* * *

Аллея Кур-ля-Рен в этот час оставалась еще довольно пустынной. Аромат молодой листвы смешивался с ароматами грибов и наполнял собой все пространство под тенистыми сводами огромных деревьев.

Поднимаясь в карету Филиппа, Анжелика заметила, что у его лошадей серебряные ажурные чепраки, а их бахрома доходит до самой земли. Откуда кузен изыскивал средства, чтобы следовать всем капризам моды? Ей казалось, что после безумных расходов во время карнавала он обременен непомерными долгами. Или это проявление щедрости президента Ламуаньона к будущему зятю?

Еще никогда Анжелика так не тяготилась молчанием Филиппа.

Изнывая от нетерпения, она делала вид, будто увлечена проделками Хризантемы или видом проезжающих мимо карет. Она несколько раз порывалась было начать разговор, но строгий профиль молодого человека, его непреклонный вид останавливали ее. С отсутствующим взглядом он медленно втягивал щеки, смакуя пастилку с амбреттой[47] или фенхелем. Анжелика сказала себе, что, когда они поженятся, она отучит его от этой привычки. При столь возвышенной красоте ни к чему уподобляться жвачному животному.

За окном кареты стало заметно темнее: деревья сомкнули свои ряды. Через лакея кучер осведомился, повернуть ли назад или продолжить путь по Булонскому лесу.

— Пусть едет дальше, — приказала Анжелика, не дожидаясь согласия Филиппа.

Затянувшееся молчание оказалось нарушенным, и, воспользовавшись этим, она быстро спросила:

— Вы слышали, какие глупости рассказывают, Филипп? Говорят, будто вы собираетесь жениться на дочери Ламуаньона.

Молодой человек склонил красивую белокурую голову.

— Эта глупость — чистая правда, дорогая.

— Но…

Анжелика собралась с духом и бросила, словно вызов:

— Но это невозможно! Ведь вы — образец элегантности! Что привлекательного вы нашли в этом жалком кузнечике?

— Ее привлекательность меня совершенно не интересует.

— Но тогда на что же вы польстились?

— На ее приданое.

Итак, мадемуазель де Паражонк была права. Анжелика с трудом сдержала вздох облегчения. Если все упирается в деньги, то вопрос можно уладить. Но она постаралась придать своему лицу огорченное выражение.

— Ах, Филипп, я никогда не думала, что вы такой меркантильный человек.

— Меркантильный? — повторил дю Плесси, недоуменно приподнимая брови.

— Я хочу сказать: неужели вы настолько привязаны к земным благам?

— А к чему, по вашему мнению, я еще могу быть привязан? Отец никогда не готовил меня к вступлению в церковный орден.

— Но даже не посвящая себя Богу, можно считать поводом для брака нечто куда более ценное, чем деньги!

— Что именно?

— Ну… Любовь.

— А! Если вас беспокоит именно эта сторона… вопроса, то смею вас заверить, моя драгоценная, что у меня есть вполне серьезное намерение подарить этому маленькому кузнечику кучу детишек.

— Нет! — в бешенстве воскликнула Анжелика.

— Она получит их в обмен на свои деньги.

— Нет! — повторила Анжелика, топнув ногой.

Филипп повернулся к кузине с весьма обескураженным выражением лица.

— Вы не хотите, чтобы я подарил детей своей собственной жене?

— Речь не об этом, Филипп. Я не хочу, чтобы она становилась вашей женой, вот и все.

— А почему она не должна ею становиться?

Анжелика тяжело вздохнула.

— Ах, Филипп, вы ведь посещаете салон Нинон, и я не могу понять, как вы до сих пор не научились улавливать саму суть разговора. Все эти ваши «почему», ваш изумленный вид в конечном счете заставляют ваших собеседников ощущать себя последними дураками.

— Быть может, так оно и есть? — заметил дю Плесси с едва заметной улыбкой.

Увидев эту улыбку, Анжелика, готовая продолжить словесную баталию, ощутила прилив какой-то странной нежности. Он улыбался… Почему он так редко улыбается? Ей показалось, что лишь она одна может понять его и заставить его так улыбнуться.

«Дурак», — говорили одни. «Зверь», — утверждали другие. А вот Нинон де Ланкло сказала: «Когда лучше его узнаешь, начинаешь понимать, насколько он хуже, чем можно ожидать с первого взгляда. Но, когда узнаешь его еще ближе, замечаешь, что он намного лучше, чем кажется вначале… Дворянин до мозга костей… Он принадлежит лишь королю и самому себе…»

«А еще он принадлежит мне», — с яростью подумала Анжелика.

Она злилась. Что требуется, чтобы вывести этого человека из его беззаботного безразличия? Запах пороха? Отлично! Он хочет войны — он ее получит. Она нервно оттолкнула Хризантему, кусавшую кисточки ее накидки, и, невероятным усилием воли подавив раздражение, беззаботно спросила:

— Филипп, если вопрос всего лишь в том, как поправить бедственное финансовое положение, то почему бы вам не жениться на мне? Денег у меня много, и я не потеряю их из-за неурожайного года. Мои дела идут великолепно, и доходы будут только увеличиваться.

— Жениться на вас? — повторил дю Плесси с искренним изумлением.

И презрительно расхохотался.

— Мне? Жениться на шоколаднице?! — выплюнул маркиз.

Анжелика густо покраснела. Этот несносный Филипп всегда умел вгонять ее в краску, заставляя сгорать от стыда и гнева. Сверкнув глазами, она заявила:

— Можно подумать, что я предложила вам соединить кровь простолюдинки с королевской кровью! Не забывайте, что я — урожденная Анжелика де Ридуэ де Сансе де Монтелу. Моя кровь столь же чиста, как ваша, любезный кузен. Даже чище вашей, ведь я принадлежу к более древнему роду, и моя семья появилась еще до первых Капетингов, между тем как вы по мужской линии можете похвастаться лишь бастардами Генриха II.

Некоторое время Филипп, не моргая, изучал собеседницу. Казалось, в глубине его светлых глаз пробуждается некий интерес.

— Ах да! Вы мне уже говорили нечто подобное, когда-то давно. Я припоминаю. Это было в Монтелу, в вашем полуразвалившемся замке. Маленькая лохматая мегера в отрепьях дожидалась меня у подножия лестницы, чтобы сообщить, что ее кровь древнее моей. Как же! Это было нелепо и смешно.

Анжелика вновь увидела себя в Монтелу… Она вспомнила, как холодны были тогда ее руки, как пылала голова, а живот сводило болезненной судорогой. Она стояла и смотрела, как он спускается по каменной парадной лестнице. Ее юное тело, непривычное к встрече с извечной женской тайной, претерпевало превращение ребенка в девушку и трепетало при виде этого прекрасного светловолосого юноши. Потом она упала в обморок.

Когда Анжелика пришла в себя на огромной кровати в своей комнате, мать объяснила ей, что отныне она уже не маленькая девочка и что в ее теле происходят новые, неизведанные превращения.

Вот так Филипп оказался связан с первыми проявлениями ее женского естества, и спустя годы она все еще помнила об этом. И пусть она выглядела глупо и смешно, но для нее в этом событии было что-то особенно сладостное и волнительное.

Молодая женщина неуверенно взглянула на него и попыталась улыбнуться. Как и в тот далекий вечер, она чувствовала, что еще немного и она вновь задрожит. Умоляющим голосом Анжелика прошептала:

— Филипп, женитесь на мне. Вы получите любые деньги, какие захотите. В моих жилах течет благородная кровь. Общество очень быстро забудет о моей коммерции. Впрочем, сейчас многие дворяне уже не считают зазорным заниматься лично всевозможными делами. Мне говорил об этом господин Кольбер…

Она прервала свой монолог. Он не слушал ее. Возможно, думал о чем-то своем или же вообще ни о чем не думал. Если бы он спросил ее: «Почему вы хотите стать моей женой?», то она бы крикнула: «Потому что я люблю вас!» Именно в то мгновение Анжелика поняла, что любит его, любит все той же наивной, мучительной любовью, которая озарила ее детство. Но он не задал ей ни одного вопроса. И, в полном отчаянии, запинаясь, Анжелика пробормотала:

— Поймите, я хочу вернуться в свой круг, вернуть себе имя, знатное имя… Я хочу бывать при дворе… в Версале…

Ей не нужно было произносить этих слов. Анжелика тотчас пожалела о своей неуместной откровенности. Она надеялась, что Филипп не услышал ее, но он прошептал с еле заметной усмешкой:

— Поводом для брака следует считать нечто куда более ценное, чем деньги!

И затем тем же тоном, каким отказываются от протянутой бонбоньерки, он произнес:

— Нет, дорогая, правда, нет…

Анжелика поняла, что его решение окончательно. Она проиграла.

Спустя некоторое время Филипп сообщил кузине, что она не ответила на приветствие мадемуазель де Монпансье.

Только тогда Анжелика заметила, что карета вернулась на Кур-ля-Рен, которая стала очень оживленной.

Молодая женщина машинально отвечала на приветствия. Но ей казалось, что солнце погасло, а жизнь приобрела вкус золы. Одна мысль о том, что Филипп сидит так близко, а она совершенно беспомощна, угнетала ее. Неужели ничего нельзя поделать?.. Ее доводы, ее страсть не достигали его души, разбиваясь о гладкие ледяные доспехи равнодушия. Невозможно заставить мужчину жениться, когда он не любит женщину, не хочет ее, а все свои проблемы способен решить иным способом. Вероятно, на этот шаг его может подвигнуть только страх. Но что испугает неустрашимого бога Марса?

— А вот и мадам де Монтеспан, — возобновил светскую болтовню Филипп. — Вместе со своей сестрой-аббатисой и мадам де Тианж. Воистину, лучезарные создания.

— Я полагала, что мадам де Монтеспан в Руссильоне. Она умоляла своего супруга увезти ее туда, чтобы ускользнуть от кредиторов.

— Судя по обивке ее кареты, кредиторы смилостивились над ней. Вы заметили, какой великолепный бархат? Но почему черный? Он смотрится чересчур мрачно.

— Монтеспаны еще соблюдают малый траур[48] по усопшей матери.

— Ну, тогда это очень малый траур. Например, вчера мадам де Монтеспан танцевала в Версале. После смерти королевы-матери там впервые позволили себе развлечься. Король пригласил мадам де Монтеспан на танец.

Анжелика сдержалась, чтобы не поинтересоваться, означает ли это близкую отставку мадемуазель де Лавальер. Она с трудом поддерживала этот светский разговор. Ей было глубоко безразлично, станет ли господин де Монтеспан рогоносцем, а его отважная супруга — любовницей короля.

— Взгляните, вас приветствует сам монсеньор принц, — сказал Филипп.

В окне кареты виднелся принц Конде, оживленно размахивавший своей тростью. В ответ Анжелика несколько раз качнула веером.

— Вы — единственная женщина, с которой монсеньор принц ведет себя как галантный кавалер, — заметил маркиз то ли с восхищенной, то ли с насмешливой улыбкой. — После смерти своей нежной подруги мадемуазель Ле Вижан, скончавшейся в монастыре кармелиток Сен-Жак, он поклялся, что будет требовать от женщин лишь чувственных удовольствий. Он сам мне в этом признался. Только я спрашиваю себя: а что он мог требовать от них раньше?

Дю Плесси зевнул, прикрыв рот рукой, и добавил:

— Теперь он думает лишь об одном: как занять пост командующего. С тех пор как в воздухе витает слух о новой военной кампании, он каждый день играет в карты с королем и оплачивает свои проигрыши золотыми пистолями.

— Какой героизм! — внезапно взорвалась Анжелика, которую начал раздражать пренебрежительный и манерный тон Филиппа. — И насколько еще готов унизиться сей образцовый придворный, чтобы вернуть себе милость Его Величества?.. Кто бы мог подумать, что когда-то он пытался отравить короля и его брата!

— О чем вы говорите, мадам? — возмутился Филипп. — Принц участвовал в мятеже против Мазарини, но он этого и не отрицает. Ненависть завела монсеньора дальше, чем он сам того хотел. Но посягать на жизнь короля? Подобная идея ему даже в голову прийти не могла. Вот что значат опрометчивые выводы женщин!

— О! Не изображайте из себя невинного младенца, Филипп. Вы, как и я, отлично знаете, что это правда. Ведь заговор замышлялся в вашем родовом замке.

По наступившему молчанию Анжелика поняла, что она попала точно в цель.

— Вы сошли с ума! — срывающимся голосом прошептал Филипп.

Анжелика резко повернулась к собеседнику. Неужели ей удалось так быстро проторить тропинку, ведущую к его страху, к его единственному страху?..

Она увидела, что маркиз стал бледным, напряженным, а в его глазах наконец-то зажегся интерес. Анжелика тихо продолжила:

— Я была там. Я все слышала. Я видела всех присутствующих. Принца Конде, монаха Экзили, герцогиню де Бофор, вашего отца и многих других людей, которые ныне здравствуют и наслаждаются придворной жизнью в Версале. Я слышала, как все они клялись в верности господину Фуке.

— Это ложь!

Закрыв глаза, Анжелика прошептала: «Я, Людовик Второй, принц Конде, заверяю месье Фуке в том, что буду служить ему и только ему, подчиняться ему и только ему, а также обязуюсь по первому приказу предоставить в его распоряжение все свои земли, укрепления и прочее…»