Анжелика боялась даже шевельнуться. Он был пьян или безумен. Но в любом случае он способен убить ее. Разве она не находилась в его власти? Она не могла ни позвать на помощь, ни защититься. Безотчетно она прижала лоб к плечу Филиппа. Ее нежная кожа ощутила его с утра небритую щеку, трогательную в своей неухоженности. Все кончено… Луна путешествует по небу, ларец покоится во глубине вод, тихо дышит деревня… Завершается последний акт трагедии. Разве нет справедливости в том, что Анжелика де Сансе умрет именно так, погибнет от рук молодого бога по имени Филипп дю Плесси?

Но смертоносное объятие вдруг разжалось, она снова могла дышать. Прямо перед собой Анжелика увидела стиснутые зубы и сведенное судорогой гневное лицо Филиппа.

— Черт возьми! — выругался он. — Неужели никакой страх не заставит вас склонить вашу дрянную надменную голову? Неужели ничто не заставит вас кричать, умолять?.. Ничего, потерпите немного, и вы это сделаете!

Он грубо отпихнул Анжелику и опять взялся за весла.

Как только лодка коснулась суши, у Анжелики возникло непреодолимое желание бежать со всех ног. Она не знала, что делать. Ее мысли путались. Чувствуя острую боль, она поднесла руку к шее.

Мрачный Филипп пристально следил за ней. Эта женщина совершенно не похожа на других представительниц слабого пола. Ни слез, ни криков; она даже не дрожала. И вела себя вызывающе, заносчиво, хотя именно он был оскорблен. Ведь это она принудила его совершить то, чего он не хотел, а подобное унижение не смог бы пережить ни один мужчина, не пожелав смерти обидчика. На такое оскорбление дворянин бы ответил шпагой, а крестьянин — палкой. Но как быть с женщиной?.. Как можно требовать удовлетворения у этих скользких, безвольных, лицемерных созданий, ласки которых подобны прикосновениям ядовитых тварей? Как отомстить за обиду этим бестиям, которые лгут вам в лицо, оставляя вас в дураках… да при этом еще и виноватыми?

Но нет! Женщины не всегда оставались победительницами. Филипп знал, как им отомстить. Он наслаждался их рыданиями, их призывами о помощи, мольбами девиц, которых он насиловал вечером после боя, а затем отдавал на потеху своим солдатам.

Он отомстил за все унижения, которым они его подвергли в ранней юности.

А эта женщина, как сломить ее? За ее выпуклым гладким лбом, за этими глазами цвета зеленой воды прячутся хитрости всех женщин мира, вся хрупкая сила, присущая этому полу. По крайней мере, Филипп верил в это. Но он не знал, что Анжелика дрожала и уже была готова разрыдаться.

Если она не сдавалась, то лишь потому, что привыкла никогда не сдаваться и вести бой до конца.

Маркиз, как злобный надзиратель, снова схватил жену за руку и поволок ее к замку.

Когда они поднимались по парадной лестнице, Анжелика увидела, как молодой человек протянул руку к длинному хлысту для собак, висящему на стене…

— Филипп, — попросила Анжелика, — давайте расстанемся здесь. Я думаю, вы пьяны. Зачем нам снова ссориться? Завтра…

— Ну нет! — саркастически усмехнулся дю Плесси. — А разве я не обязан исполнить свой супружеский долг? Хотя сперва я намерен вас немного проучить, чтобы навсегда отбить вкус к шантажу. Не забывайте, мадам, отныне я — ваш хозяин, и моя власть над вами безгранична.

Молодая женщина попыталась вырваться, но муж схватил ее и со всей силы ударил хлыстом, как бьют непослушную собаку. Анжелика вскрикнула скорее от негодования, чем от боли.

— Филипп, вы сошли с ума!

— Вы запросите пощады! — процедил он сквозь зубы. — Вы будете вымаливать у меня прощение за то, что вы сделали!

— Нет!

Он втолкнул женщину в комнату, закрыл за собой дверь и начал наносить хлыстом удар за ударом. Он умел с ним обращаться. Должность главного распорядителя волчьей охоты маркиз дю Плесси-Бельер получил вполне заслуженно.

Анжелика выставила вперед руки, чтобы защититься. Потом отступила к стене и инстинктивно повернулась к ней лицом. Каждый удар заставлял ее вздрагивать, она кусала губы, стараясь не застонать. Постепенно ею овладело странное чувство, и мятежный порыв уступил место покорности, к которой примешивалось стремление к справедливости. Тогда она воскликнула:

— Хватит, Филипп, хватит!.. Я прошу у вас прощения.

И когда он остановился, удивленный столь легкой победой, она повторила:

— Я прошу у вас прощения… Это правда, я действительно виновата перед вами.

Обескураженный, Филипп застыл на месте. Скорее всего, она по-прежнему насмехается над ним, думал он, хочет спрятаться от его гнева за маской ложного смирения. Все они подлые суки! Высокомерные в своей победе, раболепствующие под кнутом! Но в поведении Анжелики проскальзывало что-то непривычное, ее раскаяние казалось искренним, и это смущало. А может, она не похожа на других женщин, и образ, запечатлевшийся в его памяти, — образ маленькой баронессы «унылого платья» — истинный?

В полумраке комнаты, освещенной лунным сиянием и мерцающим светом факелов, вид этих белых израненных плеч, этого хрупкого затылка, этого лба, который она прижала к стене, как ребенок, осознавший свою вину, пробудили в нем желание, какого ему не внушала ни одна женщина в мире. Это была не слепая животная страсть, а удивительное, почти нежное влечение.

Вдруг у него появилось предчувствие, что именно с Анжеликой он познает нечто новое, проникнет в неизведанные тайны страны любви, которые он пытался открыть для себя, переходя от одного женского тела к другому…

Собственные губы показались ему сухими, жаждущими, жадными: он так мечтал прикоснуться ими к этой гибкой и благоухающей плоти.

Резко выдохнув, он отбросил хлыст в сторону, затем быстро скинул с себя камзол и стянул парик.

Перед глазами испуганной Анжелики предстал силуэт наполовину обнаженного мужчины — безоружного, но грозного, как карающий архангел, который противостоит тьме. Короткие светлые волосы сделали Филиппа похожим на пастуха из античных легенд, образ довершили кружевная рубашка, открывающая гладкий и белый торс, и руки, протянутые в нерешительном жесте.

Внезапно он подошел к ней, схватил и неловко прижал губы к горящей от удара хлыста впадинке на шее. Резкая боль пронзила Анжелику, но теперь она уже не чувствовала ничего, кроме обиды. И если Анжелика была достаточно честной, чтобы признать свою вину, то она была еще и достаточно гордой, чтобы после жестокости, которой она поверглась, спокойно перейти к любовным утехам.

Она вырвалась:

— О нет, только не это!

Услышав этот крик, Филипп снова пришел в ярость. Еще одна мечта разбилась вдребезги! Эта женщина была всего лишь женщиной, такой же, как все, — непокорной, расчетливой, капризной… всего лишь женщиной!.. Он отшатнулся, занес кулак и ударил Анжелику по лицу.

Она покачнулась, но вдруг уверенным жестом схватила мужа за полы рубашки и с силой оттолкнула к стене. Несколько секунд маркиз не мог прийти в себя. Она защищалась, как маркитантка, привыкшая к нападениям пьяных солдат.

Он еще никогда не встречал знатных дам, которые защищались бы подобным образом. Филиппу это показалось одновременно и очень забавным, и раздражающим. Неужели она решила, что он отступит?..

Нет, он слишком хорошо знает это проклятое отродье. Если не укротить ее сегодня же, то завтра она подчинит его. Дю Плесси заскрипел зубами, охваченный жгучим желанием разрушения, и, преодолев унизительный приступ малодушия, внезапно ловко извернулся, схватил Анжелику за шею и со всей силы стукнул ее головой об стену.

От удара Анжелика почти потеряла сознание и упала на пол.

Она из последних сил старалась не погрузиться в беспамятство. Теперь она точно знала: в трактире «Красная маска» именно Филипп был тем злодеем, который оглушил ее, чтобы его дружки могли ее изнасиловать. Сомнений больше не было. Да! Действительно, зверь, страшный зверь!

Муж навалился на нее сверху, всем весом вдавив хрупкое тело в холодный каменный пол. Анжелике казалось, что она стала добычей неистового хищника, который, изнасиловав, тут же разорвет ее на части самым диким и жестоким образом. Приступ невероятной боли обжег поясницу… Никакая женщина не могла бы стерпеть такую боль… Он хочет искалечить ее, уничтожить!.. Зверь! Безжалостный зверь…

Она не смогла сдержать душераздирающий крик:

— Пощадите, Филипп, пощадите!..

Он ответил глухим победным рычанием. Наконец-то она закричала. Наконец-то он вновь обрел ту единственную форму любви, от которой получал удовлетворение. Наконец он почувствовал дьявольскую радость от того, что прижимает к себе добычу, обезумевшую от боли, добычу, молящую о пощаде, — ведь только так он мог отомстить за былые унижения. Желание, усиленное ненавистью, превратило его тело в сталь. Со всей силы он навалился на нее.

Когда в конце концов Филипп отпустил Анжелику, она была почти без сознания.

Он молча смотрел на тело, распростертое у его ног.

Она уже не стонала, но, пытаясь прийти в себя, слегка пошевелилась на каменном полу. Прекрасная раненая птица.

Филипп издал какой-то невнятный звук, походивший на рыдание.

«Что я наделал?» — в ужасе подумал он.

Весь мир внезапно погрузился во мрак и отчаяние. Свет померк. Все было разрушено раз и навсегда. Все, что могло бы родиться, умерло. Он убил даже робкое воспоминание о девочке в сером платье, чья маленькая рука дрожала в его руке. Это воспоминание порой возвращалось к нему и доставляло радость, хотя он не понимал почему…

Анжелика открыла глаза. Филипп тронул ее носком сапога и с насмешкой произнес:

— Итак, полагаю, вы удовлетворены? Доброй ночи, госпожа маркиза дю Плесси.

Молодая женщина слышала, как он удаляется, натыкаясь на мебель. Он вышел из комнаты.

* * *

Несмотря на холод, который жалил обнаженное тело, Анжелика еще долго лежала на каменном полу, не в силах шевельнуться.

Ей казалось, что на ней нет живого места, горло сжималось от детского желания разрыдаться. Сама того не желая, она вспоминала свою первую ночь любви под теплым небом Тулузы. Это воспоминание возвращалось и возвращалось.

Она вновь видела себя расслабленную, распростертую на постели, с невероятно легкой головой и телом, изнемогающим от сладкой истомы, которую она познала впервые. Над ее изголовьем склонилась высокая фигура Жоффрея де Пейрака.

— Бедная измученная малышка! — сказал он.

Но в его голосе не было жалости. Он вдруг рассмеялся торжествующим, счастливым смехом мужчины, который первым отметил своей печатью тело любимой женщины.

«Вот за что я так люблю его! — подумала тогда Анжелика. — За то, что он — настоящий Мужчина. Какое значение имеет его обезображенное лицо! У него есть сила, ум, мужество, утонченная бескомпромиссность завоевателя и простота — все, что делает мужчину Мужчиной, лучшим из лучших, повелителем женской души…»

Но именно этого мужчину она потеряла, а сейчас теряет во второй раз! Потому что каким-то шестым чувством она чувствовала, что дух Жоффрея де Пейрака отвергает ее. Разве она не предала его этой ночью?

Анжелика снова захотела умереть, и перед ее глазами появился маленький пруд с кувшинками. Но тут она вспомнила слова Дегре:

— Старайтесь не ворошить пепел… Особенно пепел, рассеянный по ветру. Потому что каждый раз, когда вы будете вспоминать о нем, вам захочется умереть. А меня может не оказаться рядом …

И только ради Дегре, ради друга, Анжелика нашла в себе силы противостоять отчаянию. Она не хотела разочаровать Дегре.

Она поднялась, с трудом добралась до двери, закрыла ее на засов и лишь после этого рухнула на постель. Сейчас лучше ни о чем не думать. Впрочем, Молин предупреждал, что первый тур партии она может и не выиграть.

Кровь пульсировала у нее в висках, и Анжелика не знала, как успокоить невыносимую боль во всем теле. Почему все мужчины так жестоки с ней? Хотя нет, не все…

В лунном свете мерцала призрачная фигура светловолосого поэта в заостренной шляпе. Она позвала его. Но он уже растворился в темноте. Потом молодой женщине показалось, что она слышит лай Сорбонны, шаги уходящего вдаль Дегре…

Дегре, Грязный Поэт… В ее воспаленном мозгу их образы слились воедино, охотник и дичь, два сына огромного Парижа, два зубоскала и циника, легко переходящих с высокой латыни на воровской жаргон. Но напрасно она звала их. Они исчезли, развеялись как дым, они перестали быть частью ее жизни. Еще одна перевернутая страница. Она потеряла их навсегда.

Вдруг Анжелика проснулась, хотя ей казалась, что она не спала вовсе.

Она прислушалась. Тишина Ньельского леса окружала белый замок. В одной из комнат, должно быть, храпит прекрасный мучитель, одурманенный вином. Раздался крик совы, и этот приглушенный звук донес до Анжелики всю поэзию ночи и спящих рощ.