Она пошла за ним без малейшего колебания. Он вразвалку шагал впереди.

— Меня зовут Баркароль, — сообщил он чуть погодя, — изящное имя, а? Такое же изящное, как я сам![80] Хо-хо!

Он издал какое-то улюлюканье, подпрыгнул, слепил из снега и грязи снежок и залепил им в окно дома.

— Удираем, дорогуша. А не то добрые горожане, которым мы помешали дрыхнуть, выплеснут нам на голову содержимое ночного горшка.

Стоило ему это сказать, как ставни распахнулись и Анжелика едва успела отскочить в сторону, чтобы не попасть под душ, о котором предупредил карлик.

Баркароль куда-то сгинул, но Анжелика, по щиколотку в грязи, продолжала идти вперед. Одежда промокла, но она не чувствовала холода.

Легкий свист заставил ее взглянуть в сторону водосточной трубы. Из-за нее вынырнул карлик со словами:

— Прошу прощения, маркиза, за то, что покинул вас, не попрощавшись. Я заходил за другом. Вот — Жанен Деревянный Зад.

За ним показался второй силуэт. Это был не карлик, а калека, жалкий обрубок человека. Безногий, он сидел в некоем подобии большого деревянного таза. В узловатых ручищах он держал по деревянной колодке, которыми отталкивался от земли, чтобы передвигаться по мостовой.

Урод поднял на Анжелику испытующий взгляд. На нее смотрело не лицо, а звериная морда, усеянная гнойниками. Редкие волосы тщательно приглажены на блестящем черепе. Единственной одеждой нищего было нечто похожее на короткий плащ из голубого сукна, петлицы и обшлаги которого были обшиты золотым галуном. Должно быть, когда-то этот плащ принадлежал офицеру. Наряд дополняло безукоризненное жабо, придавая странному персонажу колоритный вид. Внимательно изучив молодую женщину, существо прочистило горло и плюнуло в нее. Анжелика удивленно посмотрела на него и вытерлась пригоршней снега.

— Хорошо, — удовлетворенно заметил безногий, — она понимает, с кем говорит.

— Говорит? Ничего себе разговорчик! — воскликнул Баркароль. И расхохотался своим улюлюкающим смехом. — Хо-хо! Какой я умник!

— Подай мне шляпу, — сказал калека. Он нацепил войлочную шляпу, украшенную пышным пером и, отталкиваясь своими колодками, отправился в путь.

— Чего ей нужно? — спросил он через некоторое время.

— Чтобы ей помогли убить одного попа.

— Это можно. Она чья?

— Понятия не имею…

Они шли все дальше, и постепенно к ним присоединялись другие призрачные силуэты. Сначала из темных закоулков, подвалов или с берега реки раздавался свист, затем появлялись длиннобородые босые нищие, старухи, будто вылепленные из четок и груды подвязанных бечевкой лохмотьев, слепые… Хромые, поторапливаясь, тащили на плечах костыли, горбуны забыли снять свои фальшивые горбы. В безумную актерскую труппу затесалось и несколько настоящих калек.

Анжелика с трудом понимала их язык, пересыпанный странными словечками. На перекрестке они столкнулись с компанией усатых головорезов. Анжелика сначала приняла их за военных или за патруль, но быстро сообразила, что перед ней — переодетые бандиты.

Она невольно попятилась под волчьими взглядами безобразных разбойников, но, обернувшись, увидела, что окружена.

— Страшно, красотка? — спросил один из бандитов и бесцеремонно обнял ее за талию.

Она скинула его руку и резко ответила:

— Нет!

Он не отстал, и тогда Анжелика отвесила ему пощечину. Поднялся гвалт, и она спросила себя, что же теперь с ней будет? Но ей не было страшно. Ненависть и бунтарство долго зрели в ее душе и сейчас вылились в неистовое желание кусаться, бить, вцепиться ногтями в глаза. Очутившись на самом дне, окруженная хищниками, Анжелика и сама превратилась в такого же дикого зверя.

Порядок навел не кто иной, как странный Жанен Деревянный Зад. Своим властным, замогильным голосом, больше напоминающим грозный звериный рык, калека повергал в дрожь остальных нищих и подавлял их. Всего несколько резких слов — и человек-колода пресек потасовку. Взглянув на пристававшего к ней бродягу, Анжелика заметила, что его щеку пересекли кровавые полосы и он прикрывает рукой глаз. Но остальные хохотали.

— О-го-го! А девка-то здорово тебя разукрасила!

Анжелика с удивлением услышала, что сама смеется. Выходит, смеяться не труднее, чем спуститься в самую бездну ада? А страх… В конце концов, что такое страх? Для нее его больше просто нет. Страх — удел славных парижан, которые дрожат, когда под их окнами вереницы нищих тянутся к кладбищу Святых Невинных на встречу со своим королем, Великим Кесарем.

— Она чья? — спросил кто-то.

— Наша! — прорычал Деревянный Зад. — Я сказал.

Их пропускали вперед. Никто из нищих, даже крепко стоящих на ногах, не пытался обогнать калеку Жанена. Когда дорога пошла в гору, двое бандитов, переодетых солдатами — их называли «бродягами», — поспешили подхватить таз безногого и понесли его наверх.

Запах в этом городском квартале становился все более зловонным и отвратительным: все вокруг обволакивала сладковатая вонь разложения, и запах гниющих в канавах мяса, сыра и овощей. То был квартал Центрального рынка, расположенный по соседству со страшным кладбищем Невинных.

Анжелика никогда здесь не бывала, хотя это мрачное кладбище считалось одним из самых популярных в Париже мест для свиданий. Даже знатные дамы наведывались туда в «книжные магазины» или «бельевые», устроенные в лотках прямо под оссуариями.

Самое обычное зрелище — галантные кавалеры, гуляющие средь бела дня со своими возлюбленными и небрежно откидывающие кончиком трости попавшийся под ноги человеческий череп или человеческие кости, абсолютно не обращая внимания на пение погребальных псалмов.

По установленной традиции, ночью на кладбище никого не арестовывали, и здесь было прибежище мошенников и бродяг, а развратники приходили сюда в поисках подруги для одиозных любовных утех.

Процессия наконец приблизилась к кладбищенской стене, обрушившейся во многих местах до такой степени, что через провалы можно было без особых затруднений проникнуть на территорию кладбища. Тут из главных ворот навстречу оборванцам вышел местный звонарь, в черном балахоне с вышивкой, изображающей черепа, скрещенные кости и серебряные капли-слезы, и ровным голосом объявил:

— На улице Жестянщиков есть покойник. Назавтра для похоронной процессии нужны плакальщицы. Каждой выдадут по десять су, юбку или черный плащ.

— Мы пойдем, пойдем! — воскликнули несколько беззубых старух.

Они бы сразу и отправились занимать местечко на Жестянщиках, да остальные на них накинулись, и Деревянный Зад грозно рыкнул:

— К дьяволу! Кто тут собрался по своим делишкам, когда нас ждет Великий Кесарь? Чертовы старухи! Порядок забыли? Руки до вас не доходят, честное слово…

Пристыженные нищенки опустили головы, подбородки у них затряслись. И вот через проломы в ограде все полезли на территорию кладбища.

Звонарь ушел, тряся колокольчиком. То и дело на перекрестке дорожек он останавливался, чтобы, подняв голову к луне, заунывно затянуть псалом:

Вечный покой даруй им, Господи,

И вечный свет пусть светит им…

Анжелика, с расширенными от ужаса глазами шла мимо валявшихся повсюду трупов. Тут и там разверзли пасть братские могилы, уже наполовину заполненные мертвецами в белых саванах и ждущие новой порции умерших, чтобы захлопнуть свой зев.

Несколько памятников и могильных плит, установленных прямо на земле, отмечали места захоронения более обеспеченных семей, хотя вот уже несколько веков кладбище Невинных предназначалось для городской бедноты. Богатых хоронили на кладбище Святого Павла.

Луна наконец воцарилась на безоблачном небе, осветив тонкий слой снега на крыше кладбищенской церкви и примыкающих к ней строений.

В неярком лунном свете поблескивал крест Бюто — высокое металлическое распятие, установленное рядом с кафедрой, как называли защищенное пирамидальной крышей возвышение посередине кладбища, к которому вели несколько ступеней.

На холоде тошнотворная вонь чуть ослабла. Впрочем, никто не обращал на нее внимания, да и сама Анжелика равнодушно вдыхала воздух, насыщенный ядовитыми испарениями.

Она с ужасом смотрела на отходящие от церкви галереи, образующие стену четырехугольного в плане кладбища. В какой-то момент ей даже показалось, будто она переживает ночной кошмар. Готические галереи завершались стрельчатыми аркадами, а в их нижнем ярусе торговцы днем раскладывали на лотках товар.

Галереи были перекрыты черепичной крышей, которую поддерживали деревянные подпорки со стороны кладбища, открывая между стрельчатыми верхушками аркады пустоты, заполненные человеческими костями. Там находились тысячи черепов и разных фрагментов скелетов. Житница смерти с ее зловещим урожаем открывала взорам невероятные нагромождения костей, которые разрушал ветер, а время обращало в прах, наводивший живых на философские размышления о тщете всего сущего. Когда одни останки рассыпались, на их место помещали другие, только что вынутые из кладбищенской земли.

Рядом с могилами виднелись кучки костей, причем устрашающие белые круглые черепа были заботливо положены могильщиком сверху: завтра они займут свое место в оссуарии над галереей.

— Что это… что это такое? — пробормотала Анжелика. Зрелище показалось ей настолько невероятным, что она подумала, будто лишилась рассудка.

Взобравшийся на одну из могил карлик Баркароль с любопытством взглянул на Анжелику:

— Костница! Костница Невинных. Самая красивая в Париже!

И помолчав секунду, добавил:

— Ты откуда взялась? Ты что, никогда такого не видала?

Анжелика села рядом с карликом.

С той минуты, как она, почти не отдавая себе отчета, расцарапала физиономию бандиту, ее оставили в покое и больше с ней не заговаривали. И если кто-то и бросал на нее любопытный или призывный взгляд, тут же звучало предостережение:

— Деревянный Зад сказал, что она наша. Поберегись, мужики!

Анжелика не заметила, как кладбище, полупустое к моменту их появления, постепенно заполнилось оборванной, страшной толпой.

Ее ошеломил вид костницы. Она не знала, что это мрачное пристрастие собирать скелеты в кучу в одном месте — отличительная черта Парижа. Все крупные храмы столицы пытались составить конкуренцию Невинным. Анжелика сочла это ужасным, а Баркароль, напротив, находил восхитительным. И даже промурлыкал себе под нос:

…Гибель и смерть впереди.

Так грустно, что мир покидаем,

Не зная, куда нам идти.

Анжелика медленно повернулась к нему.

— Ты поэт?

— Нет, это не я сочинил, а Грязный Поэт.

— Ты знаешь его?

— Еще бы! Да он — поэт с Нового моста!

— Его я тоже убью.

Карлик подпрыгнул, как жаба.

— Чего? Хорош шутить. Он мой друг.

Он огляделся, призывая всех в свидетели, и покрутил пальцем у виска:

— Эта баба точно свихнулась! Она всех хочет прирезать!

* * *

Вдруг послышались крики, и толпа расступилась перед странной процессией.

Во главе ее выступал долговязый тощий человек, семеня босыми ногами по талому снегу. Густые седые лохмы падали на его плечи… Безбородого можно было бы принять за старуху, но это был мужчина, во всяком случае если судить по одежде, состоявшей из изодранных штанов и плаща с широкими рукавами. Выдающиеся скулы, угрюмый, хмурый взгляд глубоко запавших сине-зеленых глаз — этот человек был лишен пола так же, как и скелеты, сваленные в костнице, и вполне подходил к окружающей мрачной обстановке. Он нес длинную пику, на конце которой из стороны в сторону покачивалась дохлая собака.

Рядом, потрясая метлой, вышагивал маленький безусый толстяк.

За парой диковинных знаменосцев следовал музыкант с виелой, водивший смычком по своему инструменту. В облике музыканта странным был головной убор: большая соломенная шляпа, нахлобученная до плеч, с проделанными в ней дырками, сквозь которую поблескивали насмешливые глаза. Сзади бежал мальчишка и яростно колотил в дно медного таза.

— Хочешь знать, кто эти трое знатных господ? — спросил карлик у Анжелики.

И, подмигнув, добавил:

— Ты знаешь тайный знак, но я-то понимаю, что ты не из наших. Те, что впереди — Великий и Малый евнухи. Великий евнух уже давно одной ногой в могиле, но видно никогда не помрет. А Малый евнух сторожит жен Великого Кесаря. Он несет знак Короля нищих.

— Метлу?

— Цыц! Нечего насмехаться! Метла нужна, чтобы выметать мусор. За ними идут Музыкант Тибо и его паж Лино. А вот и крали Короля нищих.

Он показал на женщин в грязных чепчиках, с одутловатыми лицами и усталыми глазами проституток. Некоторые из них были еще довольно красивы, и все они бросали по сторонам наглые взгляды. Только первая, подросток, почти совсем еще девочка, сохранила какую-то свежесть. Несмотря на холод, едва сформировавшаяся грудь была обнажена: девушка с явной гордостью выставляла ее напоказ.