой руки, как у мэтра Жоржа.

Несмотря на свои опасения, Анжелика признала, что цирюльник говорил правду: оперировал он очень хорошо. Закончив операцию, он полил рану жидкостью, заставившей Анжелику подпрыгнуть на месте — это был спирт. После этого мэтр Жорж сказал, что перевяжет рану позже, и велел ей подняться в парильню.

В Средние века, во время походов на Восток, крестоносцы познали наслаждение турецких бань и, вернувшись, распространили подобные парильни по всему Парижу. В этих заведениях не только мылись и парились, но и, как тогда говорили, «убирали волосы» — удаляли растительность со всего тела. Однако вскоре эти бани стали пользоваться дурной славой: ко всему разнообразию предлагаемых там услуг добавилась и та, которую обычно предлагали посетителям домов увеселения с улицы Приют Любви. Против парилен объединились обеспокоенные священники, суровые гугеноты и видящие в них рассадник кожных заболеваний врачи. Так что теперь за вычетом нескольких не слишком привлекательных бань, к которым относилась и парильня мэтра Жоржа, в Париже негде было помыться. Впрочем, граждане отнеслись к подобной судьбе с легким сердцем.

Мэтр Жорж поговаривал иногда о том, чтобы закрыть баню, из-за которой на его голову сыпалось много неприятностей. Он говорил, что от парильни больше проблем, чем доходов. Проходя мимо приоткрытой двери, Анжелика краем глаза заметила пару, вытянувшуюся на кушетке. И ей показалось, что подозрения поборников морали не так уж безосновательны.

Сами бани представляли собой две огромные, выложенные плиткой залы с маленькими кабинками, разделенными деревянными перегородками. В глубине каждой комнаты слуга-мальчишка разогревал в печи булыжники.

Одна из служанок, работавших в зале для женщин, сняла с Анжелики всю одежду. Затем ее закрыли в кабинке, где были скамья и таз с водой, в который только что бросили раскаленные камни. От бурлящей воды поднимались клубы пара.

Задыхающейся на скамье Анжелике казалось, что она умирает. Когда ее выпустили из кабинки, пот лился с нее ручьями.

Затем служанка предложила ей окунуться в медный чан с холодной водой, обернула полотенцем и отвела в соседний зал, в котором уже сидело несколько столь же незамысловато одетых женщин. Служанки, большинством которых были отталкивающей внешности старухи, брили посетительниц и расчесывали их длинные волосы, одновременно болтая друг с другом без передышки. По голосам посетительниц и содержанию их разговоров Анжелика поняла, что большинство из них — простолюдинки: служанки или торговки, забежавшие в парильню между мессой и работой, чтобы поделиться последними сплетнями.

Анжелике предложили улечься на свободную скамью.

Через секунду появился мэтр Жорж, причем женщин его появление нимало не смутило.

В руке он держал ланцет, а маленькая девочка, шедшая рядом, несла корзинку с кровососными банками и трут.

Анжелика сопротивлялась, как могла.

— Не вздумайте пускать мне кровь! Я и так уже потеряла немало. Неужели вы не видите, что я беременна? Вы же убьете ребенка!

Но цирюльник оставался непреклонным и сделал ей знак повернуться.

— Лежи спокойно, а не то я позову твоего дружка, и он отшлепает тебя по попке.

Анжелика, представив, как Дегре выполняет этот приказ, пришла в ужас и решила лежать спокойно.

Цирюльник ланцетом сделал три надреза на спине и поставил банки.

— Только взгляни, — радостно объявил он, — какая черная течет кровь! Такая темная кровь у такой светловолосой девочки, разве так бывает?

— Ради всего святого, оставьте мне хотя бы несколько капель! — просила Анжелика.

— До смерти хочется выпустить ее всю, — свирепо выкатил глаза цирюльник. — А потом с помощью одного рецепта наполнить твои вены свежей и здоровой кровью. Вот, кстати, и рецепт: добрый стакан красного вина и ночь любви.

Умело перевязав рану, он наконец оставил Анжелику в покое. Две служанки помогли ей одеться и причесаться. Она сунула им несколько монет, и те вытаращили глаза.

— Ого! Маркиза, — воскликнула та, что была помоложе, — неужто твой судейский принц в старом камзоле раздает такие щедрые подарки?

Другая пихнула свою говорливую товарку, а когда Анжелика отвернулась и на ватных ногах начала спускаться по лестнице, прошептала:

— Ты что же, не видишь, что это знатная дама, решившая немного отдохнуть от своих занудных сеньоров?

— Те обычно не переодеваются, — возразила другая. — Приходят в масках, и мэтр Жорж вводит их через заднюю дверь.

В цирюльне Анжелика увидела свежевыбритого и раскрасневшегося Дегре.

— Она готова, — подмигнул цирюльник. — Только, покуда рана не затянется, ведите себя с ней не так грубо, как вы привыкли.

На этот раз молодая женщина только рассмеялась. Она была совершенно не в силах возмущаться.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Дегре, когда они снова оказались на улице.

— Беспомощной, как котенок, — ответила Анжелика. — Но, в сущности, это не так уж гадко. Кажется, я начинаю смотреть на жизнь философски. Не знаю, так ли уж полезны сильнодействующие процедуры, которым меня подвергли, но нервы они успокаивают превосходно. Будьте уверены, как бы ни встретил меня брат Раймон, я буду скромной и покорной сестрой.

— Прекрасно. Я все время опасаюсь, как бы ваша бунтарская душа не выкинула очередного сюрприза. Может быть, вам посетить парильни, когда в следующий раз соберетесь предстать перед Его Величеством?..

— Увы! Жаль, что я не сделала этого раньше! — вздохнула Анжелика. — Следующего раза не будет, мне уже больше никогда не предстать перед королем.

— Не говорите «больше никогда». Жизнь изменчива, а судьба непредсказуема.

Порыв ветра сорвал платок с волос Анжелики. Дегре успел подхватить его и осторожно накинул ей на голову.

Анжелика взяла его за теплые загорелые руки с длинными, изящными пальцами.

— Вы очень милы, Дегре, — прошептала она, ласково глядя на него.

— Ошибаетесь, мадам. Поглядите-ка на этого пса.

Он показал пальцем на Сорбонну, бегавшую вокруг них кругами, остановил ее и, схватив за голову, раскрыл мощные челюсти.

— Что скажете о ее клыках?

— Они ужасны!

— А вы знаете, на что я выдрессировал собаку? Так вот, когда в Париже наступает вечер, мы с ней отправляемся на охоту: я даю ей понюхать край старого плаща, принадлежащего преступнику, которого я разыскиваю. И мы идем: спускаемся к набережной Сены, бродим под мостами и между свай, шатаемся по пригородам и у старых крепостных стен, погружаемся на самое дно Парижа, кишащее нищими и бандитами. И вдруг Сорбонна бросается вперед. А когда я догоняю ее, она уже держит за горло мою добычу! Но держит очень осторожно — так, чтобы преступник не мог пошевелиться, но не крепче. Я говорю собаке: «Warte», что по-немецки означает «жди» — ведь купил-то я ее у немецкого наемника. Я наклоняюсь к пойманному, допрашиваю его, а затем выношу приговор. Я могу иногда помиловать схваченного, иногда зову сыщиков, и они отводят его в Шатле, а иногда я спрашиваю себя: зачем забивать тюрьмы и перегружать господ судей работой? И тогда я говорю Сорбонне: «Zang!» Это означает: «Схвати сильнее!» И так одним бандитом в Париже становится меньше.

— И… часто вы так поступаете? — спросила, вздрогнув, Анжелика.

— Достаточно часто. Так что видите — я не настолько милый, как это может показаться.

После недолгой паузы она прошептала:

— В человеке столько противоречий. Он может быть одновременно очень жесток и очень мил. Почему вы занимаетесь таким ужасным делом?

— Я уже говорил вам: я очень беден. Отец оставил мне только должность адвоката и долги — он дни и ночи напролет играл на деньги. А я всегда жил в бедности. Я выучил латынь в одном из тех университетских коллежей, где зимой трясешься от холода. Тогда-то я и увлекся впервые кабаками и борделями, потому что, уж поверьте мне на слово, для бедного студента нет ничего лучше, чем погреть руки у истекающего соком мяса на вертеле. Моими пассиями были уличные девки не первой молодости, гревшие мне ноги между своих тучных бедер. Они не брали с меня ни единого су, потому что я был юн и горяч. Мое царство — улицы Парижа и их ночная жизнь. Быть может, я выиграю крупный процесс и стану признанным адвокатом. Но если так случится, думаю, что в конце концов я стану толстокожим, мрачным типом, настоящим сычом.

— Что вы имеете в виду?

— Так подданные «его величества Великого Кесаря», короля нищих, называют полицейских.

— И они уже знают вас?

— Главным образом мою собаку.

* * *

Они вышли на улицу Тампль, изрытую глубокими канавами, через которые были переброшены доски. Всего несколько лет тому назад в этом квартале были только огороды — их называли «посадками Тампля»; и теперь еще тут и там встречались квадратные поля капусты и небольшие стада коз.

Показалась крепостная стена, над которой возвышался зловещий донжон, когда-то служивший ордену тамплиеров.

Дегре попросил Анжелику недолго подождать и зашел в лавку галантерейщика. Чуть позже он вернулся с чистым пластроном без кружев, подпоясанный фиолетовым шнурком. Рукава его украшали белоснежные манжеты. Карман куртки был странным образом оттопырен. Когда он вынимал носовой платок, оттуда чуть не выпали крупные четки. Хотя адвокат остался все в тех же поношенных штанах и камзоле, он стал выглядеть намного респектабельнее. Несомненный вклад в перемену облика внесло изменившееся выражение лица, и Анжелика не решалась заговорить с ним с прежней непринужденностью.

— Вы похожи на благочестивого судью, — немного растерянно проговорила она.

— А разве не так должен выглядеть адвокат, сопровождающий молодую даму к ее брату-иезуиту? — спросил Дегре, со смиренной почтительностью приподнимая шляпу.

ПРИБЛИЖАЯСЬ к высоким зубчатым стенам, окружающим Тампль — замок со множеством готических башен, над которыми возвышался мрачный донжон тамплиеров, — Анжелика не подозревала, что вступает в самый безопасный из парижских кварталов, в такое место, где человек может чувствовать себя свободно и спать спокойно.

Эта неприступная крепость когда-то принадлежала воинствующему монашескому ордену тамплиеров, или, как их еще называли, храмовников, а затем была передана рыцарям Мальтийского ордена. Рыцари пользовались старинными привилегиями, которые вынуждены были уважать даже короли: они не платили налогов, и на территорию замка не имела права вступать ни полиция, ни другие представители властей, так что несостоятельные должники, приговоренные к лишению свободы, находили за стенами Тампля надежное убежище. Из поколения в поколение хозяевами Тампля были незаконнорожденные отпрыски королей. Нынешний Великий приор герцог Вандомский[18] по прямой линии происходил от короля Генриха IV и самой знаменитой из его любовниц, Габриэль д'Эстре.

Анжелика, которая не знала об особом юридическом статусе этого мирка, расположенного в самом центре Парижа и вместе с тем изолированного от большого города, идя по подъемному мосту, испытывала какое-то тягостное предчувствие, но по ту сторону сводчатых ворот на нее снизошло удивительное спокойствие.

Тампль давным-давно утратил свое военное значение. Сейчас он, так сказать, вышел в отставку и жил мирной жизнью, предоставляя своим счастливым обитателям все преимущества жизни одновременно и уединенной, и светской. Подходя к аристократическому кварталу, Анжелика заметила перед прекрасными дворцами де Гиза, де Буффлера[19] и де Буабудрана несколько карет.