— Не стоит, — запротестовала Анжелика, пытаясь высвободить руку.

— Да подождите вы!.. Этот удивительный Огонь. Он освещает всю вашу жизнь, до самого конца. Он настолько силен, что затмевает Солнце. Вас полюбит король, но вы… вы никогда не полюбите его, и все из-за этого Огня…

Даже в карете по дороге домой Атенаис никак не могла остыть.

— Эта женщина не стоит ни су из того, что ей платят. Я никогда не слышала столько глупостей сразу. Король полюбит вас!.. Король полюбит вас!.. Она всем говорит одно и то же!

Ошеломляющую новость Анжелика услышала от мадемуазель де Паражонк. Молодая женщина не была готова к такого рода известию, и ей потребовалось некоторое время, чтобы пробраться сквозь дебри иносказаний, которыми изъяснялась жеманница, и понять смысл сказанного. По своему обыкновению, мадемуазель явилась к ужину, возникнув из ночного тумана, как серая взъерошенная сова с пристальным и немигающим взглядом, некстати украшенная бесчисленными бантиками. Гостеприимная Анжелика усадила ее рядом с горящим камином и предложила печенье. Сначала Филонида долго и витиевато рассказывала о своей соседке мадам де Гоффрей, которая только что «ощутила последствие дозволенной любви», то есть после десяти месяцев замужества произвела на свет прелестного мальчика. Затем мадемуазель де Паражонк перешла к болезням «ее дорогих страдальцев». Анжелика подумала было, что собеседница рассказывает о каких-то престарелых родственниках, но оказалось, речь шла о ногах самой мадемуазель де Паражонк. «Дорогие страдальцы» обзавелись мозолями. И в заключение она произнесла особенно изысканную, но невероятно мудреную фразу. Глядя на дождь, барабанящий по мостовой, она сказала: «Низвергается третий элемент». Наконец, желая сообщить потрясающую новость, Филонида заговорила, как все нормальные люди:

— Вы знаете, что мадам де Ламуаньон собирается выдать замуж свою дочь?

— Желаю ей успеха! Малышка некрасива, но у нее достаточно денег, чтобы сделать блестящую партию.

— Дорогая, вы, как всегда, зрите в корень. Несомненно, лишь приданое этой чернявой крошки может привлечь такого красавца и такого знатного дворянина, каким является Филипп дю Плесси.

— Филипп?

— Вам не показалось, что в комнате сильное эхо? — спросила Филонида, внимательно взглянув на собеседницу и даже моргнув.

Анжелика взяла себя в руки и спокойно ответила:

— Ходят слухи… но я не придаю им значения. Филипп дю Плесси не может опуститься до брака с дочерью президента парламента[42]. Какое бы высокое место в обществе она ни занимала сейчас, по происхождению она — простолюдинка.

Старая дева усмехнулась.

— Один мой крестьянин частенько приговаривал: «Деньги можно найти лишь на земле, и для того, чтобы их собрать, надо нагнуться». Всем известно, что молодой Плесси весьма стеснен в средствах. Он играет по-крупному в Версале, а на снаряжение последней кампании истратил целое состояние. Говорят, за ним следовал обоз из десяти мулов, которые везли золотую посуду, и я уж не знаю, что еще. Шелк его палатки был расшит столь богато, что испанцы отлично видели его прямо из своих окопов и использовали в качестве мишени… Впрочем, я признаю, что бесчувственный красавец поистине неотразим…

Анжелика не прерывала монолога своей гостьи. Сначала она не поверила сплетне, но потом просто упала духом. Последний рубеж, который надо было преодолеть, чтобы наконец засиять в лучах «короля-солнце», оказался непреодолим. Все ее мечты о браке с Филиппом рушились на глазах.

Впрочем, она всегда знала, что последний этап будет самым трудным, а у нее осталось так мало сил. Она измучена, дошла до предела… Она всего лишь шоколадница, ей никогда не встать на одну ступень с дворянами, которые так и не приняли ее в свой круг. Да, они приглашали ее в свои дома, но не считали равной… Версаль!.. Версаль!.. Блеск двора, сияние «короля-солнце»! Филипп! Прекрасный, но недоступный бог войны Марс!.. А ей придется довольствоваться Одиже. Ее дети никогда не станут дворянами…

Погруженная в свои мысли, она не замечала, как проходят минуты. Погас огонь в камине, свеча начала чадить.

Анжелика услышала, как Филонида прикрикнула на Флипо, который ждал распоряжения, стоя у двери.

— Никчемное создание, снимите излишки со светоча.

Флипо, разинув рот, не тронулся с места, поэтому Анжелика устало пояснила:

— Лакей, сними нагар со свечи.

Довольная Филонида де Паражонк поднялась со своего кресла:

— Дорогая, мне кажется, вы погрузились в свои грезы. Что ж, я оставлю вас с ними наедине…

Глава 18

Ночь напролет Анжелика не смыкала глаз. Утром она отправилась к мессе и вышла из церкви очень спокойной. Никакого решения она так и не приняла. Поэтому когда во второй половине дня настал час прогулки по Кур-ля-Рен, Анжелика села в свою карету, еще не имея в голове какого-то определенного плана действий.

По дороге она постаралась взять себя в руки. Сама не зная почему, в тот день Анжелика с особой тщательностью отнеслась к выбору туалета, и теперь, теребя мягкий фай и нежный шелк, вдруг поймала себя на мысли: почему именно сегодня она надела этот новый чудесный наряд с тремя рядами юбок цвета конского каштана, сухих листьев и нежной зелени? Тонкая паутинка золотого шитья, оттененного жемчугом, словно переливающаяся сеть оплетала верхнюю юбку, шлейф платья и корсаж. Кружева воротника и рукавов отливали тем же зеленым цветом и повторяли рисунок вышивки. Эти кружева Анжелика специально заказала в мастерских Алансона[43], а рисунок для их узора выполнил лично господин де Муан, придворный художник по тканям. Подобный туалет, строгий и роскошный, предназначался для собраний знатных дам, таких, какие устраивала мадам д’Альбре и где светские беседы никогда не носили оттенка фривольности. Анжелика знала, что по цветовой гамме это платье самым восхитительным образом подходит к ее коже и глазам, хотя она и выглядит в нем чуть старше.

Но почему она надела именно его для обычной послеобеденной прогулки? Надеялась ли она ослепить равнодушного Филиппа или внушить ему доверие строгостью наряда?.. Анжелика нервно обмахнулась веером, чтобы остудить жар, воспламенивший щеки. Хризантема сморщила свой маленький влажный носик и бросила на хозяйку озадаченный взгляд.

— Кажется, я собираюсь наделать глупостей, Хризантема, — задумчиво проговорила Анжелика. — Но я не могу отказаться от своих планов. Да, я действительно не могу от них отказаться.

Затем, к великому изумлению собачки, она закрыла глаза и откинулась на подушки кареты, как будто бы совершенно лишившись сил.

Подъехав к ограде Тюильри, Анжелика внезапно оживилась. Сверкнув глазами, она посмотрелась в маленькое зеркальце тонкой работы, висевшее у нее на поясе, и проверила свой макияж. Немного черной краски на ресницах, чуть-чуть красной — на губах. Она не позволяла себе ничего лишнего. Анжелика не белила лицо: она очень быстро поняла, что теплый, естественный цвет ее кожи восхищает мужчин больше, чем напудренные фарфоровые лица модниц. Ее зубы, тщательно натертые порошком из цветков дрока и прополосканные прокипяченным вином, сияли белизной.

Госпожа Моренс улыбнулась своему отражению.

Потом взяла на руки Хризантему и, поддерживая шлейф платья, миновала ворота Тюильри. В какой-то момент она решила, что если Филиппа не окажется в парке, она откажется от борьбы. Но он был там. Она заметила его около Большого партера в свите принца Конде, громко рассуждавшего о чем-то в своем излюбленном уголке сада, куда приходили многочисленные зеваки, чтобы взглянуть на прославленного полководца.

Анжелика смело направилась к группе придворных. Она решила, что сама судьба привела Филиппа в парк Тюильри, и потому у нее получится исполнить задуманное.

Вторая половина дня радовала свежестью и чудесной погодой. Только что прошедший дождик прибил песок и отлакировал первые листочки на деревьях.

Анжелика шла вперед, здороваясь и улыбаясь. Про себя она с досадой отметила, что ее платье самым ужасающим образом не сочетается с костюмом Филиппа. В тот вечер маркиз, обычно предпочитавший светлые тона, неожиданно вырядился в необыкновенный жюстокор кричащего ярко-голубого цвета, многочисленные петлицы которого были густо затканы золотом. Филиппа по праву считали одним из законодателей моды, и сегодня он опять задал тон остальным, облачившись в костюм нового покроя, широкие и длинные полы которого отодвигали назад шпагу.

Манжеты его наряда отличались изысканной красотой, а короткие штаны без привычных рюшей плотно облегали колени. Мужчины в старомодных рингравах краснели при встрече с этим модником. Великолепные алые чулки Филиппа с золотыми стрелками прекрасно гармонировали с красными каблуками кожаных башмаков, украшенных алмазными пряжками. В руке Филипп держал бобровую шляпу с низкой тульей столь тонкой выделки, что мех ее напоминал отполированное старое серебро. Перья на шляпе тоже были небесно-голубыми. Молодой человек только что появился в парке, и потому весенний дождь не испортил его костюма и не нарушил этот лазоревый шедевр.

В ниспадающем на плечи светлом парике Филипп дю Плесси-Бельер напоминал величественную экзотическую птицу.

Анжелика поискала глазами крошку Ламуаньон, но ее жалкой соперницы не было видно. Со вздохом облегчения Анжелика поспешила к принцу Конде, который всякий раз при встрече с ней изображал несчастного влюбленного, безропотно смирившегося со своей участью.

— Несравненная! — вздохнул принц, коснувшись длинным носом лба Анжелики. — О, жестокосердная, не окажете ли вы нам честь отправиться на Кур-ла-Рен в нашей карете?

Притворившись смущенной, Анжелика бросила взгляд в сторону Филиппа и прошептала:

— Да простит меня Ваше Высочество, но господин дю Плесси уже пригласил меня на прогулку.

— Пусть разразит чума всех этих молодых едва оперившихся петушков! — проворчал принц. — Эй! Маркиз, неужели вы настолько дерзки, что посмеете долго удерживать рядом с собой, для вашего личного удовольствия, одну из прекраснейших дам столицы?

— Избави Бог, монсеньор, — ответил молодой человек, который явно не слышал их разговора и даже не догадывался, о какой даме идет речь.

— Ну ладно! Тогда вы можете увезти ее. Я вам позволяю. Но впредь извольте спуститься с небес и задумайтесь о том, что вы не одни в этом мире и что другие тоже имеют право любоваться самой ослепительной улыбкой Парижа.

— Я приму это к сведению, монсеньор, — заверил придворный, в поклоне подметая песок лазоревыми перьями шляпы.

После глубокого реверанса Анжелика вложила свою маленькую руку в руку Филиппа и повела его прочь. Бедный Филипп! И почему все боятся его? Ведь он очень уязвим в своей высокомерной рассеянности, которой так нетрудно воспользоваться.

Когда пара проходила мимо скамьи, господин де Лафонтен[44], расположившийся на ней в обществе господ Расина[45] и Буало[46], бросил в их сторону:

— Фазан со своей курочкой!

Анжелика сразу же поняла, что Лафонтен намекал на тот контраст, который являли их наряды: коричневатые тона ее платья олицетворяли сдержанную роскошь, тогда как одежда Филиппа поражала контрастами цвета и обилием драгоценностей. Прикрыв лицо веером, Анжелика кокетливо улыбнулась поэту, который лукаво подмигнул в ответ. «Фазан со своей курочкой… Дай-то Бог!» — подумала Анжелика.

Она опустила глаза и с бьющимся сердцем стала смотреть, как уверенно и твердо ступает Филипп, вдавливая в мокрый песок аллеи великолепные красные каблуки своих туфель. Ни у кого из мужчин нет такой изысканной походки и таких же ладных мускулистых икр. «Даже у короля», — подумала молодая женщина. Впрочем, чтобы увериться в этом, надо снова увидеть короля вблизи, а для этого — очутиться в Версале. И ОНА ПОПАДЕТ В ВЕРСАЛЬ! Вот так же, рука об руку с Филиппом, она ступит на королевскую галерею. И весь королевский двор будет жадно пожирать глазами детали ее великолепного туалета. Она остановится в нескольких шагах от государя… «Госпожа маркиза дю Плесси-Бельер…»

Ее пальцы судорожно сжались. Тогда Филипп с угрюмым удивлением изрек:

— Я так и не понял, почему монсеньор принц навязал мне ваше общество…

— Потому что он подумал, что это доставит вам удовольствие. Вы же знаете, он любит вас больше, чем монсеньора герцога. Вы — наследник его воинского духа.

И она добавила, ласково взглянув на кузена:

— Мое общество вам до такой степени неприятно? Вы ждали кого-то другого?

— Нет! Но я вообще не намеревался ехать сегодня вечером на Кур-ля-Рен.

Анжелика не осмелилась спросить почему. Возможно, у него не было никакой особой цели. С Филиппом так часто бывало. Его решения не всегда выглядели обоснованными, но никто не решался осведомляться о причинах подобного поведения.