Анна Голон - Анжелика. Мученик Нотр-Дама

Еще на лестнице она услышала рыдания малыша и заторопилась наверх.

— Вот и я, мое сокровище, мой маленький принц. Как жалко, что ты еще такой маленький!

Она быстро подбросила хворосту в камин и поставила подогревать котелок с кашей на подставку. Флоримон вопил во все горло и тянул ручки к матери. Наконец она освободила малыша из его тюрьмы, и он тут же, словно по волшебству, замолчал, наградив ее очаровательной улыбкой.

— Маленький разбойник, — вздохнула Анжелика, вытирая его залитую слезами мордашку.

Внезапно ее сердце оттаяло. Она подняла сына на руки и залюбовалась им при свете пламени, красные отблески которого отражались в темных глазах ребенка.

— Маленький король! Мой ангелочек! У меня остался только ты! Какой же ты красивый!

Флоримон, казалось, ее понимал. Он выпятил свою маленькую грудь и улыбнулся с бессознательной гордостью и самоуверенностью. Всем своим видом малыш показывал, что осознает себя центром вселенной. Анжелика понянчила его и поиграла с ним. Он щебетал, как птенец. Мамаша Кордо не льстила, для своего возраста он действительно хорошо разговаривал. Хотя у него еще не вполне получалось связывать друг с другом отдельные слова, выразить свои желания Флоримон умел. Когда мать выкупала его и стала укладывать, он потребовал, чтобы она спела любимую колыбельную — «Зеленую мельницу».

Анжелике с трудом удавалось унять дрожь в голосе. Ведь песни созданы для выражения радости. Когда сердце истерзано болью, человеку непросто и говорить, но чтобы петь в такую минуту, нужно совершить над собой невероятное усилие.

— Еще! Еще! — требовал Флоримон.

Затем он с блаженным видом принялся сосать большой палец. Он невольно вел себя как маленький тиран, но Анжелика не сердилась на него. Она с ужасом думала о той минуте, когда он заснет и ей придется в одиночестве ждать утра. Наконец малыш уснул, и она долго смотрела на спящего сына, а потом встала, чувствуя себя разбитой и истерзанной. Быть может, это пытки, которым сегодня подвергли Жоффрея, отзывались такой болью в ее теле? Ее преследовали слова палача: «Сегодня все пошло в ход». Она не знала точно, какие ужасы скрывались за этими словами, но понимала, что человека, которого она любила, заставили перенести адские муки. Ах, хоть бы скорее все кончилось!

И она произнесла вслух:

— Завтра вы обретете покой, мой любимый. И наконец будете избавлены от людского невежества…

На столе лежал сложенный вдвое лист бумаги, купленный сегодня у мальчишки. Она поднесла его к свече и прочла:

Сатана во мраке ада

С зеркала не сводит взгляда:

«Вовсе я не так страшен,

Как людьми изображен».

Дальше в песне подчас остроумно, по большей же части непристойно описывалось недоумение дьявола, почему это люди изображают его на фресках церквей как чудовище, хотя на самом деле лицо у него краше, чем у многих из людей. Черти предлагают ему устроить состязание в красоте и сравнить себя с грешниками, которые вот-вот должны прибыть в ад.

Только что сожгли живьем

Трех волшебников, волхвов —

Угодили

Прямо в ад:

Первый с темно-синей рожей,

А второй с чернявой кожей,

Третий — знатный граф Пейрак.

Пусть никто не удивится:

Видя страшные их лица.

Черти в ужасе бежали,

Крыльями так замахали,

Что поднялся вихрь и гром!

Видя жутких образин,

Преисподняя сочла,

Что средь них красив один

Их хозяин — сатана!

Анжелика взглянула на подпись: «Клод Ле Пти, Грязный Поэт».

Сжав губы, она скомкала листок.

«Этого я тоже убью», — подумала она.

«ЖЕНА да последует за своим мужем», — сказала себе Анжелика, когда взошла заря и небо над колокольнями города окрасилось в нежные чистые цвета.

А значит, она пойдет. Она последует за ним до конца. Только придется быть осторожной, чтобы не выдать себя: ведь ее могут арестовать. А что, если он заметит ее, узнает в толпе?

Со спящим Флоримоном на руках она спустилась и постучала в дверь комнатки вдовы Кордо, которая уже разжигала огонь в печи.

— Матушка Кордо, можно я оставлю его у вас на пару часов?

Старуха, словно печальная ведьма, взглянула на нее:

— Положите его на мою кровать, я за ним присмотрю. И верно, это будет справедливо, бедный мой ягненочек! Палач занимается отцом, палачиха займется сыном. Идите, девочка моя, и помолитесь Богоматери Утешительнице скорбящих послать вам силы все вынести.

С порога она окликнула Анжелику:

— А на рынок не заходите, пообедаете со мной, как вернетесь.

Анжелика с трудом заставила себя ответить, что не надо на нее готовить, ей не хочется есть. Старуха покачала косматой головой и ушла, что-то бормоча себе под нос.

Как во сне, Анжелика вышла из ворот Тампля и пошла на Гревскую площадь.

Туман над Сеной только начал рассеиваться, и сквозь него проступали очертания величественной городской ратуши, выходящей на широкую площадь. Было еще очень холодно, но чистое небо обещало солнечный день.

На другом конце площади возвышался крест на каменном цоколе, а на установленной рядом виселице качалось тело повешенного.

Уже стал собираться народ, и пришедшие толпились вокруг виселицы.

— Это мавр, — слышались голоса.

— Да нет, это другой. Его вздернули еще ночью. Вот привезут на телеге колдуна, то-то он на него полюбуется.

— Но у него лицо совсем черное.

— А потому что его повесили, вообще-то у него рожа синяя. Ты же слышал песню?

Кто-то напел:

Первый с темно-синей рожей,

А второй-то с черной кожей,

Третий — знатный граф Пейрак.

…Их хозяин Сатана!..

Анжелика зажала рот рукой, чтобы не закричать. В безобразном трупе с черным, распухшим лицом и вывалившимся языком она узнала саксонца Фрица Хауэра. Уличный мальчишка поглядел на нее и расхохотался:

— А эта баба уже в обморок падает! Что же с ней станется, когда будут поджаривать колдуна?

— Говорят, женщины на него летели, как мухи на мед.

— А то! Он же был богаче короля!

— А все свое золото он делал с помощью дьявола!

Анжелику била дрожь, и она поплотнее запахнула плащ.

Толстый колбасник, стоявший на пороге своей лавки, добродушно обратился к ней:

— Вы бы лучше ушли отсюда, дочка. Сейчас здесь начнется такое, на что совсем негоже смотреть женщине, которая вот-вот родит.

Анжелика упрямо покачала головой.

Взглянув на ее бледное лицо и огромные обезумевшие глаза, торговец пожал плечами. Он много лет жил здесь, на площади, и уже насмотрелся на бедняг, бродивших вокруг виселиц и эшафотов.

— Казнь точно состоится здесь? — спросила Анжелика безжизненным голосом.

— Смотря на какую казнь вы пришли поглядеть. Знаю, что сегодня утром в Шатле должны повесить какого-то писаку. А если вы о колдуне — так это здесь, на Гревской площади. Смотрите, костер — вон там.

Костер был сложен довольно далеко от того места, где она стояла, почти на берегу реки. Это была огромная куча вязанок хвороста, из вершины которой словно вырос столб с приставленной к нему лесенкой.

Недалеко от костра находился эшафот, где обычно рубили головы. Но сегодня там расставили скамейки, и на некоторых уже рассаживались первые зрители из числа тех, кто выкупил место.

Время от времени налетал ледяной ветер, швырявший в раскрасневшиеся на холоде лица пригоршни снежной пыли. Маленькая старушка укрылась от метели под навесом лавки колбасника.

— Морозно сегодня, — вздохнула она. — Мне бы сейчас стоять на рынке, продавать себе спокойно рыбу возле горячей жаровни. Да я обещала сестре принести косточку колдуна. Говорят, от ревматизма помогает.

— Да, говорят, средство сильное.

— Так и есть. Цирюльник с улицы Мыловарни обещал, что растолчет мне ее с маковым маслом — лучшего средства от боли и не сыскать.

— Вот только достать ее будет непросто. Мэтр Обен, палач, потребовал, чтобы охрану удвоили.

— Конечно, этот стервятник, чертов разбойник, хочет все кусочки себе к рукам прибрать! Ну да палач там или не палач, а каждый получит свою долю, — и старуха хищно улыбнулась, обнажив гнилые зубы.

— Пожалуй, у собора Парижской Богоматери скорее выйдет заполучить хоть лоскуток его рубашки.

Между лопаток Анжелики сбежала струйка холодного пота. Она совсем забыла про начало страшного представления, про публичное покаяние!

Она кинулась было к улице Ножовщиков, но поток людей, хлынувший на площадь, закрыл проход и отбросил ее назад. Нет, ей ни за что не успеть к собору!

Толстый колбасник оторвался от дверного косяка и подошел к ней.

— Послушайте, вам нужно к Нотр-Дам? — тихо и с сочувствием в голосе спросил он.

— Да, — пролепетала она, — я совсем забыла... я…

— Я скажу, что делать. Перейдите площадь и спуститесь к винной пристани. Там попросите лодочника довезти вас до Сен-Ландри, а уж оттуда вы до Нотр-Дам доберетесь минут за пять.

Она поблагодарила его и снова бросилась бежать. Торговец оказался прав. За пару су лодочник посадил ее в свое суденышко, пару раз взмахнул веслом — и они причалили к пристани Сен-Ландри. Увидев высокие деревянные дома, фундаменты которых утопали в куче отбросов и гнилых фруктов, она смутно вспомнила ясное утро и Барбу, говорившую: «Вон там, перед Ратушей, Гревская площадь. Я видела, как там сожгли колдуна…» Анжелика бежала мимо апсиды собора Парижской Богоматери по пустынной улице, где жили каноники собора. До нее докатился глухой рокот толпы, перекрываемый тяжелым, зловещим колокольным звоном, возвещавшим о казни. Анжелика бежала. Она так и не поняла, откуда у нее взялась нечеловеческая сила, чтобы пробиться сквозь плотные ряды зевак и оказаться в первых рядах, у самой паперти.

В тот же миг над площадью пронесся протяжный вопль толпы, возвестивший о приближении осужденного. Люди стояли настолько плотно, что процессия едва двигалась, и помощники палача пытались открыть проход, разгоняя людей ударами кнута.

Наконец показалась маленькая деревянная повозка. Это была одна из тех грубых телег, в которых вывозили нечистоты со всего города. Даже сейчас на ней еще виднелись налипшие грязь и солома.

Над позорной повозкой возвышалась фигура палача. Мэтр Обен стоял, подбоченясь, в красных сапогах и красном балахоне, с городским гербом на груди, и тяжелым взглядом оглядывал исступленную толпу. На борту повозки сидел священник. Колдуна не было видно, и народ кричал, требуя показать его.

— Он, наверное, лежит на дне телеги, — сказала женщина, стоявшая рядом с Анжеликой. — Говорят, полумертвый.

— О, надеюсь, что нет! — внезапно воскликнула другая ее соседка, прелестная розовощекая девушка.

Между тем телега остановилась около огромной статуи Великого Постника[68]. Конная стража, с алебардами наперевес, удерживала людей на расстоянии. На паперть поднялось несколько полицейских, окруженных монахами различных братств.

Движением толпы Анжелику стало теснить в задние ряды. Но она, крича и царапаясь, как фурия, отвоевала свое место.

Внезапно все притихли, в воздухе висел лишь тяжелый похоронный звон. У паперти появился и стал подниматься по ее ступеням какой-то призрак. Затуманенные глаза Анжелики видели только светящийся белый силуэт. И она как-то вдруг догадалась, что одна рука осужденного обвита вокруг шеи палача, другая — вокруг шеи священника, и они его попросту тащат, а сам он даже не переставляет ног. Голова с длинными черными волосами свесилась на грудь.

Впереди с огромной свечой в руках шел монах; ветер то и дело пригибал язычок пламени, и монаху приходилось пятиться задом наперед, чтобы не дать свече погаснуть. Анжелика узнала Конана Беше. Его лицо, лицо фанатика, было искажено злорадным восторгом. На шее у него висело тяжелое белое распятие, болтавшееся почти на уровне колен и то и дело заставлявшее его спотыкаться. Из-за всего этого казалось, что он исполняет перед осужденным фантастический танец смерти.

Процессия двигалась медленно, как в кошмарном сне. Наконец, поднявшись на паперть, осужденный и сопровождающие остановились перед порталом Страшного Суда[69].