Анна Голон - Анжелика. Мученик Нотр-Дама

Она опять смеется.

— Пегилен-трубочист.

Наконец она снисходит до его просьбы и с детской серьезностью сообщает:

— Меня зовут Мари-Аньес де Сансе.

* * *

В своих апартаментах в Лувре кардинал Мазарини почувствовал приближение смерти. Сегодня он распорядился, чтобы его доставили во дворец на Новой улице Малых полей. Там он осмотрел великолепную библиотеку, в которой Габриэль Нозе[75] собрал 35 000 фолиантов, за огромные деньги привезенных из Голландии, Фландрии, Италии и Англии. Затем кардиналу захотелось взглянуть на свою невероятных размеров конюшню, которую иноземцы считают восьмым чудом света. Он улыбнулся, вспомнив великолепные вышитые попоны для мулов, и как святые отцы-театинцы[76] выпрашивали их у него, чтобы украсить ими свою церковь.

Но, возвращаясь с прогулки, кардинал потерял сознание. Он знает: смерть близка. Он уходит из жизни, оставляя на земле столько прекрасных вещей, добытых тяжелым трудом и унижениями.

Возле камина за маленьким столом Кольбер, правая рука кардинала, что-то пишет скрипучим гусиным пером.

* * *

Свечи почти растаяли, и гости, припозднившиеся у мадам де Суассон, покинули Тюильри. Они пьяны и, плутая по улицам предместья Сент-Оноре, кричат, стучат по навесам лавок, а забавы ради тушат фонари.

Мадам де Суассон, чье сознание слегка затуманено нежными винными парами, возвращается в свои покои. Благодаря ей этот мрачный Лувр наконец-то ожил для роскоши и развлечений. Днем — танцы и праздники. Ночью… радости любви. Олимпия Манчини, графиня де Суассон, никогда не остается в постели одна. Но иногда прекрасная итальянка испытывает легкое беспокойство. Не оставит ли ее Вард?.. После того, как ей пришлось отказаться от короля, околдованного чарами ее несносной сестрицы Марии, Олимпия так гордилась тем, что завоевала и приручила Варда, хищника с жестокой улыбкой… Но вот уже некоторое время он кажется ей таким отстраненным, далеким. Он набирается сил. Его перестали задевать ее язвительность и презрительные замечания.

Придется сходить к гадалке, знаменитой Ля Вуазен[77]. Колдунья откроет имя соперницы. И если появилась другая женщина, то пусть она умрет… Но, в конце концов, стоит ли Вард таких забот? Олимпии следовало бы вновь завоевать короля. Конечно, он уже устал от своей скучной маленькой жены, этой инфанты, которая до сих пор двух слов по-французски связать не может и не способна отступить ни на шаг от строгих советов своего духовника-иезуита. Она никогда не будет играть важной роли при дворе. При дворе Людовика XIV править будет его официальная фаворитка. Но вот кто ею станет?

Графиня де Суассон улеглась на кровать, потянувшись своим прекрасным золотистым телом на украшенных гербами простынях. Решено, она пойдет к Ля Вуазен. У колдуньи полно разных ядов, и она, разумеется, подберет что-нибудь подходящее, чтобы избавиться от причины «задержки», которая продолжается вот уже второй месяц. Неприятно принимать яд такого рода, но девять месяцев вынашивать ребенка еще хуже, особенно если у тебя ревнивый муж и хочется всласть повеселиться. А чем еще можно заниматься в этой жизни, как не играть мужчинами?.. Хотя, надо сказать, все они одинаковы и чуточку скучны.

Только один из них принес ей в самом деле необычные ощущения. Темнокожий мужчина, молчаливый и сильный, как бык, нежный, как прикосновение ветра, неистовый и искренний, как природная стихия, объятия которого пробуждали в ней первобытный инстинкт, одновременно ужасая и возбуждая ее.

Графиня де Суассон вздрагивает. Во рту у нее пересохло. Внезапно она одергивает себя, запрещая вслушиваться в тишину. Нет, ее чернокожий раб больше не придет. Он на галерах. Он осужден на этом глупом процессе о колдовстве, а Олимпия не осмелилась вступиться за него и заявить, что он из ее дома и что она очень дорого за него заплатила.

Мрачные коридоры Лувра больше не увидят, как молчаливый мавр открывает двери, бесшумно, презрительно и победоносно приближаясь к белой богине, предлагающей ему свое тело.

* * *

Король, а за ним и Пегилен выныривают из каминной трубы. Оба они очень довольны. Вард и камердинер Бонтан чихают, получив от прогулки сомнительное удовольствие.

Людовик XIV по крыше Лувра бегом возвращается в свои апартаменты.

Король воров и нищих, Великий Кесарь, отправляется вершить правосудие на кладбище Невинных.

Ночь создана для развлечений принцев и для тяжких трудов нищих и бандитов.

Бродячие солдаты с рапирами у бедра, убогие и калеки на костылях, новообращенные с длинными самшитовыми четками, попрошайки, нацепившие лохмотья на синее от холода тело; «ракушечники», выдающие себя за паломников в Сантьяго-де-Компостела, «вольные оборванцы», «лишайные», «коротышки», «ябеды», мошенники всех мастей, мужчины и женщины, выходят из своих зловонных нор, а те нищие, что просили милостыню по деревням, выдавая себя за погорельцев, возвращаются в город, стараясь не попасться на глаза стражникам.

Но у патрулей и стражи есть заботы поважнее, чтобы стоило ради них рисковать шкурой, отправляясь на кладбище Невинных. Они курят трубки в караульном помещении Шатле.

Вдоль берегов Сены греются у костров перевозчики и лодочники, глядя, как мимо них украдкой скользят тени. Иногда между лодок просачивается чей-нибудь силуэт. Это нищие, устроившиеся на ночлег на охапках сена в лодках, просыпаются, потому что украшенные гербовыми лилиями часы Дворца правосудия или Ратуши пробили полночь.

Даже зимой по берегам реки свалены целые горы сена. Лошадям в Париже нужно так много сена! В этом городе лошадей больше, чем людей, и отовсюду несется их ржание, отовсюду тянет запахом и звуками конюшен.

А Клод Ле Пти, Грязный Поэт, устроился и пытается заснуть прямо под брюхом лошади, у самых копыт.

Точнее говоря, у копыт бронзового коня короля Генриха IV на Новом мосту. Не самое теплое местечко, но, если начнется дождь, то под бронзовым брюхом монаршего коня будет сухо. Со своего насеста Клод Ле Пти наблюдает за бандитами Нового моста. Они хорошо его знают и не трогают.

Ты, Новый мост, театр несомненный,

Вам стоит поглядеть на эту сцену.

Тут вырвут зуб, там снадобье предложат,

Старьевщики добро свое умножат,

Педант ученый книгу покупает,

Певец бездомный песню распевает,

Которой здесь еще никто не знал…[78]

Но сейчас ночь, и певцы уступили место нищим. Клод Ле Пти смотрит, как мимо проходит Весельчак, внушающий ужас и отвращение рваньем, в которое он одет, шапкой всклокоченных волос и этим фиолетовым наростом, который он приклеивает на щеку. За ним следуют его стража и свита, маркизы и девки. Берегитесь, горожане, припозднившиеся сегодня в Париже!

О! Ночной Париж, рай для воров, срывающих плащи, срезающих кошельки, избивающих и убивающих прохожих, рай для распутников, припевая, выходящих взявшись под руки из кабака или из борделя.

Ночной Париж, где грабители, свободные и счастливые, залезают в окна, взламывают замки и уносят все, что попадает им под руку.

Вот где-то рядом на безоружного прохожего напали бродяги. Кто-то отбивается шпагой от четырех подосланных к нему убийц.

Поэт на Новом мосту вслушивается в шум ночного города и узнает так хорошо ему знакомые звуки: условный свист воров, лязг шпаг, пьяные выкрики, вопли несчастных, которых сейчас убивают, крики тех, кто зовет на помощь; и он улыбается в ответ на эту мрачную какофонию, которую иногда перекрывает крикливый голос торговца горячими вафельными трубочками или табака, равнодушного свидетеля, а может, и сообщника этих преступлений.

Нет, решительно, погода не из приятных. От Сены дует пронизывающий ветер. Клод Ле Пти выбирается из своего убежища и отправляется бродить у таверн, чтобы вдосталь подышать чудесным ароматом закусочных.

* * *

Улица Нищеты — это царство закусочных. В этот поздний час здесь еще полно огней, и в глубине каждой таверны над очагом медленно поворачивается вертел с насаженной тушкой птицы.

Только в последней таверне, в «Храбром петухе», темно и пусто. Хозяйка Буржю умерла сегодня вечером от оспы, и ее муж плачет у изголовья кровати в большой комнате. Его племянник Давид Шайю, ученик пекаря, который только что приехал из Тулузы к своему дядюшке, смотрит на него из другого конца комнаты, где на столе стоят две свечи и росток самшита в тарелке, наполненной святой водой.

Двинемся дальше, туда, где тепло и весело.

Таверны и харчевни — это звезды парижской ночи, уютные и благовонные пещеры ночного города. Тут и «Сосновая шишка» на улице Единорога, «Львиное логово» на улице Цирюльников, улица Бравых Молодцов — и таверна с таким же названием, улица Сорвиголов — таверна «Богатый пахарь». «Три молотка», «Черный трюфель» и другие… А еще «Зеленая ограда» на улице св. Гиацинта[79], где собираются члены религиозных орденов, капуцины, целестины и доминиканцы-якобинцы, и куда только что вошел с потерянным видом монах Беше, чтобы с помощью выпивки попытаться изгнать из памяти пламя костра.

Анжелика смотрела на Беше через оконное стекло. С крыши на нее капал подтаявший снег, но, стоя в темноте рядом с таверной «Зеленая ограда», она этого совсем не замечала. Монах сидел за столом перед оловянным кувшином, смотрел в одну точку и опрокидывал кружку за кружкой.

Анжелика видела его очень отчетливо, несмотря на толстое оконное стекло. Внутри таверны было не слишком дымно. Монахи и священники, составлявшие большую часть завсегдатаев «Зеленой ограды», обычно не курили, а приходили сюда, чтобы выпить и поиграть в шахматы или в кости.

Анжелика долго бесцельно бродила по ночному заснеженному Парижу, который в это время суток превращался в огромный бандитский притон, арену убийств и преступлений. Случай привел ее к таверне «Зеленая ограда», куда только что зашел ненавистный Беше.

Анжелика сразу оживилась. Нет, она еще не до конца проиграла, кое-что еще нужно довести до конца. Монах Беше должен умереть! Она одна знает почему. Он был символом всего, что Жоффрей презирал всю свою жизнь: воплощением человеческой глупости, нетерпимости и пережитков средневековой софистики, от которых ее муж тщетно пытался защитить науку. Но восторжествовала ограниченность, погрязшая в устаревшей схоластике! А Жоффрей де Пейрак умер.

Перед смертью он крикнул Конану Беше с паперти собора Парижской Богоматери: «Через десять дней я жду тебя на Божьем суде!»

* * *

— Зря ты здесь, девка, топчешься в такую ночь. Или ты на мели, платить нечем?

Анжелика обернулась посмотреть, кто к ней обратился, но вокруг было пусто. Неожиданно из-за облака выглянула луна, и Анжелика увидела, что рядом с ней стоит карлик. Он поднял два пальца, как-то по-особенному скрестив их. Она вспомнила, как однажды Куасси-Ба показал ей такой же жест и сказал: «Ты скрещиваешь пальцы вот так, и друзья говорят: все в порядке, ты наш!»

Она машинально повторила жест Куасси-Ба. Лицо карлика сразу же расплылось в широченной улыбке.

— Так ты наша, а то мне показалось… Что-то я тебя не помню, ты у кого? У Родогона-Египтянина, Беззубого Жана, Синего Матроса или, может, у Ворона?

Анжелика ничего не ответила и вновь принялась рассматривать через окно Беше. Карлик одним прыжком вскочил на подоконник. В оконном свете стало видно его грубое лицо и нахлобученную на голову грязную фетровую шляпу. У него были круглые, пухлые руки и совсем крошечные ступни, обутые в детские туфли из мешковины.

— Ну и где твой клиент, с которого ты глаз не спускаешь?

— Вон там, в углу.

— И ты думаешь, этот старый мешок с костями, у которого один глаз посылает к черту другой, прилично заплатит за твои труды?

Анжелика глубоко вздохнула. В ней снова начинала бурлить жизнь. Теперь она знала, что нужно делать.

— Я должна убить этого человека, — сказала она.

Карлик проворно провел рукой по ее талии.

— Да у тебя и ножа-то нет. Чем ты его убьешь?

Лишь теперь Анжелика внимательно рассмотрела странное существо, которое появилось из темноты, точно крыса, точно одно из тех мерзких созданий, что наводняли Париж с наступлением темноты.

Несколько часов она словно лунатик, спотыкаясь, потерянно бродила по улицам Парижа. Что привело ее к «Зеленой ограде»? Ненависть? Охотничий инстинкт?

— Пойдем-ка со мной, маркиза, — неожиданно произнес карлик, спрыгивая на землю. — Пойдем к Невинным. Договоришься там с дружками, они укокошат твоего попа.