Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

Со двора донесся вопль:

– Ба-а-а-рба!

Орал господин Буржю. Его крики разносились по всей округе. Мало того что дом заполонили нищие, так к тому же еще и служанка совсем сбрендила. Дотла спалила вертел с шестью каплунами… А что за снопы искр летят из трубы?! В камине уже пять лет не разжигали огонь. Все сгорит! Это конец… Матушка Буржю, зачем ты покинула меня?..

Госпожа де Суассон прислала вареного мяса, похлебки и прекрасных овощей. А помимо того, два хлеба и кувшин молока.

Розина сходила во двор за водой и поставила ведро на огонь. Анжелика искупала малышей, надела на них новые рубашонки и завернула в теплые одеяльца. Никогда больше они не испытают голода, никогда больше они не испытают холода!

Кантор сосал подобранную в кухне куриную косточку и что-то лепетал, суча ножками. Флоримон еще не совсем пришел в себя. Он засыпал и с криком просыпался вновь. Он дрожал, и Анжелика не знала, от лихорадки или от страха. Но после горячей ванны он обильно вспотел и уснул спокойным сном.

Анжелика выставила из комнаты Лино и Флипо и тоже вымылась в лохани, которую обычно использовала для своего туалета скромная служанка.

– Какая ты красивая! – сказала ей Розина. – Я тебя не знаю, но ты, наверное, одна из женщин Красавчика?

В знак отрицания Анжелика энергично помотала головой и отметила, что гораздо легче мыть волосы, когда их нет.

– Нет, я Маркиза Ангелов.

– А, так это ты! – воскликнула восхищенная Розина. – Я столько о тебе слышала. Это правда, что Каламбредена повесили?

– Я ничего не знаю, Розина. Ты видишь, мы в простой каморке честной девушки. На стене распятие и кропильница. Не надо говорить об этом.

Анжелика надела рубашку из грубого полотна, юбку и корсаж из темно-синей саржи. Все это тоже притащил в своей тележке лакей. Тонкая талия молодой женщины терялась в складках грубой, бесформенной одежды. Но платье было чистое, и, бросив на пол вчерашние лохмотья, она испытала истинное облегчение.

Из ларчика, который она забрала с улицы Валь-д’Амур вместе с обезьянкой Пикколо, Анжелика достала зеркальце. В этом ларце было много интересных вещиц, дорогих ее сердцу. Например, черепаховый гребень. Анжелика причесалась. Лицо в зеркале, обрамленное короткими волосами, казалось ей незнакомым.

– Это тебя стражники обкорнали?

– Да… Ничего, отрастут. Ой, Розина, а это у меня что?

– Где?

– Да вот тут, в волосах. Взгляни.

Розина присмотрелась.

– Прядь седых волос, – сказала она.

– Седые волосы… – в ужасе повторила Анжелика и в изнеможении присела на постель Барбы. – Но это невозможно! Еще… еще вчера их не было, я уверена.

– А теперь есть. Может, они появились нынче ночью?

– Да, нынче ночью…

Ноги Анжелики дрожали.

– Розина… Я стала старухой?

Встав перед ней на колени, девушка стала внимательно рассматривать ее. Потом погладила по щеке:

– Не думаю. У тебя ни одной морщинки и кожа гладкая.

Анжелика с грехом пополам причесалась, постаравшись спрятать злополучную седую прядь под другими. А затем повязала голову черным сатиновым платком.

– Сколько тебе лет, Розина?

– Не знаю. Может, четырнадцать, а может, пятнадцать.

– Теперь я тебя вспомнила. Как-то ночью я видела тебя на кладбище Святых Мучеников. Ты шла в свите принца нищих с открытой грудью. Зимой. Неужели ты не умирала тогда от холода?

Розина подняла на Анжелику огромные темные глаза, и та прочла в них смутный упрек.

– Ты же сама сказала, не будем говорить об этом, – прошептала она.

Тут в дверь заколошматили Флипо и Лино. Они казались очень довольными. Барба тайком сунула им сковороду, кусок сала и кувшин молока. Они будут печь блины.

В тот вечер не было в Париже веселья, подобного тому, что царило в крошечной каморке на улице Валле-де-Мизер. На сковородке у Анжелики подпрыгивали блины. Лино терзал струны скрипки Тибо Музыканта. Полька нашла инструмент у какого-то столба и вручила его внуку старика. Куда делся во время неразберихи сам старик, никто не знал.

Вскоре в каморку поднялась Барба с подсвечником в руке. В харчевне не было ни одного посетителя, и раздосадованный папаша Буржю запер дверь. В довершение всех несчастий у кабатчика украли часы. Короче говоря, Барба освободилась гораздо раньше обычного. Пока она говорила, взгляд ее упал на странный набор предметов, разложенных на деревянном сундуке, где хранились ее пожитки.

На сундуке оказались две терки для табака, льняной кошелек с несколькими экю, крючок, а посреди всего этого…

– Да ведь… это же часы господина Буржю! – ахнула Барба.

– Флипо! – воскликнула Анжелика.

Флипо потупился:

– Да, это я… Когда я пошел в кухню за тестом для блинов…

Анжелика схватила его за ухо и сильно дернула:

– Если ты снова примешься за свое, мелкий воришка, я тебя прогоню. Можешь возвращаться к Жану Тухляку.

Расстроенный мальчик улегся в углу каморки и немедленно уснул. Лино последовал его примеру. Потом Розина вытянулась поперек соломенного тюфяка и тоже заснула. Спали и малыши.

Не спали только Барба и устроившаяся возле очага Анжелика. Шум с улицы, которую постепенно заполняли выпивохи и картежники, был едва слышен, потому что окно каморки выходило во двор.

– Еще совсем не поздно. На башне Шатле как раз бьет девять, – сказала Барба.

Анжелика растерянно взглянула на нее и неожиданно поднялась с колен.

Барба удивилась.

Анжелика постояла возле спящих Флоримона и Кантора и направилась к двери.

– До завтра, Барба, – шепнула она.

– Куда собирается госпожа?

– У меня осталось еще одно дело, – сказала Анжелика. – А потом с этим будет покончено. И жизнь начнется сначала.

Чтобы с улицы Валле-де-Мизер добраться до Шатле, достаточно сделать несколько шагов. Островерхие крыши крепостных башен виднелись прямо из харчевни «Храбрый Петух».

Анжелика шла медленно и все же очень скоро оказалась перед главными воротами тюрьмы с двумя башенками по бокам и колокольней с часами наверху.

Как и накануне, свод освещали факелы.

Анжелика направилась к воротам, потом отступила на несколько шагов и принялась кружить по соседним улочкам в надежде, что какое-то внезапное чудо уничтожит мрачный замок, толстые стены которого выстояли уже несколько веков. События прошедшего дня стерли из ее памяти данное капитану стражи обещание.

О нем напомнили слова, сказанные Барбой.

Пришла пора сдержать обещание.

Улочки, по которым бродила Анжелика, источали нестерпимое зловоние. Это были улицы Пьер-а-Пуассон, Тюери и Трипери, где располагались скотобойни и торгующие требухой лавки и где крысы дрались за отбросы.

«Пора, – сказала себе Анжелика, – оставаясь здесь, я ничего не выигрываю. В любом случае через это придется пройти».

Она вернулась к воротам и вошла в кордегардию.

– А, вот и ты, – сказал капитан. Он курил, сидя в кресле и положив обе ноги на стол.

– Я не думал, что она придет, – сказал какой-то стражник.

– А я был уверен, что она вернется, – отвечал капитан. – Я видел много мужчин, которые не держат слова, но шлюха никогда не обманет! Ну так что, цыпочка?

Она ледяным взглядом окинула его налитое кровью лицо. Капитан протянул руку и от всей души ущипнул ее за бедро:

– Сейчас тебя отведут к лекарю, пусть отмоет тебя и посмотрит, не больна ли ты. Если больна, обработают мазью. Я, знаешь ли, разборчив. Ну, пошевеливайся!

Солдат потащил Анжелику в кабинет лекаря. Тот любезничал с одной из тюремных надзирательниц.

Анжелике пришлось улечься на скамью и подвергнуться унизительному осмотру.

– Скажешь капитану, что она чиста, как новая монетка, и свежа, как роза! – проорал лекарь вслед удаляющемуся солдату. – Такие здесь не часто попадаются.

После чего надзирательница проводила Анжелику до комнаты капитана, торжественно называвшейся «покоями».

Анжелика осталась одна в комнате с зарешеченными, как в камере, окнами. Стены были прикрыты коврами, потертыми и обтрепанными.

Стоящий на столе возле чернильницы подсвечник с трудом рассеивал собравшуюся под сводами тьму. В комнате пахло кожей, табаком и вином. Поглощенная своей тревогой, Анжелика стояла возле стола, не решаясь ни присесть на кровать, ни сделать что-нибудь другое. Время шло, ей становилось все холоднее, в тело все глубже проникала сырость.

Наконец она услышала, что пришел капитан. Он появился, изрыгая проклятия:

– Банда бездельников! Не могут сами выкрутиться! А если бы меня там не было!

Он с размаху швырнул на стол шпагу и пистолет, отдуваясь, уселся на стул и, протянув к Анжелике ногу, приказал:

– Сними с меня сапоги.

Сердце Анжелики гулко стукнуло.

– Я вам не служанка!

– Что ты сказала? – прошептал он, положив руки на колени, чтобы лучше рассмотреть ее.

Анжелика сказала себе, что, видать, она сошла с ума, если, находясь полностью во власти Людоеда, осмелилась вызвать его гнев. Она спохватилась:

– Я бы охотно сделала это, но ничего не смыслю в военной амуниции. У вас такие огромные сапоги, а у меня такие маленькие руки. Взгляните.

– Да, верно, маленькие, – согласился он. – У тебя руки как у герцогини.

– Я могу попытаться…

– Оставь, замухрышка, – проворчал он, отстраняя ее.

Он ухватился за сапог и, изгибаясь и гримасничая, принялся тянуть его кверху.

В этот момент в коридоре послышался шум и какой-то голос позвал:

– Капитан! Капитан!

– В чем дело?

– Только что с Малого моста доставили труп.

– Так отправьте его в морг.

– Да… Только вот он получил удар ножом в живот. Надо бы, чтобы вы удостоверили…

Капитан разразился такими проклятиями, что едва не рухнула колокольня соседней церкви, и выскочил в коридор.

И снова, замерзая все больше и больше, Анжелика ждала. Она уже стала надеяться, что ночь так и пройдет, что капитан не вернется или – как знать? – с ним что-то случится… Однако вскоре снова послышались раскаты его мощного голоса. Он вошел в сопровождении солдата.

– Сними мне сапоги! – приказал он солдату. – А теперь убирайся! А ты, девушка, не стой тут как пень и не стучи зубами, а пошевеливайся!

Анжелика развернулась, направилась к алькову и принялась раздеваться.

В желудке у нее словно застрял тяжелый ком.

Она задумалась, следует ли снять рубашку, и осталась в ней. Анжелика легла в постель и, несмотря на свою боязнь, нырнув под одеяло, ощутила блаженство: перины были мягкие. Она понемногу стала согреваться и, подтянув простыню к подбородку, смотрела, как раздевается капитан.

Это было похоже на разгул стихии. Он трещал, свистел, стонал, рокотал, а тень его гигантской фигуры распласталась по всей стене.

Сняв свой великолепный каштановый парик, Людоед бережно надел его на деревянную болванку.

И наконец, энергично почесав голый череп, совсем освободился от одежды.

Даже без сапог и парика, обнаженный, как Геракл Праксителя, начальник королевской стражи по-прежнему выглядел очень внушительно. Анжелика услышала, как плещется вода. Наконец он появился, стыдливо прикрыв бедра полотенцем.

И тут в дверь снова постучали:

– Капитан! Капитан!

Людоед открыл.

– Капитан, вернулся стражник и доложил, что на улице Мучеников ограбили дом и что…

– Черт бы вас всех побрал! – загрохотал капитан. – Что же вы никак не угомонитесь! Когда же вы поймете, что мученик – это я?! Вы что, не видите, что в постели у меня тепленькая курочка, которая вот уже три часа томится в ожидании? Неужто вы думаете, что у меня есть время заниматься вашей ерундой?

Он захлопнул дверь, с грохотом заложил засовы и, на мгновение задержавшись у порога, разразился отборной бранью. Успокоившись, он повязал голый череп платком и кокетливо выпустил уголки надо лбом.

После чего взял подсвечник и осторожно подошел к алькову.

Свернувшись в клубок под натянутой до самого подбородка простыней, Анжелика смотрела на приближающегося красного гиганта, голова которого с двумя «рожками» отбрасывала забавную тень на потолок.

Ей, пригревшейся в тепле постели, оцепеневшей от ожидания и уже полусонной, его вид показался столь комичным, что она не удержалась и прыснула.

Людоед остановился и с удивлением уставился на молодую женщину. На его веселой физиономии появилось ликующее выражение.

– Хо-хо! Моя крошка мне улыбается! Вот уж не ожидал! Пускать взглядом ледяные стрелы ты мастерица! Но вижу, ты и шутку понимаешь! Ну да! Ты смеешься, красотка! Это хорошо! Эй-эй! Хо-хо-хо!

И он расхохотался во все горло. Он был так смешон со своими «рожками» и подсвечником, что Анжелика буквально задыхалась от смеха в подушках. Наконец, с глазами полными слез, она все же справилась с собой. Она злилась на себя, потому что собиралась вести себя с достоинством, равнодушно, дать только то, что от нее потребуют. А теперь она смеется, как продажная девка, желающая приободрить клиента.