Тем временем на площади появилась богатая карета и остановилась невдалеке от колбасной лавки. Из нее вышла женщина, очень красивая, причесанная по новой моде дам из квартала Марэ: наверху короткие стриженые волосы в тугих кудряшках, а спереди два длинных локона, игриво вьющиеся вдоль шеи и красиво располагающиеся на груди. Мэтр Люка и в этом усматривал знак всеобщего сумасшествия: женщины добровольно состригали волосы – красоту, которой наделил их Господь Бог. Подумать страшно, что хозяйка мэтра Люка или хотя бы их дочь Жанин срезали бы волосы в подражание знатным дамам!

Даже во время ужасного голода 1658 года, когда в семье не было денег, мэтр Люка не разрешил жене продать волосы этим проклятым цирюльникам, всегда готовым угодить вельможам. Вот это и есть мода: женщины состригают свои волосы, чтобы украсить ими головы мужчин!

Приехавшая дама рассматривала вывески, – казалось, она что-то искала. Когда она подошла к колбасной «Сент-Антуан», мэтр Люка узнал ее. Однажды ему указали на эту даму в квартале рынка, где она владела двумя торговыми складами. Несмотря на манеры, богатство и красоту нарядов, она не благородного происхождения. Это одна из самых богатых коммерсанток Парижа, некая мадам Моран. Она сделала состояние, потому что ей в голову пришла гениальная мысль – ввести в моду шоколад. Мадам Моран держала не только кондитерскую «Испанская Карлица» на Фобур-Сент-Оноре, она владела еще несколькими знаменитыми ресторанами и тавернами, а также контролировала более скромные, но процветающие предприятия, такие как «общественные кареты за пять солей», и несколько лавочек на ярмарке Сен-Жермен. Кроме того, ей принадлежала монополия на торговлю заморскими птицами на набережной Дубильщиков. Четверо коммерсантов, подхвативших эти начинания, платили ей за патент.

Говорили, что она вдова, что начала с малого, но так умело вела дела, что самые важные финансисты, вплоть до господина Кольбера, любили обсуждать с ней коммерческие проблемы.

Все это вспомнилось мэтру Люка, и, когда дама приблизилась, он поспешно снял колпак и поклонился настолько низко, насколько позволял его кругленький животик.

– Здесь ли живет мэтр Люка, хозяин колбасной лавки «Сент-Антуан»? – спросила дама.

– Он самый, к вашим услугам, мадам. Если вы потрудитесь войти в мою скромную лавочку…

Он вошел первым, уже предвкушая солидный заказ.

– Здесь у меня сервелаты, колбасы, они красивые на взгляд, но на вкус еще лучше. А вот свежепосоленная свининка, даже от кусочка величиной с наперсток суп, да и любое блюдо становятся такими ароматными! Есть у меня и сырокопченая ветчина…

– Да, мэтр Люка, я вижу… Я вижу, что все ваши продукты прекрасного качества, – мягко прервала его Анжелика, – и пришлю к вам посыльного сделать заказ. Но сегодня я пришла с другой целью… Так вот. У меня перед вами должок, мэтр Люка. И уже давно, а я все еще его не оплатила.

– Должок? – с удивлением повторил колбасник.

Он внимательно осмотрел собеседницу и покачал головой, уверенный, что никогда даже словом не перемолвился с этой красавицей.

Анжелика улыбнулась:

– Да, я должна вам за оплату визитов лекаря и аптекаря, которых вы позвали к бедной девушке, без сил свалившейся возле дверей вашей лавки… Пять лет тому назад.

– Я уж и не помню, кто это был, – отвечал он добродушно. – Мне, знаете ли, не раз приходилось помогать людям, которые падали у моих дверей. Если учесть, что делается на Гревской площади, так мне следовало стать монахом-госпитальером, а не открывать колбасную лавку. Эта площадь не место для людей, ищущих спокойной жизни. Но зато здесь не заскучаешь. Расскажите-ка подробнее, что там случилось, может, я и вспомню.

– Однажды зимним утром здесь пылал костер, – начала Анжелика дрожащим голосом. – Сжигали колдуна. Я хотела посмотреть на казнь, потому и пришла, но напрасно: я была беременна и уже на сносях. А вы позвали лекаря.

– Да-да! Припоминаю, – пробормотал он.

Жизнерадостная улыбка исчезла с его лица. Он с крайним удивлением посмотрел на Анжелику, и в его взгляде смешались жалость и страх.

– Так это вы, – сказал он тихо. – Несчастная женщина!

Анжелика почувствовала, как краска заливает лицо. Она знала, что это посещение вызовет мучительные воспоминания, и поклялась никогда не оглядываться на минувшее. Она упорно убеждала себя, что мадам Моран, обладающая солидным состоянием и почти безупречной репутацией, не имеет никакого отношения к ее прошлому.

Но реакция этого достойного человека всколыхнула ее чувства, и она опять увидела себя жалкой, с блуждающим взглядом и отяжелевшей фигурой, затерянной в толпе, где ее толкали со всех сторон.

Анжелика поднялась, расправила шелковую голубую юбку и пышные кружевные манжеты вокруг запястий, украшенных браслетами.

– Все верно, – сказала она с вымученной улыбкой. – В те времена, мэтр Люка, я была нищенкой, а вы проявили к ней сострадание. Но, как видите, судьба оказалась ко мне милостивой, и сегодня я могу вас отблагодарить.

С этими словами она вынула из сумки у пояса заранее приготовленный тяжелый кожаный кошелек и положила его на прилавок.

Колбасник, казалось, его не заметил. Он внимательно и недоверчиво продолжал разглядывать посетительницу.

– Элиза, поди-ка сюда! – через плечо окликнул он жену.

Женщина подошла и остановилась, шурша своими бесчисленными юбками из шелковистого феррандина, обшитыми бархатной каймой. Она слышала весь разговор.

– Что и говорить, вы изменились! – начала она. – Но я по одним только глазам сразу бы вас признала. Мы с супругом часто упрекали себя, что дали вам тогда уйти, в вашем-то состоянии, и нам всегда хотелось снова с вами повстречаться.

– Тем более что…

– …мы потом подумали, что следовало бы вам рассказать…

– …о том, что случилось до того.

– …На тот случай, если вы родственница…

Они говорили с опаской, переглядываясь, и подхватывая слова друг друга, как в литании.

– Чья родственница? – удивленно спросила Анжелика.

– Да боже ты мой! Родственница колдуна.

Молодая женщина покачала головой, пытаясь изобразить безразличие:

– Нет-нет, я не родственница.

– Да, так бывает. Некоторые женщины приходят на казнь и падают в обморок возле наших дверей! Но раз вы не родственница…

– А что бы вы мне рассказали, будь я родственницей?

– Ну как же! То, что случилось в лавочке хозяина «Синего Винограда», нашего соседа, когда двуколка остановилась и колдуна внесли в кабачок, чтобы он выпил стаканчик, перед тем как взойдет на костер.

– И что же случилось?

Мужчина с женщиной переглянулись.

– Да, знаете, первому встречному такое не рассказывают… – сказал мэтр Люка. – Ну, я хочу сказать, людям, которых это не касается. Да и интересно-то это только его родственникам… Ну а вы ведь его не знаете…

Анжелика переводила взгляд с одного на другого. На их красных лицах отражались только доброжелательность и наивная услужливость.

– Да нет, я его знала, – прошептала она сдавленным голосом. – Это… мой муж!

Колбасник покачал головой:

– Мы догадывались. Тогда слушайте.

– Постой-ка… – остановила его жена.

Она подошла к двери, плотно ее заперла и закрыла оба деревянных ставня перед прилавком с продуктами, выложенными для привлечения прохожих.

В полутьме, пропитанной запахом колбас, соленого сала и ветчины, сердце Анжелики отчаянно забилось в ожидании непонятных разоблачений. Ее приход к колбаснику не имел тайных целей. Она часто упрекала себя, что не отплатила добрым людям за оказанную тогда помощь. Но все откладывала исполнение этого решения. И что такого могли теперь они рассказать, чего бы она сама не знала? Что палач не разжег костер?.. Что тело Жоффрея де Пейрака не сгорело, что пепел не развеяли по ветру?..

– Этот мэтр Жильбер, кабатчик, все нам рассказал, – начал колбасник. – Он однажды хватил через край и выложил то, что его мучило. Потом он заставил нас поклясться ничего никому не рассказывать, ведь за такие истории могут и горло перерезать. Так вот, он говорил, что накануне казни к нему явились мужчины в масках и предложили целый мешок денег. Чего они хотели взамен? Чтобы мэтр Жильбер отдал в их распоряжение кабачок на все следующее утро. Ясно, что в утро казни такая лавочка на Гревской площади делает неплохие сборы. Но содержимое мешка троекратно превосходило любую выручку. Тогда он сказал: «Ну ладно, черт с вами, располагайтесь как у себя дома!» И на следующий день, когда молодцы в масках вернулись, Жильбер закрыл ставни и удалился в спальню со всей семьей и прислугой. Но по временам, ради развлечения, он подглядывал в дырочку в перегородке, чтобы знать, чем занимаются приятели в масках. А они ничего не делали. Они сидели вокруг стола и ждали. Кое-кто снял маску, но Жильбер их не узнал. Надо вам сказать, что он догадывался, почему к нему обратились. Под лавкой очень большой подвал, еще с римских времен, а дальше идет полуразрушенное подземелье, выходящее на берег Сены. Между нами говоря, Жильбер иногда пользовался подземельем, чтобы разместить там несколько бочек и не платить с них налога этим господам из Ратуши. Поэтому он нисколько не удивился, когда увидел, что приятели открыли вход в подвал. В этот момент толпа начала кричать, потому что двуколка с приговоренным въезжала на площадь с улицы Кутлери. Все прилипли к окнам, кроме моего Жильбера, который неотрывно наблюдал через дырочку в перегородке, потому что очень интересовался событиями, происходящими в его кабачке. И он увидел, что из подвала выходят еще какие-то люди. Они несли длинный сверток в мешке… Он не видел, что именно лежит в мешке, но подумал: «Черт возьми, да это похоже на покойника!» А снаружи кричали все громче. Двуколка была как раз перед вывеской «Синий Виноград», когда возникла какая-то толкотня и давка, мешавшая проезду. Мэтр Обен орал во все горло, а его помощники хлестали кнутом направо и налево. Но ничего не помогало. В ожидании, пока путь немного не расчистится, мэтр Обен решил зайти в «Синий Виноград», чтобы клиент подкрепился рюмкой водки. Он часто так поступает. Заодно выпивает и сам с помощниками. Надо признать, что ремесло палача требует некоторой поддержки, верно? Когда дверь открылась, Жильбер ясно разглядел осужденного, которого несли. На нем была белая рубаха, запятнанная кровью, а длинные черные волосы свисали до земли… Простите, мадам, я причиняю вам боль. Элиза, принеси-ка графинчик и рюмки.

– Нет, продолжайте, прошу вас! – задыхаясь, попросила Анжелика.

– Да дело в том… что, по правде говоря, и рассказывать-то почти больше нечего. Сам Жильбер так говорил. Он ничего не видел. Лавчонка-то темная. Он услышал, что мэтр Обен кричит, потому что никто не вышел его обслужить. Полицейские снаружи охраняли дверь. Приговоренного положили на стол.

– А что делали люди в масках?

– Они сидели или стояли, кто их знает? Было ведь темно. Жильбер говорил: «Я ничего не видел». Но он не мог запретить себе думать – это было сильнее его, – что тот сверток, который другие люди сразу унесли, был не тот же самый, который они принесли, и что… в тот день на Гревской площади сожгли покойника, принесенного из подвала!

Анжелика провела рукой по лбу. Эта история показалась ей невероятной, и она не могла понять, зачем ей это рассказывают. До нее плохо доходил тайный смысл изложенного. Но понемногу через затуманенное сознание пробился свет. ВОЗМОЖНО, ЖОФФРЕЙ НЕ УМЕР!

Но могло ли такое случиться? Она ведь видела бесформенную черную фигуру, привязанную к столбу. И потом она осталась одна, на поругание любому встречному… Ни одного лучика света в окружавшей ночи, ни одного слова, записки, дружеского привета… Жоффрей жив! Пришлось ждать пять долгих лет, чтобы услышать намек на это чудо… от колбасника, который, по его же собственному признанию, ничего не видел, а просто повторял слова какого-то пьянчужки… Безумие!

Жоффрей жив!.. И она могла бы увидеть его, коснуться… Увидеть его таинственное, завораживающее лицо, неповторимое, изуродованное и такое прекрасное лицо! Где он? Почему до сих пор не появился? Ах! Если до сих пор не появился, значит он мертв! Да, мертв! И нет никакой надежды…

– Успокойтесь, – сказал колбасник. – Не дрожите же так, это ведь только предположение. Ну-ка, выпейте вина.

Крепкое вино помогло Анжелике овладеть собой. Она два-три раза глубоко вздохнула и обрела ясность мысли. Но ее покинули силы, как после непродолжительной, но тяжелой болезни.

– Все, что вы мне рассказали, действительно очень странно, – сказала она грустно, качая головой. – И как это понимать? Если бы произошла подмена, мэтр Обен ее бы заметил, когда надевал на приговоренного черный колпак, прежде чем привязать его к столбу на костре. Тогда надо допустить, что мэтру Обену хорошо заплатили за соучастие и что…

Она вздрогнула.

– Если бы вы хоть раз видели палача вблизи, как его видела я, вы бы поняли, что допустить такое невозможно.